Динамо (футбольный клуб, Минск)
Поделись знанием:
К:Футбольные клубы, основанные в 1927 годуДинамо (футбольный клуб, Минск)Динамо (футбольный клуб, Минск)
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
 «Динамо» (Минск)
| |||
| |||
| Полное название |
ЗАО Футбольный клуб «Динамо-Минск» | ||
| Прозвища | Динамики, бело-синие, бело-голубые | ||
| Основан | 18 июня 1927 (96 лет) | ||
|---|---|---|---|
| Стадион | Трактор (временный); Динамо-Юни (реконструкция) | ||
| Вместимость | 17 600; 4 500 | ||
| Президент | Сергей Чиж
| ||
| Тренер | Сергей Боровский
| ||
| Капитан | Валерий Жуковский
| ||
| Рейтинг | 165-е место[1] в рейтинге УЕФА 135-е место[2] в рейтинге IFFHS | ||
| Сайт | [dinamo-minsk.by www.dinamo-minsk.by] | ||
| Соревнование | Высшая лига | ||
| 2015 | 2 | ||
| |||
 Текущий сезон
| |||
«Дина́мо» (белор. «Дынама») — белорусский футбольный клуб, базирующийся в Минске.
Чемпион Советского Союза (1982), финалист Кубка СССР (1965, 1987), семикратный чемпион Белоруссии (1992, 1992/93, 1993/94, 1994/95, 1995, 1997, 2004), обладатель Кубка Белоруссии (1992, 1994, 2003).
Участник четвертьфиналов Кубка европейских чемпионов (1983/84), Кубка УЕФА (1984/85), Кубка обладателей кубков (1987/88).
Второй клуб в независимой истории страны, пробившийся в групповую стадию Лиги Европы (2014/15, 2015/16).
Клуб-участник всех суверенных чемпионатов Белоруссии.
Первая зарегистрированная игра состоялась 18 июня 1927 года, в которой минчане обыграли динамовцев из Смоленска (2:1).
Содержание
- 1 Названия клуба
- 2 История клуба
- 3 Достижения
- 4 Статистика выступлений
- 5 Форма
- 6 Стадион
- 7 Учебно-тренировочная база
- 8 Тренерский штаб и клубное руководство
- 9 Основной состав
- 10 Дублирующий состав
- 11 Игроки в аренде
- 12 Трансферы
- 13 Представители национальных сборных
- 14 Игроки «Динамо» на крупных международных турнирах
- 15 Известные игроки
- 16 Гвардейцы клуба
- 17 Главные тренеры клуба
- 18 Финансы
- 19 Примечания
- 20 См. также
- 21 Ссылки
Названия клуба
- «Динамо» (1927—1953)
- «Спартак» (1954—1959)
- «Беларусь» (1960—1962)
- «Динамо» (с 1963 года)
История клуба
Ранний этап
Днём рождения минского «Динамо» принято считать дату первого документально подтвержденного матча. Он был проведён 18 июня 1927 года в Смоленске, где минчане встретились с местными одноклубниками и одержали первую в своей истории победу — 2:1. В этом же году «Динамо» положило в свою копилку и первый трофей, выиграв чемпионат БССР. Первоначально участие в этом соревновании принимали команды городов, и в финальную часть, наряду со сборными Гомеля и Витебска, вышла сборная Минска. Сборная столицы практически полностью состояла из «динамовцев», которые настояли на смене названия команды. В финале команда, уже именуемая «Динамо», сначала со счетом 4:1 разгромила сборную Гомеля. Затем добилась победы в сложном противостоянии с Витебском (первый матч был прерван при счете 1:1 из-за наступившей темноты, во второй игре решающий мяч забил Тихомиров на 9-й минуте третьего дополнительного тайма после 2:2 в основное время).
В начале 30-х годов у минского «Динамо» появился свой стадион. Он был деревянным и вмещал 10 тысяч зрителей. Каждый член команды внес свой вклад в строительство спортивной арены, бескорыстно отработав по 100 часов. Минчане, ещё не имевшие статуса команды мастеров, не могли участвовать в чемпионате СССР, а играли на первенство республики. Но в 1940 столичная команда (уже получившая статус мастеров) была включена в состав команд, которым на следующий год предстояло выступать в высшей лиге союзного чемпионата. 27 апреля 1941 года «Динамо» провело в Минске первый матч союзного первенства против другого дебютанта высшей лиги ленинградского «Спартака» и одержала победу со счетом 2:1. Этот сезон доигран не был: 22 июня началась Великая Отечественная война.
Военные годы
Война застала футболистов «Динамо» в Минске. Через два дня они были отправлены в Москву, где формировалась Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН). В состав бригады были зачислены и минские футболисты. ОМСБОН нёс патрульную службу, участвовал в создании оборонительных рубежей, минировании важных объектов, осуществлял разведывательные и диверсионные действия на оккупированной врагом территории.
Костяк команды сохранился, и после победы под Сталинградом из игроков вновь сформировали футбольную команду, которая некоторое время выступала в первенстве Москвы под названием «Воинская часть майора Иванова». Затем команду переименовали в «Динамо-2». В 1944 году динамовская дружина уже играла в Кубке СССР, причем дошла до полуфинала.
