Пинчер, Маттиас
Поделись знанием:
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
| Маттиас Пинчер | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Страна | |
| Профессии | |
Матти́ас Пи́нчер (нем. Matthias Pintscher, 29 января 1971, Марль) — немецкий композитор и дирижёр.
Содержание
Биография
Учился в музыкальной школе в Детмольде, в 1990 году его наставником стал Ханс Вернер Хенце, направивший ученика в Международную школу искусств в Монтепульчано (1991—1992). Затем Пинчер учился в Дюссельдорфе у Манфреда Трояна, занимался в семинарах у П. Этвеша, Х. Лахенмана. Работал в Дортмунде, Люцерне, Кёльне и др. С 2007 года преподавал композицию в Высшей музыкальной и театральной школе Мюнхена. В 2013 возглавил Ensemble Intercontemporain.
Творчество
Часто обращается к модернистской литературе (Малларме, Рембо, Э. Э. Каммингс, Ханс Хенни Янн), новейшему изобразительному искусству (Джакометти, Йозеф Бойс) и, вместе с тем, к музыкальной традиции (Джезуальдо, Паизиелло).
Произведения
Оперы
- Thomas Chatterton, опера по Хансу Хенни Янну (1994—1998)
- L’espace dernier, опера, по Рембо (2002—2003)
Балет
- Gesprungene Glocken, на тексты Жан Поля, Рембо, Нового Завета (1993—1994, новая редакция 2000)
Оркестровые сочинения
- Invocazioni (1991)
- Devant une neige (Monumento II) (1993)
- Dunkles Feld — Berückung (1993, новая редакция 1998)
- Choc (Monumento IV) (1996)
- Five Orchestral Pieces (1997)
- sur «Départ» (2000)
- with lilies white (2001—2002)
- en sourdine для скрипки и оркестра (2003)
- Reflections on Narcissus для виолончели и оркестра (2005)
- Towards Osiris (2006)
- Verzeichnete Spur (2006)
- Songs from Solomon’s Garden (2010)
Камерные сочинения
- Первый струнный квартет (1988)
- Второй струнный квартет (1990)
- Partita для виолончели соло (1991)
- Omaggio a Giovanni Paisiello для скрипки (1991, новая редакция 1995)
- La Metamorfosi di Narciso для виолончели и ансамбля (1992)
- Второй струнный квартет «Ritratto di Gesualdo» (1992)
- Sieben Bagatellen mit Apotheose der Glasharmonika для бас-кларнета (1993, новая редакция 2001) или для кларнета (1994, новая редакция 2001)
- Départ (Monumento III) для ансамбля (1993, новая редакция 1995)
- dernier espace avec introspecteur для аккордеона и виолончели (1994)
- Figura II / Frammento для струнного квартета, по мотивам творчества Джакометти (1997)
- Figura I для аккордеона и струнного квартета (1998)
- in nomine для альта соло (1999)
- Figura IV / Passaggio для струнного квартета (1999)
- Figura III для аккордеона (2000)
- Figura V / Assonanza для виолончели (2000)
- tenebrae для альта и небольшого ансамбля с живой электроникой (2000—2001)
- Janusgesicht для альта и виолончели (2001)
- Study I for Treatise on the Veil для скрипки и виолончели (2004)
- Study II for Treatise on the Veil для скрипки, альта и виолончели (2006)
- Study III for Treatise on the Veil для скрипки соло (2007)
- Nemeton для перкусии соло (2007)
Сочинения для фортепиано
Вокальные сочинения
- Gesprungene Glocken для сопрано и оркестра (1996)
- a twilight’s song для сопрано и 7 инструментов (1997)
- Music from «Thomas Chatterton» для баритона и оркестра (1998)
- Monumento V для 8 голосов, 3 виолончелей и ансамбля (1998)
- Hérodiade Fragmente для сопрано и оркестра (1999)
- Lieder und Schneebilder для сопрано и фортепиано (2000)
- Vers quelque part … — façons de partir для женских голосов и перкуссии (2000) или для женских голосов, перкуссии, 3 виолончелей и живой электроники (2001)
Исполнители
Произведения Пинчера исполняли Т. Циммерман, Г. Шифф, Ф. П. Циммерманн, Клаудиа Бараински, Вивиана Хагнер, квартет Ардитти, Klangforum Wien, крупнейшие оркестры мира, которыми дирижировали Кент Нагано, Клаудио Аббадо, Лотар Загрошек, Пьер Булез, Петер Этвеш, Саймон Реттл, Юкка-Пекка Сарасте, Кваме Райан и др.
Признание
Премия Южногерманского радио (Штутгарт, 1991), Художественная премия Касселя (1995), премия принца Монако (1999), Премия Хиндемита (2000), Большая премия Академии Шарля Кро (2001), Премия Хенце (2002) и другие награды. Почётный член Баварской академии изящных искусств (2004).
Напишите отзыв о статье "Пинчер, Маттиас"
Ссылки
- [www.baerenreiter.com/html/zeitgen/pintscher/pintscher.htm]
- [brahms.ircam.fr/index.php?id=2590 Страница] на сайте IRCAM
- [www.matthiaspintscher.com/start_flash.html]
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи по музыке желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Пинчер, Маттиас
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
