Селимов, Алим Максимович

Алим Селимов
Личная информация
Пол	мужской
Полное имя	Алим Максимович Селимов
Оригинальное имя	белор. Алім Максімавіч Селімаў,
Имя при рождении	лезг. Селимрин Максиман хва Алим
Гражданство	СССР СССР → Россия Россия → Белоруссия Белоруссия
Специализация	греко-римская борьба (до 84 кг)
Клуб	профсоюзов, г. Гомель
Дата рождения	26 января 1983(1983-01-26) (41 год)
Место рождения	с. Касумкент, Сулейман-Стальский район, Дагестанская АССР, РСФСР, СССР
Спортивная карьера	с 1991
Тренеры	М. Э. Эскендаров, И. А. Петренко
Рост	175 см
Вес	до 84 кг
Спортивное звание	Заслуженный мастер спорта Республики Беларусь (2012)
Награды и медали Греко-римская борьба Чемпионаты мира Золото Будапешт, 2005 до 84 кг Золото Стамбул, 2011 до 84 кг Кубок мира Бронза Минск Минск, 2011 до 84 кг Чемпионат мира среди военнослужащих Бронза Баку Баку, 2006 до 84 кг Государственные награды

Али́м Максимович Сели́мов (белор. Алім Максімавіч Селімаў, лезг. Селимрин Максиман хва Алим, род. 26 января 1983 года, с. Касумкент, Сулейман-Стальский район, Дагестан, Россия) — белорусский борец классического стиля. Двукратный чемпион мира по греко-римской борьбе (2005, 2011). Заслуженный мастер спорта Республики Беларусь (2012). Был признан лучшим спортсменом Беларуси по итогам 2011 года. С 2015 года — генеральный директор футбольного клуба Динамо-Минск.

Биография

Родился младшим среди 4 детей в семье; лезгин по национальности (по отцу, мать — агулка). Отец ушёл из жизни, когда Алиму было 5 лет, поэтому его воспитанием занимался и старший брат, который увлекался борьбой и в дальнейшем стал тренером. Посещал детскую художественную школу (иногда рисует и в настоящее время), детскую музыкальную школу (барабан). С 9 лет занимался в секции вольной борьбы. Закончил 9 классов общеобразовательной школы в Касумкенте, где работала и его мать — учительницей русского языка и литературы.

По окончании 9 классов поступил в профессиональный Республиканский промышленно-экономический колледж № 1 в г. Махачкала (Дагестан). Участвовал в международных молодёжных первенствах России, был чемпионом Дагестана среди юношей. Однако испытывал серьёзные материальные трудности. Для поездки на очередные спортивные сборы пришлось одалживать деньги по друзьям и знакомым, в результате чего Алим не успел к автобусу. Старший товарищ, узнав о происшедшем, посоветовал съездить в г. Мозырь Гомельской области, где дядя товарища — М. Э. Эскендаров, также уроженец Дагестана — работал тренером-преподавателем по греко-римской борьбе. Хотя вначале Алим не рассчитывал остаться в Беларуси, М. Эскендаров, после нескольких тренировок, предложил ему переехать в Мозырь, и затем помогал в устройстве на новом месте.

С 1999 г. тренировался у М. Эскендарова в Гомельской специализированной детско-юношеской школе олимпийского резерва профсоюзов по борьбе (г. Мозырь). Из-за травмы, произошедшей ещё в Махачкале, перешёл из вольной борьбы в греко-римскую. Затем учился в Гомельском государственном училище олимпийского резерва по специальности «тренер по виду спорта».

«...Очень люблю этот город [Гомель], поскольку провел в нем, возможно, самые знаковые для человека годы. [...] Я приехал сюда практически нулевым спортсменом, вырос здесь и как борец, и как личность. Меня сделали белорусские тренеры. Добился всего в честной конкурентной борьбе.»

— Из интервью, 2015.

В 2005 году А. Селимов в составе сборной Белоруссии стал чемпионом мира по греко-римской борьбе, в финальной схватке победив олимпийского чемпиона Алексея Мишина. В 2006 году, являясь спортсменом-инструктором национальной команды по греко-римской борьбе, награждён медалью «За трудовые заслуги».

Закончил факультет физической культуры Гомельского государственного университета имени Франциска Скорины (2009). Прошёл срочную службу в армии. В 2010 году поступил на факультет истории и социологии Гродненского государственного университета имени Янки Купалы заочно. В 2011 году в Стамбуле повторил спортивный успех, став двукратным чемпионом мира.

Является первым дагестанцем, взявшим титул чемпиона мира в этом виде спорта. Имеет титулы бронзового призёра чемпионата мира среди военных, двукратного чемпиона Дагестана, чемпиона Белоруссии (2002), чемпиона Польши (2003). 12 января 2015 года назначен на должность генерального директора футбольного клуба «Динамо-Минск».

«Беларусь — это моя вторая Родина. Но в душе я все-таки дагестанец, и я горжусь этим. В общем, я белорусский дагестанец. Наши народы, кстати, даже немного похожи. […] Белорусский язык? Понимаю я всё, говорить тоже могу. Нельзя же столько лет прожить в стране и не знать языка. Поначалу у меня, правда, плохо получалось. В училище история Беларуси была на белорусском, и мне надо было как-то учить. Так мне мой друг Сергей Перников переводил то, что написано в книге, на русский язык, а я писал конспект и потом учил.»

— Из интервью, 2011.

Семья

Жена — Анастасия (по специальности — учительница английского языка), имеют двух детей. В Минске живёт также двоюродный брат Алима по отцу; дядя по отцу Назим Селимов (ум. 2002) прошёл путь от рабочего до генерального директора радиотехнического завода «Лёс» в г. Барань Оршанского района Витебской области.

Ссылки

• [www.riadagestan.ru/news/2011/09/14/118944/ Алим Селимов стал двукратным чемпионом мира по греко-римской борьбе].
• [by.tribuna.com/football/1026424005.html Алим Селимов назначен генеральным директором футбольного клуба Динамо Минск].

Отрывок, характеризующий Селимов, Алим Максимович

– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.