Послевоенные годы
14 мая 1945 минское «Динамо» матчем против ленинградского «Зенита» стартовало в первом послевоенном чемпионате СССР. Итог встречи — ничья 1:1 (за минчан гол забил Борис Курнев). Встреча проходила в Тбилиси.
Старый стадион команды был разрушен, на возведение нового требовалось время. Было принято решение подготовить для выступлений в чемпионате стадион «Пищевик». 14 июня «Динамо» провело первый после войны домашний матч. В гости приехали московские одноклубники. Матч закончился победой москвичей (0:3).
По итогам этого чемпионата «Динамо» обосновалось на 9-м месте, набрав 17 очков в 22 матчах.
Чемпионаты страны 1946—1949 года прошли для минчан неудачно. В них команда решала задачу сохранения прописки в высшей лиге. В сезоне 1947 года клуб вернулся на заново отстроенный стадион «Динамо».
В 1950 году «Динамо» и вовсе опустилось в класс «Б». Но уже 1951 «бело-голубые» возвратили себе место среди сильнейших команд класса «А». Правда из-за неспособности противостоять лучшим командам союза, столичная дружина по итогам сезона снова отправилась в класс «Б». Такая ситуация не устраивала руководство республики. Поэтому было принято решение создавать коллектив, способный не только вернуть прописку в высшей лиге, но и прочно там закрепиться. С этой целью в команду был приглашен знаменитый голкипер Алексей Хомич. Активно вводилась в состав талантливая молодежь (Иван Мозер, Владимир Нуждин, Вячеслав Артёмов, Юрий Прохоров). В 1953 году обновленное «Динамо» вернулось в группу сильнейших.
«Спартак»
В 1954 году приказом Управления по физической культуре и спорту Министерства образования БССР команда была переименована в «Спартак». В начале сезона клуб показывал яркую игру. Были обыграны лидеры советского первенства: московские «Спартак» (2:1), ЦСКА (1:0), московское «Динамо» (1:0). Минский «Спартак» лидировал в чемпионате. Дальше минчане потеряли лидерство, однако смогли собраться. Были добыты важные победы в матчах с «Крыльями Советов» (2:0), «Зенитом» (2:0), «Торпедо» (2:1) и киевским «Динамо» (3:2). В том году команда впервые в истории завоевала бронзовые медали чемпионата СССР.
В следующем сезоне команда потеряла свою игру и, заняв последнее место, опустилась в класс «Б». Через год снова возвратилась в высший дивизион и снова потеряла место в элите.
«Беларусь»
В 1960 году честь республики в чемпионате СССР доверили команде под названием «Беларусь». Её составили игроки минского «Спартака» и «Урожая». Были приглашены игроки из других команд высшей лиги. Старт команды «Беларусь» в чемпионате выдался феерическим — пять побед кряду. Среди поверженных были московский «Спартак» и киевское «Динамо». За весь первый круг минчане потерпели всего два поражения — от алма-атинского «Кайрата» (0:2) и армейцев Москвы (0:3) — и занимали первое место в своей группе. Однако потом команда сбавила обороты и закончила сезон всего на одиннадцатой строчке.
Чемпионаты 1961, 1962 года «Беларусь» завершала на 19 месте.
В ожидании побед
В 1963 году клуб возвращается к названию «Динамо». В этом же сезоне завоёвывает вторую бронзу чемпионата. В сезонах с 1964 по 1973 минчане взойти на пьедестал не смогли. Более того, в сезоне 1973 года, заняв 15 место, опустились в первую лигу. В это время завершил игровую карьеру лучший бомбардир в истории команды Эдуард Малофеев. Церемония проводов игрока из большого футбола состоялась 21 октября 1971 года на минском стадионе «Динамо».
Два года столичный клуб провёл в первой лиге. Вернулся в элиту в 1976 году. Этот год для советского футбола выдался необычным. В связи с участием сборной СССР в чемпионате Европы и XXI Олимпийских играх было проведено два чемпионата страны — весенний и осенний. В весенней части чемпионата минчане выглядели вполне достойно, заняв 9-е итоговое место, а вот на осень сил у них уже не хватило. Одержав всего две победы, «Динамо» расположилось на последнем 16-м месте и покинуло высшую лигу. Неудачное выступление повлекло за собой очередную смену руководства. У руля команды встал Олег Базилевич, работавший ранее с киевским «Динамо». Проработал новый штаб полтора года. Команда не смогла показать яркой игры, и в середине сезона 1978 года главным тренером становится Эдуард Малофеев. Команда смогла собраться и, заняв 3 место, вернулась в высшую лигу. Больше «Динамо» в дивизион рангом ниже не опускалось.
Эпоха Малофеева
Новый тренер стал строить новую команду. Малофеев требовал от игроков яркой игры, искренних эмоций, футбола, который нравился бы зрителям. «Динамо» комплектовалось воспитанниками белорусского футбола. Уже в чемпионате 1979 года игра минчан заблистала новыми красками. Команда действовала смело, с постоянным акцентом на атаку. Однако, чувствовалось, что тактические схемы ещё до конца не отработаны. Как следствие, лишь 6-е итоговое место.
|
Придет время, будем побеждать и киевское «Динамо», будем и чемпионами. Эдуард Малофеев. |
|
В следующем сезоне высоких результатов добиться не получилось. Итог — 9-е место. При этом «Динамо» в каждой встрече действовала темпераментно, неординарно, чем привлекала симпатии болельщиков.
