Польско-шведская война (1626—1629)

Польско-шведская война (1626-1629)
Основной конфликт: Польско-шведские войны (1600—1629)
Дата	1626-1629
Место	Территория Пруссии, Лифляндии и Курляндии
Причина	спор за контроль над Балтийским морем
Итог	Альтмаркское перемирие
Противники
Речь Посполитая Австрия Швеция
Командующие
Конецпольский, Станислав Сигизмунд III Густав II Адольф Оксеншерна, Аксель
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Польско-шведская война (1626—1629) — война между Речью Посполитой и Швецией в бассейне реки Вислы. Является продолжением польско-шведской войны 1621—1626 годов, закончилась шестилетним перемирием в Альтмарке 26 сентября 1629 года. Известна в Польше как «Прусская война», «война за устье Вислы», а также «Война двух Ваза». Эта война завершила длительный период распри, стала самым дорогостоящим и тяжёлым военном конфликтом за всю историю Речи Посполитой. Первое поражение польско-литовского государства в крупномасштабном военном конфликте.

Ход военных действий

1626

6 июля 1626 года в Пиллау (Балтийск), на территории герцогства Пруссия, со 125 судов высадились свыше 8000 солдат (включая 1000 кавалерии) под командованием шведского короля Густава Адольфа. Эта высадка оказалась абсолютной неожиданностью для Речи Посполитой, и поэтому, несмотря на то, что под его командованием были относительно небольшие силы, при пассивной поддержке формально нейтрального герцога Пруссии Густав Адольф почти без боя быстро занял 16 прусских городов, жившие в которых протестанты открывали ворота шведским единоверцам. Однако шведскому королю был нужен Данциг, обладавший собственными армией и флотом. Готовясь к атаке на этот крупный город, который не собирался сдаваться без боя, он нарастил свои силы до 22 тысяч человек. Тем временем польский король Сигизмунд III с 11 тысячами человек, но после семидневного сражения под Гневом в конце сентября с примерно равной по силе шведской армией был вынужден отступить, спешно собирая подкрепления с разных концов страны.

В ноябре в Пруссию со своим войском быстро выдвинулся гетман польный коронный Станислав Конецпольский, и принял у короля Сигизмунда командование над польской армией. Несмотря на то, что 10-тысячному польскому войску противостояла 20-тысячная шведская армия, за счёт манёвренных действий и ударов по коммуникациям Конецпольский вынудил противника остановиться и перейти к обороне.

Однако ситуация для Речи Посполитой оставалась трудной. Несмотря на то, что Сейм согласился поднять налоги ради войны, литовские войска потерпели в декабре поражение под Кокенгаузеном, и были вынуждены отступить за Западную Двину.

1627

В апреле 1627 года Конецпольский отбил Пуцк. Шведы решили ударить по Конецпольскому с двух направлений: Оксеншерна должен был наступать от Вислы, а Иоганн Штрайфф фон Лауэнштайн и Максимилиан Тёйффель — с территории оккупированного шведами герцогства Померания. Однако весенний разлив Вислы нарушил шведские планы и позволил Конецпольскому перехватить отряд, наступавший из Померании: в середине апреля шведы были окружены под Хаммерштайном и сдались, многие из служивших шведам немецких наёмников предпочли перейти на сторону победителей. Эта победа также привела к тому, что курфюрст Бранденбурга объявил о своей поддержке Речи Посполитой.

В июне 1627 года шведский король Густав Адольф был легко ранен, когда ночью пытался пересечь на лодке Вислу южнее Данцига, и был вынужден отступить. В июле он двинулся с войсками на восток, чтобы снять осаду с Браунсберга и осадить Вормдитт. Конецпольский в ответ неожиданным ударом взял Гнев. В августе состоялась битва у Диршау, в которой ни одна из сторон не смогла одержать решительной победы, однако Густав Адольф был ранен в плечо, что вынудило шведскую армию отступить.

Конецпольский решил перенести боевые действия на море, и в конце ноября небольшой флот Речи Посполитой разгромил шведскую флотилию в битве при Оливе.

