Розеттский камень

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Розе́ттский ка́мень — плита из гранодиорита, найденная в 1799 году в Египте возле небольшого города Розетта (теперь Рашид), недалеко от Александрии, с выбитыми на ней тремя идентичными по смыслу текстами, в том числе двумя на древнеегипетском языке — начертанными древнеегипетскими иероглифами и египетским демотическим письмом, которое представляет собой сокращённую скоропись эпохи позднего Египта, и одной на древнегреческом языке. Древнегреческий был хорошо известен лингвистам, и сопоставление трёх текстов послужило отправной точкой для расшифровки египетских иероглифов. С 1802 года Розеттский камень хранится в Британском музее (инвентарный номер EA 24).

Текст камня представляет собой благодарственную надпись, которую в 196 году до н. э. египетские жрецы адресовали Птолемею V Епифану, очередному монарху из династии Птолемеев. Начало текста: «Новому царю, получившему царство от отца»… В эллинистический период многие подобные документы в пределах греческой ойкумены распространялись в виде би- или трилингвистических текстов, что и сослужило впоследствии добрую службу лингвистам.

Камень был обнаружен 15 июля 1799 года капитаном французских войск в Египте Пьером-Франсуа Бушаром при сооружении форта Сен-Жюльен близ Розетты на западном рукаве дельты Нила. Офицер понял важность находки и отправил камень в Каир, где за год до этого по приказу Наполеона был открыт Институт Египта (фр. Institut d'Égypte). В 1801 году французы потерпели в Африке поражение от англичан и были вынуждены передать им камень вместе с рядом других памятников.





Описание

Розеттский камень имеет высоту 114,4 см, ширину 72,3 см и толщину 27,9 см. Он весит примерно 760 кг. На камне имеются три надписи: в верхней части древнеегипетские иероглифы, во второй демотический текст, и третьей на древнегреческом языке. Передняя поверхность полированная с вырезанными надписями на ней. Обратная сторона грубо обработана.

Розеттский камень, внесённый в каталог предметов, обнаруженных французской экспедицией, и переданный британским войскам в 1801 году, как «камень из чёрного гранита, имеющий три надписи иероглифами, египетском и греческом, найденный при Розетте». В более поздних описаниях, с 1847 года, камень упоминался как чёрный базальт. Однако в 1999 г. анализ небольшой части камня во время работ в Британском музее показал, что это гранодиорит — магматическая интрузивная горная порода переходного между гранитом и диоритом состава.

Некоторое время после прибытия камня в Лондон надписи на камне были окрашены белым мелом, чтобы сделать их более различимыми, а остальная поверхность была покрыта слоем карнаубского воска предназначенного для защиты от пальцев посетителей. Это придало тёмный цвет камню, что привело к ошибочной идентификации как чёрного базальта. Когда камень был очищен в 1999 году, выявлен темно-серый оттенок, блеск его кристаллической структуры, а также розовые прожилки в верхнем левом углу.

В течение 1802 года с камня было выполнено четыре гипсовых слепка, которые были переданы в университеты Оксфорда, Кембриджа и Эдинбурга и в Тринити-колледж (Дублин). Вскоре после этого, были сделаны отпечатки надписи и распространены среди европейских ученых.

В 1802 году камень был передан в Британский музей, где он находится по сей день. Новые надписи, нанесённые на левой и правой гранях плиты и окрашенные в белый цвет, гласят: «Захвачено в Египте Британской армией в 1801 году» и «Передано в дар королём Георгом III».

В середине XIX века камню был присвоен инвентарный номер «EA 24», где «EA» — сокращение от англ. «Egyptian Antiquities».

По данным музея, розеттский камень является наиболее посещаемым одиночным объектом, и в течение нескольких десятилетий открытки с его изображением были самыми продаваемыми.

Исходная стела

Камень является фрагментом большой стелы. При последующих поисках никаких дополнительных фрагментов не было найдено. Из-за повреждений ни один из трёх текстов не является абсолютно полным. Греческий текст содержит 54 строки, из которых первые 27 сохранились в полном объёме, а остальные частично утрачены в связи с диагональным отколом в правом нижнем углу камня. Демотический текст сохранился лучше остальных: это 32 строки, из которых у 14 первых слегка повреждена правая сторона. Иероглифический текст пострадал больше всего. Сохранились только последние 14 строк иероглифического текста, все они отколоты на правой стороне, 12 — на левой. Полная длина иероглифического текста и общий размер первоначальной стелы, фрагментом которой является розеттский камень, может быть оценена на основе сопоставления со стелами, которые сохранились. Из сравнений можно предположить, что дополнительные 14 или 15 строк иероглифических надписей, отсутствующих в верхней части розеттского камня, составляли ещё 30 сантиметров. В дополнение к надписи, вероятно, была сцена, изображающая царя, представленного богам, увенчанная крылатым диском. Первоначальная высота стелы была, вероятно, около 149 сантиметров.

Толкование текстов

До открытия розеттского камня и его последующей расшифровки у лингвистов не было понимания древнего египетского языка и письменности. В поздний период правления фараонов использование иероглифического письма становится все более специализированным; в IV веке нашей эры немногие египтяне были способны читать иероглифы. Использование иероглифов для монументальных надписей прекратилось после закрытия всех нехристианских храмов в 391 году по приказу римского императора Феодосия I; последняя известная надпись, найденная в Филе, датируется 24 августа 396 года.