Золотой сезон
Чемпионат 1982 года минчане начали активно. Играли в атакующий футбол и дома, и в гостях. Действовали смело и результативно. Так что единоличное лидерство минского «Динамо» после десяти туров никем не воспринималось, как случайность. Тем временем белорусская дружина все дальше уходила вперед и в начале второго круга намного опережала фаворитов. Те устремились в погоню. Первыми не выдержали темпа гонки тбилисские динамовцы. За два тура до финиша окончательно потеряли шансы на «золото» спартаковцы. Лишь киевляне до последнего пытались настичь минских одноклубников, которым также не удалось избежать игровых срывов. Но минчане проявили характер, мастерство, командный дух и смогли сохранить за собой первую строчку в турнирной таблице. В заключительном туре, победив московский «Спартак» на выезде (4:3), минское «Динамо» впервые в своей истории завоевало звание чемпиона Советского Союза.
Успех минчан был отмечен ещё тремя почетными трофеями. По итогам сезона минскому «Динамо» были вручены приз имени Григория Федотова, Кубок прогресса, присвоено звание «Агрессивного гостя»[3].
В «золотой состав» команды вошли Юрий Курненин, Александр Прокопенко, Виктор Янушевский, Михаил Вергеенко, Сергей Боровский, Петр Василевский, Юрий Пудышев, Людас Румбутис, Андрей Зыгмантович, Георгий Кондратьев, Виктор Шишкин, Виктор Сокол, Сергей Алейников, Игорь Гуринович, Игорь Белов, Юрий Курбыко, Юрий Трухан, Сергей Гоцманов.
Дебют в Европе
В 1983 особым Распоряжением Федерации футбола СССР главный тренер минчан Эдуард Васильевич Малофеев с первого сентября был освобождён от должности в клубе и приступил к обязанностям тренера Олимпийской сборной страны. Главным тренером минчан был назначен помощник Малофеева — Вениамин Владимирович Арзамасцев[4].
Осенью 1983 «Динамо» дебютировало в еврокубках. В Кубке европейских чемпионов (сезон 1983/84). Жребий определил в соперники минчан швейцарский «Грассхопперс». С трудом, но динамовцы преодолели барьер (1:0 дома — гол Курненина; 2:2 в гостях — голы Кондратьева и Сокола). Затем в 1/8 финала была пройдена венгерская «Раба ЭТО» (6:3 — хет-трик Сокола, голы Курненина, Гоцманова и Румбутиса; 3:1 — дубль Сокола, гол Кондратьева). Минчане демонстрировали хорошую игру, однако в 1/4 не смогли одолеть по сумме двух матчей бухарестское «Динамо» (1:1 — гол Гуриновича; 0:1). Нападающий минчан Виктор Сокол стал лучшим бомбардиром турнира (6 мячей). В этом же сезоне были завоёваны бронзовые медали (третьи по счёту) в чемпионате СССР.
Этот успех позволил динамовцам в 1984 году выступить во втором по значимости евротурнире — Кубке УЕФА. В 1/32 финала розыгрыша 1984/85 «Динамо» разгромило финский ХИК (4:0 — хет-трик Кондратьева, гол Шалимо; 6:0 — покер Гоцманова, голы Мельникова и Кондартьева). В 1/16 финала жребий свел белорусов с португальским «Спортингом». Лиссабонцы были повержены лишь в серии пенальти в домашнем матче — 5:4 (после 0:2 в гостях; 2:0 дома — дубль Сокола). В 1/8 минчане прошли польский «Видзев» (2:0 — голы Зыгмантовича и Румбутиса; 0:1), в 1/4 проиграли югославскому «Железничару» (0:2 в гостах; 1:1 дома — гол Кистеня). В чемпионате СССР клуб занял 5-е место в 1984 году и 4-е место в 1985.
В 1986 минчане во второй раз приняли участие в розыгрыше Кубка УЕФА. Однако сезон 1986/87 закончился для «бело-синих» уже в первом раунде. «Динамо» вновь встретилось с венгерской «Дьёри ЭТО», но на этот раз пройти не смогло (2:4 дома — голы Зыгмантовича и Кондратьева; 1:0 в гостях — гол Родненка). В чемпионате клуб расположился на 10-й строчке. Неудачное выступление команды вынудило написать заявление об увольнении «по собственному» наставника команды Вениамина Арзамасцева. Заявление приняли. Главным тренером был назначен старший тренер дубля Иван Иванович Савостиков[5].
В 1987 минчане дошли до финала Кубка СССР, где по пенальти уступили киевским одноклубникам — 2:4 (3:3 в основное время). В том же году минское «Динамо», как финалист Кубка СССР, дебютировало в Кубке Кубков. На стадии 1/16 финала розыгрыша 1987/88 был повержен турецкий «Генчлербирлиги» (2:0 — гол Зыгмантовича и автогол; 2:1 — голы Деркача и Кондратьева). В 1/8 финала пройден испанский «Реал» (Сан-Себастьян) — 1:1 (гол Кондратьева), 0:0. В 1/4 не смогли обыграть бельгийский «Мехелен» (0:1; 1:1 — гол Кистеня). В чемпионате «Динамо» заняло 5-е место.