1628

Станислав Конецпольский в Польше и Христофор Радзивилл в Литве начали реформирование армии, чтобы нивелировать техническое превосходство шведов, однако им мешало отсутствие денег (особенно это сказывалось на обеспечении артиллерией). Возобновившаяся шведская блокада польских портов нарушила торговлю, и не получающие денег войска начали волноваться. К весне армия Речи Посполитой насчитывала 23 тысячи человек, из которых 8-9 тысяч были размещены на прусском театре военных действий (в том числе 3-4 тысячи — в районе Данцига). Швеция, чтобы быстрее покончить с войной, провела огромную работу и мобилизовала 50-тысячную армию. Весной в Пруссии уже находилось 19 тысяч шведских солдат, и прибытие ещё 22 тысяч ожидалось в ближайшее время. Однако, несмотря на то, что к лету Густав Адольф получил двукратное численное преимущество, он не стал атаковать Данциг, а предпочёл другими действиями попытаться вынудить Речь Посполитую заключить мир на выгодных для Швеции условиях. Одновременно он пытался втянуть в войну соседей Речи Посполитой, но безуспешно.

Сигизмунд III созвал чрезвычайный сейм, который согласился на резкое увеличение налогов; свой вклад внесло даже духовенство. Выплата денег подняла дух польской армии, но не могла компенсировать огромного численного преимущества и качественного превосходства шведов. Шведы взяли Бродницу, однако понесли при этом настолько серьёзные потери, что Густав Адольф отказался от дальнейших наступательных действий. Польская сторона также не предпринимала активных действий, ибо солдаты служили, не получая жалованья, лишь из доверия к Конецпольскому, обещавшему, что деньги рано или поздно будут выплачены.

1629

В феврале 1629 года, пока Густав Адольф находился в Швеции, а Конецпольский — в Варшаве, польская армия под командованием каменецкого старосты Станислава Потоцкого была разбита под Гужно шведским фельдмаршалом Германом Врангелем. Этот разгром произвёл большое впечатление на находившихся в Варшаве иностранных послов, и на помощь полякам из Священной Римской империи был послан экспедиционный корпус под командованием фельдмаршала Ганса Георга фон Арним-Бойценбурга; в это же время корпус Альбрехта фон Валленштейна действовал в Померании. Этими действиями император рассчитывал удержать шведов в Польше и не дать им вмешаться в шедшую в Германии Тридцатилетнюю войну.

Прибывший из Швеции с подкреплениями Густав Адольф, чтобы не дать Арним-Бойценбургу соединиться с Конецпольским, двинулся на Грудзёндз, однако не смог предотвратить соединения войск союзников. Во время отступления к занятыми шведскими гарнизонами Штуму и Мариенбургу шведская армия под Хонигфельдом была атакована союзниками, и в сражении потеряла почти всю кавалерию; сам Густав Адольф чуть не лишился жизни.

После этого шведы перешли к обороне, закрывшись в крепостях и замках. Поляки осадили Мариенбург, в то время как австрийцы ударили на Шпицу-Монтавску. Однако силы сторон были примерно равны, обе стороны в равной степени страдали от болезней и теряли солдат. Кроме того, начались трения между польским и австрийским корпусами; пустая польская казна не могла содержать высокооплачиваемых австрийских солдат. Находившаяся в Прибалтике литовская армия также не предпринимала активных действий против шведов, выжидая итогов боевых действий на прусском фронте; её ситуация осложнялась трениями между её собственными командующими.

Итоги и последствия

Речь Посполитая не могла продолжать войну, тем более что на восточных рубежах назревала новая война с Россией, а на юге — с Османской империей. Шведский король также желал прекращения войны, чтобы заняться делами в Германии; его участия в Германии желали также Англия с Францией. Поэтому в сентябре при посредничестве Голландии (заинтересованной в скорейшем открытии Балтийского моря для торговли), Англии и Франции было заключено Альтмаркское перемирие (условием постоянного мира Сигизмунд III выдвигал отказ Густава Адольфа от шведской короны, на что последний, естественно, не соглашался), оказавшееся более выгодным для шведов, получивших значительную часть Прибалтики с Ригой.

Ссылки

• [www.zum.de/whkmla/military/17cen/swedpol16201629.html Swedish-Polish War, 1620-1629] (en)

Отрывок, характеризующий Польско-шведская война (1626—1629)

– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.