Расшифровкой египетских текстов на камне параллельно занимались французский востоковед Сильвестр де Саси, шведский дипломат Давид Окерблад, английский учёный Томас Юнг и французский исследователь Жан-Франсуа Шампольон.

В 1822 году Шампольон совершил прорыв в деле дешифровки иероглифов, использовав метод, ставший ключом к пониманию египетских текстов. Этому учёному удалось прочитать обведённые картушем иероглифы, обозначавшие имена «Птолемей» и «Клеопатра», однако его дальнейшее продвижение тормозило господствовавшее мнение о том, что фонетическая запись стала применяться только в Позднее царство или эллинистический период для обозначения греческих имён. Однако вскоре он натолкнулся на картуши с именами фараонов Рамсеса II и Тутмоса III, правивших в Новое царство. Это позволило ему выдвинуть предположение о преимущественном применении египетских иероглифов не для обозначения слов, а для обозначения согласных звуков и слогов. Расшифровка древнего языка стала всеобщим достоянием после публикации его труда «Египетская грамматика» в 1841 году. Открытие Шампольона дало толчок дальнейшему активному изучению египетской иероглифической письменности.

Греческий текст

Древнегреческий язык был широко известен ученым, но детали его использования в эллинистический период как государственного языка в Египте Птолемеев были не столь известны. В апреле 1802 года Стивен Вестон устно представил английский перевод греческого текста на заседании общества антикваров. Тем временем две из литографических копий, сделанных в Египте, достигли Института Франции. Там библиотекарь и антиквар Габриэль де Ла Порт дю Тейл приступил к работе над переводом греческого языка. Почти сразу же он по приказу Наполеона был направлен в другое место. Он оставил свою незаконченную работу Юберу Паскалю Амейлону, который в 1803 году выпустил первый опубликованный перевод греческого текста, на латинском и французском языках, для обеспечения широкого распространения. В Кембридже, Ричард Порсон работал над утерянным греческим текстом в правом нижнем углу. Он создал предполагаемую реконструкцию, которая вскоре распространилась в обществе антикваров.

Перевод греческого текста на русский язык:

  • А. Я. Гуревич. // Хрестоматия по истории древнего мира. Ч. 2. М. 1951, С. 274—277.

Демотический текст

Тайны демотического текста удалось открыть достаточно быстро. На момент открытия камня в Египте шведский дипломат и ученый Давид Окерблад работал над малоизвестными текстами, которые незадолго до того были найдены в Египте (сегодня они известны как демотические). Французский востоковед Сильвестр де Саси в 1801 году получил от французского министра внутренних дел Жана Антони Шапталя один из первых литографических отпечатков розеттского камня. Саси понял, что средний текст имел ту же систему письма, что и тексты, над которыми работал Окерблад. Саси и Окерблад приступили к работе, фокусируясь на среднем тексте и считая, что система письма была алфавитной.

Они попытались отыскать в демотической надписи повторяющиеся группы знаков, удалённые друг от друга на промежуток, пропорциональный расстоянию между соответствующими сходными именами греческого текста. В 1802 году Сильвестр де Саси сообщил Шапталю, что он успешно определил пять имен («Александр», «Александрия», «Птолемей», «Арсиноя» и прозвище Птолемея «Епифан»), а Окерблад опубликовал алфавит из 29 букв, которые он выделил из греческих имен в демотический текст. Однако они не смогли определить все остальные символы в демотическом тексте, который, как теперь известно, включает идеографические и другие символы наряду с фонетическими.

Иероглифический текст

Расшифровка иероглифического варианта текста представлялась сложной задачей для учёных, так как на тот момент иероглифическое письмо было почти не исследовано. Много споров было о самом значении иероглифов — фонетичны ли они (то есть обозначает иероглиф звуки, а не предметы) или нет. Важный вклад в расшифровку египетских иероглифов внёс французский учёный Жан-Франсуа Шампольон, который сначала от мысли о символичности иероглифов перешёл к тому, что только иностранные имена и названия пишутся, используя иероглифы как звуки, и только потом, проведя сравнение иероглифов и коптского языка, установил их родственность, что стало гигантским шагом вперёд для египтологии. Таким образом было установлено, что поздние египетские иероглифы фонетичны. Следует добавить, что иероглифические надписи на камне идут справа налево, что является традиционным для древнеегипетского написания. Однако в других надписях встречаются написание сверху вниз и слева направо. Порядок чтения иероглифов (слева направо или справа налево) можно установить по тому, куда направлены головы людей и животных, являющихся иероглифами, — они всегда смотрят в начало строки. Если же читать надо сверху вниз, то текст будет разделён на колонки длинными прямыми линиями[1].

Названы в честь Розеттского камня

См. также

Напишите отзыв о статье "Розеттский камень"

Примечания

  1. ↑ Cyrus H. Gordon, Forgotten scripts New York: Dorset Press, 1987

Ссылки

Портал «Древний Египет»

Отрывок, характеризующий Розеттский камень

Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Розеттский_камень&oldid=81619740»