Летом 1988 команду вновь возглавил Эдуард Малофеев[6]. Осенью того года клуб в третий раз выступил в Кубке УЕФА. В 1 раунде розыгрыша 1988/89 была пройдена болгарская «Тракия» (2:1 — голы Кондратьева и Гоцманова, 0:0). Но уже во втором «Динамо» по правилу гола на выезде уступило румынской «Виктории» (2:1 — голы Гуриновича и Зыгмантовича, 0:1). В чемпионате СССР 1988 года минчане стали 12-ми.
Четвертьфиналы трех самых престижных турниров Старого света, сыгранные в 80-х, по сей день остаются крупнейшим достижением клуба на европейской арене.
С 1988 и до 1993 «Динамо» в еврокубках не участвовало. В чемпионате СССР минчане заняли 9-е место в 1989 году, 12-е — в 1990 и 8-е — в 1991. В 1989 «Динамо» дошло до финала Кубка Федерации, где уступило днепропетровскому «Днепру» (1:2).
Суверенный период
В начале осени 1991 года (розыгрыш последнего чемпионата СССР) главным тренером «Динамо» стал известный в прошлом голкипер «бело-голубых» Михаил Вергеенко, до того времени работавший помощником. Эдуард Малофеев перешёл на должность технического директора, но через некоторое время клуб покинул.
В начале 90-х «Динамо» сменило хозяйственную форму и стало акционерным обществом (до того момента оно не являлось юридическим лицом, команда была подразделением Белсовета «Динамо»). Должность президента занял Евгений Хвастович[7][8].
В 1992 году стартовал первый чемпионат суверенной Беларуси, среди участников которого было и минское «Динамо». Укомплектованная сильнейшими на тот момент футболистами республики, под руководством Михаила Вергеенко команда фактически не встречала конкуренции и за явным преимуществом выигрывала чемпионат за чемпионатом. В период с 1992 по 1995 минчане пять раз подряд становились чемпионами Беларуси. В 1992 году «Динамо» выигрывает в первом розыгрыше Кубка Беларуси, в финале обыграв могилёвский «Днепр» (6:1).
Осенью 1993 столичный клуб во второй раз в истории выступил в главном турнире Европы. В 1 раунде Лиги чемпионов «Динамо» встретилось с немецким «Вердером», которому уступило по сумме двух встреч (1:1, 2:5). В 1994 минчане во второй раз побеждают в Кубке Беларуси. В финале турнира был повержен бобруйский «Фандок» (3:1). Незадолго до финала Михаил Вергеенко покинул занимаемый пост, несмотря на то, что минчане уверенно лидировали в чемпионате. Исполняющим обязанности был назначен Вениамин Арзамасцев[9].
Летом 1994 команду возглавил Иван Щёкин. Под его руководством «Динамо» в том году выиграло Кубок сезона, в финале обыграв «Фандок» (5:3). Минчане побеждали в чемпионате Беларуси розыгрышей 1994/95 и 1995. В чемпионате 1996 года «Динамо» впервые не стало чемпионом, были добыты серебряные медали. Стан «бело-синих» Щёкин покинул в середине 1997 — из-за конфликта с руководством клуба[10].
В 1997 главным тренером стал Анатолий Байдачный, с которым «Динамо» стало чемпионом 1997 года. Однако уже в следующем сезоне главный тренер команды сменился. К концу 90-х «Динамо» утратило чемпионский ход. Постепенно завершали игровую карьеру ветераны, многие ведущие футболисты отправлялись в зарубежные чемпионаты. Соперники с каждым годом становились сильнее. В клубе началась тренерская «чехарда».
Чемпионат Беларуси 1998 года команда завершила на 8-м месте, в 1999 — стала 6-й.
В декабре 1999-го сменился собственник клуба — председателем правления ЗАО «Динамо-Минск» стал руководитель фирмы «Трайпл» Юрий Чиж. Под его руководством «Динамо» лишь однажды заняло первое место в чемпионате и один раз «взяло» Кубок Беларуси.
В 2003 году в финале Кубка Беларуси динамовцы под руководством болгарского тренера Георги Гюрова обыграли минский «Локомотив» (2:0).
В последний на данный момент раз чемпионом Белоруссии столичный клуб становился в 2004 году. К золотым медалям команду привёл Юрий Шуканов.
Многие сезоны «Динамо» пыталось вернутся в основную сетку европейских турниров. Однако непреодолимыми барьерами становились 2-й и 3-й квалификационные раунды. В сезоне 2010/11 Лиги Европы минчане остановились в шаге от группового этапа. Были обыграны эстонский «Калев» (5:1, 5:0) и израильский «Маккаби» (0:1, 3:1). Однако в плей-офф «Динамо» не нашло ключей к бельгийскому «Брюгге» (1:2, 2:3). В тот момент командой руководил Владимир Гольмак. Сезон 2010 столичная команда закончила на 4-м месте чемпионата Белоруссии.
Следующие два сезона «Динамо» не участвовало в еврокубковых матчах. В сезоне 2011 под руководством российских тренеров (сначала — Олега Василенко, затем — Сергея Овчинникова) минчане заняли всё тоже 4-е место, не позволяющее участвовать в еврокубках.
