Правительство Грузинской Демократической Республики в изгнании

После того, как войска Красной Армии вторглись в Грузию и большевики установили в ней свою власть в 1921 году, парламент Демократической Республики Грузия принял решение об уходе правительства страны в изгнание и продолжении своей работы. Эмигрантская организация имела название «Национальное Правительство Грузии» (НПГ).

История

Изгнание во Франции

После того, как стало ясно, что война с большевиками была полностью проиграна, Учредительное собрание Грузии, под председательством Карло Чхеидзе, проголосовало на своей последней сессии, состоявшейся в Батуми 18 марта 1921 года, об образовании меньшевистского правительства в эмиграции в эмиграции под председательством Ноя Жордании. В тот же день члены правительства, а также ряд депутатов Учредительного собрания Грузии, несколько офицеров и членов их семей отправились на борт корабля Ernest Renan, на котором сначала добрались до Стамбула, а затем до Франции, чьё правительство предоставило грузинским эмигрантам политическое убежище.

Подготовка восстания 1924 года

Используя средства из правительственной казны, эмигрантами был приобретён участок земли в 5 га вокруг «замка» (на самом деле, охотничьего домика) в Левиль-сюр-Орж, небольшом городке, расположенном недалеко от Парижа. Левиль был объявлен официальной резиденцией правительства в изгнании. Хотя эмигранты испытывали постоянную нехватку денег, правительство Жордании поддерживало тесные контакты со всё ещё популярными меньшевиками и другими антисоветскими организациями в самой Грузии, и, таким образом, представляло определённые неудобства для советской власти. НПГ оказывало поддержку Комитету по вопросам независимости Грузии, межпартийному блоку в Грузии, в его борьбе против большевистского режима, кульминационной точкой которой стало Августовское восстание 1924 года. До начала восстания Ноэ Хомерики, министр сельского хозяйства в изгнании, Бения Чхиквишвили, бывший мэр Тбилиси, и Валико Джугели, бывший командир Народной гвардии, тайно вернулись в Грузию, но были арестованы и вскоре казнены сотрудниками ОГПУ.

Внимание международного сообщества к Грузии

НПГ предприняло целый ряд попыток привлечь международное внимание к грузинскому вопросу. Несколько меморандумов о поддержке независимости Грузии были отправлены британскому, французскому и итальянскому правительствам, а также в Лигу Наций, которая приняла две резолюции, в 1922 и 1924 годах, в поддержку суверенитета Грузии. В целом, однако, мировая общественность пренебрегала фактом насильственного установления советской власти в Грузии. 27 марта 1921 года руководство грузинского правительства выступило с обращением из своей временной резиденции в Стамбуле ко «всем социалистическим партиям и рабочим организациям» мира, с протестом против вторжения в Грузию. Призыв остался неуслышанным. Единственным заметным сторонником грузинской независимости был сэр Оливер Уордроп, дипломат и эксперт в области грузинской культуры.

Смерть Карло Чхеидзе и Ноя Рамишвили

Надежды грузинских эмигрантов о помощи со стороны великих держав постепенно начали исчезать.

Тяжелой потерей для грузинской эмиграции была смерть Карло Чхеидзе, который покончил жизнь самоубийством в 1926 году. Ной Рамишвили, один из самых энергичных политиков и председатель первого правительства Демократической Республики Грузии, был убит большевистским агентом в 1930 году.

Проникновение советских спецслужб в круги грузинской эмиграции

Агенты советской разведки сумела в значительной степени проникнуть в эмигрантские круги благодаря деятельности Лаврентия Берии, который лично развернул в них разведывательную сеть, которая успешно функционировала как до, так и после Второй мировой войны.

Политика

Дипломатическое признание

После эмиграции правительства Жордании и образовании Грузинской ССР возник вопрос о признании правительства для иностранных государств, которые де-юре признали независимость Грузии до установления советской власти. Некоторые страны, в частности Либерия и Мексика, признали ДРГ, когда её правительство уже находилось в изгнании, 28 марта 1921 года и 12 мая 1921 года, соответственно. НПГ продолжало признаваться в течение некоторого времени в качестве «законного правительства Грузии» Бельгией, Соединенном Королевством, Францией и Польшей. НПГ было в состоянии поддерживать посольство в Париже до 1933 года (которым руководил Сосипатр Асатиани и которое было закрыто после заключения франко-советского пакта о ненападении 29 ноября 1932 года). НПГ и его главный союзник в Европе, Международного комитет по вопросам Грузии, председателем которого был Жан Мартен, директор газеты Journal de Genève, позже начали кампанию против вступления СССР в Лигу Наций, которое, тем не менее, состоялось в сентябре 1934 года. После этого НПГ фактически прекратило свою деятельность.

Главы Национального Правительства Грузии в изгнании

• 1921— 1953 — Ной Жордания (1868— 1953)
• 1953— 1954 — Евгений Гегечкори (1881— 1954)

Отрывок, характеризующий Правительство Грузинской Демократической Республики в изгнании

«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.