Сезон 2012 команда начинает под руководством Александра Седнёва. Однако в июле тренера отправляют в отставку. Возглавляемая украинцем Олегом Протасовым, команда становится бронзовым призёром в 2012 году и выходит в финал Кубка страны в 2013. После увольнения Протасова новым главным тренером «Динамо» стал голландец Роберт Мааскант[11]. Под его руководством клуб удачно стартует в Лиге Европы: в 1-м квалификационном раунде обыграна литовская «Круоя» (3:0, 5:0), во 2-м — хорватская «Локомотива» (1:2, 3:2). В 3-м раунде непреодолимым барьером стал турецкий «Трабзонспор» (0:1, 0:0). В чемпионате Беларуси команда второй год подряд занимает 3-е место.
31 декабря 2013 главным тренером стал Владимир Журавель[12]. Новый главный тренер — не чужой для клуба человек. В качестве игрока Владимир Журавель шесть раз становился чемпионом Беларуси в составе «Динамо», дважды выигрывал Кубок. Под руководством Владимира Ивановича минчане мощно начинают сезон. 5 побед и 1 ничья на старте чемпионата. После 4-го тура «Динамо» впервые с 2004 года единолично возглавило турнирную таблицу[13]. У минчан самая надёжная оборона (меньше всего пропущенных мячей, первый пропущенный — в 6-м туре). Летом команда выдаёт восьмиматчевую победную серию в чемпионате Беларуси. Параллельно столичный клуб начинает самый успешный еврокубковый сезон в суверенной истории. Минчане без проигрышей проходят квалификацию Лиги Европы 2014/15: во 2-м раунде преодолено сопротивление финской МюПы (3:0, 0:0), в 3-м раунде дважды обыгран румынский «Клуж» (1:0, 2:0), в плей-офф — две победы над португальским «Насьоналем» (2:0, 3:2). «Динамо» стало второй командой из Беларуси, сыгравшей на групповом этапе Лиге Европы. Жеребьёвка определила минчан в группу К, в которую также попали итальянская «Фиорентина», греческий «ПАОК» и французский «Генгам»[14]. Старт на групповом этапе оказался сверхнеудачным — разгромное поражение от ПАОКа (1:6). Далее последовало домашнее поражение от «Фиорентины» (0:3). В первом из двух «спаянных» матчей с «Генгамом» столичная команда владела инициативой, однако добилась лишь ничьи (0:0) и первого очка на групповых этапах. Во втором матче в равной игре «Динамо» проиграло французам (0:2) и лишилось права на выход из группы. В равной домашней игре с греками минчане пропускают в последние десять минут матча, итог — поражение (0:2). В заключительном матче во Флоренции «Динамо» сенсационно обыгрывает «Фиорентину» (2:1). Ворота итальянцев поразили Сергей Концевой (39 минута) и Неманья Николич (55), один мяч отыграл Марко Марин (88). Минчане набрали 4 очка и заняли последнее место в группе. Несмотря на уверенный ход в первой части чемпионата (домашняя победная серия во всех турнирах составила 11 матчей, длилась с начала сезона и прервалась 13 августа в матче 19-го тура чемпионата), осеннюю часть «Динамо» провело неудачно. Столичная команда проиграла ключевые матчи и так и не смогла вернуть первую строчку. Итог сезона — серебряные медали чемпионата Беларуси. Председатель клуба оказался не впечатлён результатами сезона, однолетний контракт Владимира Ивановича продлён не был, и тренер покинул команду.
Новым главным тренером стал чех Душан Угрин-младший[15]. После вылета команды из Кубка Беларуси (стадия полуфинала), а также плохого старта в чемпионате Беларуси был отстранён от занимаемой должности. Исполняющим обязанности, а впоследствии и главным тренером, назначен спортивный директор клуба серб Вук Рашович[16]. После смены наставника результаты команды улучшились. Динамо смогло подняться на вторую строчку, однако первое место вновь оказалось недостижимо — слишком много очков было потеряно на старте. В Лиге Европы минчане повторили прошлогодний успех: пробились в групповой этап. В квалификации были пройдены: болгарское «Черно море» (1:1, 4:0), швейцарский «Цюрих» (1:0, 1:1 — в дополнительное время решающий мяч забил Фатос Бечирай) и австрийский «Ред Булл» (2:0, 0:2 — победа 3:2 по пенальти. В драматичной серии «Динамо» проигрывало, однако три сэйва подряд голкипера Александра Гутора помогли минчанам вырвать победу). На групповом этапе столичному клубу выпало сыграть с испанским «Вильярреалом», чешской «Викторией» и австрийским «Рапидом». Динамо вновь выступило неудачно. Гостевой проигрыш чехам — 0:2, домашний австрийцам — 0:1 . В «спаянных» матчах с «Вильярреалом» сначала последовал разгром на выезде — 0:4, а после — домашнее поражение 1:2 (мяч испанцам забил Максим Витус). Динамо потеряло шансы на выход из группы Е. В домашнем матче минчане побеждают пльзенскую «Викторию» — 1:0. Играя вдесятером, «Динамо» в добавленное время второго тайма получило право пробить пенальти. К «точке» подошёл Ненад Адамович, голкипер отразил удар, но Ненад добил мяч в ворота. В заключительной игре минчане проигрывают в гостях «Рапиду» — 1:2 (гол австрийцам забил Мохамед Мунир). Итог сезона: серебряные медали чемпионата и последнее место в группе Лиги Европы.
В марте 2016 Юрий Чиж был задержан по подозрению в «уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере». В мае новым председателем наблюдательного совета клуба был избран Сергей Чиж — сын Юрия[17]. За 15 лет нахождения Юрия Чижа на посту председателя правления клуба в команде сменилось 28 тренеров. Антирекордсменами стали Кирилл Альшевский и Сергей Солодовников, которые продержались на посту всего по месяцу. Александр Башмаков тренировал «Динамо» полтора месяца. Георгий Кондратьев руководил командой около 3 месяцев. Дольше других занимали должность Юрий Курненин, Юрий Шуканов и Владимир Журавель — каждый из них тренировал «Динамо» около года. Владимир Журавель является рекордсменом по числу матчей на посту главного тренера — 45 матчей.
Финансовые трудности[18], с которыми столкнулся клуб, наложили отпечаток на сезон 2016. В межсезонье «Динамо» отпустило лидеров команды, а заново сформированный коллектив не смог показывать стабильный результат. 15 июля новый председатель наблюдательного совета освободил от занимаемых должностей тренерский штаб, возглавляемый Вуком Рашовичем. К тому моменту минчане вылетели из розыгрыша Кубка на стадии 1/4 финала, клуб шёл на третьем месте в чемпионате. Новым главным тренером «Динамо» был назначен Сергей Боровский[19].
Достижения
СССР
Чемпионат СССР (Высшая лига)
Чемпионат СССР (Первая лига)
-
Чемпион (2): 1953, 1956 -
Серебряный призёр (2): 1951, 1975 -
Бронзовый призёр (2): 1974, 1978
- Финалист — 1989
- Чемпион (8): 1937, 1938, 1939, 1945, 1951, 1953, 1956, 1975
- Серебряный призёр (5): 1934, 1935, 1946, 1952, 1977
- Бронзовый призёр (2): 1940, 1947
- Обладатель (2): 1936, 1940
- Финалист: 1945
Беларусь
- Чемпион (7):
1992, 1992/93, 1993/94, 1994/95, 1995, 1997, 2004 - Вице-чемпион (8): 1996, 2001, 2005, 2006, 2008, 2009, 2014, 2015
- Бронзовый призёр (4): 2000, 2003, 2012, 2013
Суперкубок Беларуси (Кубок сезона)
- Обладатель: 1994
Футбольные призы
- За справедливую игру: 1961
- За волю к победе: 1976 (в), 1982
- Кубок прогресса: 1979, 1982
- Агрессивному гостю: 1982
- Гроза авторитетов: 1986
- Имени Григория Федотова: 1982
Статистика выступлений
- Список сезонов минского «Динамо», о которых есть статьи в Википедии, см. здесь.
Чемпионат и Кубок СССР
| «Динамо» в чемпионате СССР | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год | Лига | И | В | Н | П | М | О | Место | Бомбардиры |
| 1940 | Группа Б | 26 | 10 | 6 | 10 | 42 — 41 | 26 | 6 (14) | |
| 1945 | Первая группа | 22 | 5 | 7 | 10 | 20 — 39 | 17 | 9 (12) | |
| 1946 | Первая группа | 22 | 3 | 7 | 12 | 22 — 43 | 13 | 11 (12) | |
| 1947 | Первая группа | 24 | 5 | 4 | 15 | 17 — 46 | 14 | 12 (13) | |
| 1948 | Первая группа | 26 | 5 | 8 | 13 | 38 — 62 | 18 | 12 (14) | |
| 1949 | Первая группа | 34 | 8 | 6 | 20 | 36 — 73 | 22 | 15 (18) | |
| 1950 | Класс А | 36 | 9 | 5 | 22 | 44 — 73 | 23 | 17 (23) 
|
Н. Бармашев — 11 |
| 1951 | Класс Б | 34 | 21 | 7 | 6 | 57 — 30 | 49 | 2 (18) 
|
Н. Шевелянчик — 20 |
| 1952 | Класс А | 13 | 1 | 3 | 9 | 10 — 29 | 5 | 14 (14)
|
Н. Шевелянчик, И. Мозер, В. Васильев, В. Юров — 2 |
| 1953 | Класс Б, 1-6 места | 22 | 13 | 7 | 2 | 36 — 13 | 33 | 1 (27)
|
А. Егоров — 4 |
| 1954 | Класс А | 24 | 12 | 6 | 6 | 29 — 23 | 30 | 3 (13) 
|
А. Егоров — 7 |
| 1955 | Класс А | 22 | 2 | 6 | 14 | 13 — 32 | 10 | 12 (12)
|
А. Егоров — 3 |
| 1956 | Класс Б, 1 зона | 34 | 18 | 11 | 5 | 45 — 26 | 47 | 1 (18)
|
Д. Корнеев — 9 |
| 1957 | Класс А | 22 | 1 | 7 | 14 | 11 — 40 | 9 | 12 (12)
|
Л. Никуленко — 3 |
| 1958 | Класс Б, 3 зона | 30 | 18 | 5 | 7 | 56 — 25 | 41 | 2 (16) | Л. Ероховец — 10 |
| 1959 | Класс Б, 2 зона | 28 | 13 | 5 | 10 | 33 — 28 | 31 | 7 (15)
|
Г. Хасин — 9 |
| 1960 | Класс А, 7-12 места | 30 | 13 | 5 | 12 | 32 — 39 | 31 | 10 (22) | Г. Хасин — 13 |
| 1961 | Класс А, 11-22 места | 32 | 7 | 10 | 15 | 29 — 44 | 24 | 19 (22) | М. Мустыгин — 7 |
| 1962 | Класс А, 13-22 места | 30 | 10 | 6 | 14 | 34 — 41 | 26 | 19 (22) | М. Мустыгин — 17 |
| 1963 | Первая группа А | 38 | 18 | 12 | 8 | 47 — 27 | 48 | 3 (20)
|
Э. Малофеев — 21 |
| 1964 | Первая группа А | 32 | 7 | 17 | 8 | 24 — 21 | 31 | 9 (17) | Э. Малофеев — 10 |
| 1965 | Первая группа А | 32 | 14 | 9 | 9 | 37 — 27 | 37 | 4 (17) | Э. Малофеев — 17 |
| 1966 | Первая группа А | 36 | 11 | 13 | 12 | 36 — 39 | 35 | 11 (19) | М. Мустыгин — 8 |
| 1967 | Первая группа А | 36 | 13 | 17 | 6 | 47 — 31 | 43 | 4 (19) | М. Мустыгин — 19 |
| 1968 | Первая группа А | 38 | 17 | 12 | 9 | 52 — 36 | 46 | 6 (20 | Э. Малофеев — 11 |
| 1969 | Первая группа А, 1-14 места | 32 | 8 | 11 | 13 | 22 — 37 | 27 | 13 (14) | В. Коберский, Е. Талейко — 4 |
| 1970 | Высшая группа А | 32 | 11 | 10 | 11 | 33 — 29 | 32 | 9 (17) | А. Васильев — 9 |
| 1971 | Высшая | 30 | 8 | 12 | 10 | 36 — 43 | 28 | 11 (16) | Э. Малофеев — 16 |
| 1972 | Высшая | 30 | 10 | 11 | 9 | 27 — 28 | 31 | 8 (16) | А. Васильев — 9 |
| 1973 | Высшая | 30 | 7 | 3+6 | 14 | 21 — 36 | 17 | 15 (16)
|
И. Григорьев, А. Васильев, В. Курнев, В. Словак, Г. Воронин — 3 |
| 1974 | Первая | 38 | 21 | 9 | 8 | 60 — 38 | 51 | 3 (20) | Э. Малофеев — 14 |
| 1975 | Первая | 38 | 21 | 8 | 9 | 52 — 31 | 50 | 2 (20)
|
И. Григорьев — 13 |
| 1976 (в) | Высшая | 15 | 6 | 3 | 6 | 17 — 18 | 15 | 9 (16) | П. Василевский — 5 |
| 1976 (о) | Высшая | 15 | 2 | 4 | 9 | 10 — 21 | 8 | 16 (16)
|
А. Прокопенко, А. Байдачный — 4 |
| 1977 | Первая | 38 | 19 | 9 | 10 | 48 — 29 | 47 | 4 (20) | А. Прокопенко — 11 |
| 1978 | Первая | 38 | 21 | 11 | 6 | 57 — 28 | 53 | 3 (20)
|
А. Прокопенко — 16 |
| 1979 | Высшая | 34 | 15 | 6 | 13 | 48 — 38 | 36 | 6 (18) | А. Прокопенко — 14 |
| 1980 | Высшая | 34 | 11 | 12 | 11 | 41 — 42 | 32 (-2) | 10 (18) | П. Василевский — 10 |
| 1981 | Высшая | 34 | 11 | 13 | 10 | 44 — 39 | 32 | 9 (18) | П. Василевский — 14 |
| 1982 | Высшая | 34 | 19 | 9 | 6 | 63 — 35 | 47 | 1 (18) 
|
И. Гуринович — 13 |
| 1983 | Высшая | 34 | 17 | 9 | 8 | 51 — 34 | 43 | 3 (18)
|
И. Гуринович — 17 |
| 1984 | Высшая | 34 | 15 | 13 | 6 | 43 — 28 | 40 (-3) | 5 (18) | Г. Кондратьев — 12 |
| 1985 | Высшая | 34 | 16 | 9 | 9 | 40 — 31 | 41 | 4 (18) | Г. Кондратьев — 11 |
| 1986 | Высшая | 30 | 10 | 8 | 12 | 37 — 40 | 28 | 10 (16) | Г. Кондратьев — 13 |
| 1987 | Высшая | 30 | 12 | 9 | 9 | 33 — 25 | 33 | 5 (16) | Г. Кондратьев — 10 |
| 1988 | Высшая | 30 | 7 | 11 | 12 | 29 — 34 | 25 | 12 (16) | С. Широкий — 5 |
| 1989 | Высшая | 30 | 11 | 7 | 12 | 35 — 33 | 29 | 9 (16) | А. Метлицкий, С. Герасимец — 5 |
| 1990 | Высшая | 24 | 6 | 3 | 15 | 20 — 34 | 15 | 12 (13) | М. Мархель — 6 |
| 1991 | Высшая | 30 | 9 | 11 | 10 | 29 — 31 | 29 | 8 (16) | В. Величко — 9 |
Рекорды чемпионатов СССР
- В Высшей лиге — 1157 матчей, 377 побед, 340 ничьих, 440 поражений, мячей забито / пропущено — 1271 / 1443[20].
- Самая крупная победа в Высшей лиге — 7:0 над «Динамо» (Москва) (1982).
- Самое крупное поражение в Высшей лиге — 1:8 от «Спартак» (Москва) (1986), 0:7 от «Спартак» (Москва) (1947).
- В Первой лиге — 326 матчей, 175 побед, 78 ничьих, 73 поражения, мячей забито / пропущено — 486 / 289[21].
- Самая крупная победа в Первой лиге — 6:1 над «Красная заря» (1940), 5:0 над СКА (Ростов-на-Дону) (1977).
- Самое крупное поражение в Первой лиге — 2:6 от «Динамо» (Харьков) (1940), 1:5 от «Нефтчи» (1975), 0:4 от «Пищевик» (Москва) (1940), 0:4 от «Торпедо» (Сталинград) (1951).
| «Динамо» в Кубке СССР[22] | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Розыгрыш | Стадия, до которой дошёл клуб | ||||||||
| 1936 | 1/64 финала | ||||||||
| 1937 | 1/64 финала | ||||||||
| 1938 | 13-я (белорусская) зона, 2-й круг | ||||||||
| 1945 | 1/16 финала | ||||||||
| 1946 | 1/8 финала | ||||||||
| 1947 | 1/8 финала | ||||||||
| 1948 | 1/8 финала | ||||||||
| 1949 | 1/16 финала | ||||||||
| 1950 | 1/8 финала | ||||||||
| 1951 | 1/64 финала | ||||||||
| 1952 | 1/8 финала | ||||||||
| 1953 | 1/128 финала | ||||||||
| 1954 | 1/8 финала | ||||||||
| 1955 | 1/4 финала | ||||||||
| 1957 | 1/8 финала | ||||||||
| 1958 | Зона 3, 1/8 финала | ||||||||
| 1959/60 | Зона 2, 1/4 финала | ||||||||
| 1961 | 1/16 финала | ||||||||
| 1962 | 1/8 финала | ||||||||
| 1963 | 1/4 финала | ||||||||
| 1964 | 1/16 финала | ||||||||
| 1965 | Финал | ||||||||
| 1965/66 | 1/2 финала | ||||||||
| 1966/67 | 1/8 финала | ||||||||
| 1967/68 | 1/8 финала | ||||||||
| 1969 | 1/16 финала | ||||||||
| 1970 | 1/8 финала | ||||||||
| 1971 | 1/8 финала | ||||||||
| 1972 | 1/16 финала | ||||||||
| 1973 | 1/8 финала | ||||||||
| 1974 | 1/16 финала | ||||||||
| 1975 | 1/16 финала | ||||||||
| 1976 | 1/16 финала | ||||||||
| 1977 | 1/8 финала | ||||||||
| 1978 | 1/32 финала | ||||||||
| 1979 | Зональный этап, 2-я зона | ||||||||
| 1980 | 1/8 финала | ||||||||
| 1981 | 1/4 финала | ||||||||
| 1982 | 1/4 финала | ||||||||
| 1983 | 1/16 финала | ||||||||
| 1984 | 1/2 финала | ||||||||
| 1984/85 | 1/4 финала | ||||||||
| 1985/86 | 1/4 финала | ||||||||
| 1986/87 | Финал | ||||||||
| 1987/88 | 1/16 финала | ||||||||
| 1988/89 | 1/4 финала | ||||||||
| 1989/90 | 1/4 финала | ||||||||
| 1990/91 | 1/4 финала | ||||||||
| 1991/92 | 1/8 финала | ||||||||
Рекорды Кубка СССР
- Количество участий — 49.
- В Кубке СССР — 133 матча, 60 побед, 21 ничья, 52 поражения, мячей забито / пропущено — 174 / 138[23].
- Самая крупная победа в Кубке — 7:1 над «Буревестник» (Бендеры) (1950), 6:0 над «Терек» (Грозный) (1980).
- Самое крупное поражение в Кубке — 0:5 от СКА (Ростов-на-Дону) (1962).
| «Динамо» в Кубке Федерации футбола СССР | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Розыгрыш | Стадия, до которой дошёл клуб | ||||||||
| 1986 | Группа Г, 4-е место | ||||||||
| 1987 | 1/4 финала | ||||||||
| 1988 | 1/4 финала | ||||||||
| 1989 | Финал | ||||||||
| 1990 | 1/2 финала | ||||||||
Рекорды Кубка Федерации футбола СССР
- Количество участий — 5.
- В Кубке Федерации футбола — 30 матчей, 15 побед, 5 ничьих, 10 поражений, мячей забито / пропущено — 48 / 36[24].
- Самая крупная победа в Кубке — 3:0 над «Зенит» (1987), 3:0 над «Динамо» (Тбилиси) (1989).
- Самое крупное поражение в Кубке — 0:3 от «Кайрат» (1988).
Чемпионат и Кубок Белоруссии
| «Динамо» в чемпионате Беларуси | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год | Лига | И | В | Н | П | М | О | Место | Бомбардиры |
| 1992 | Высшая | 15 | 11 | 3 | 1 | 38 — 7 | 25 | 1 (16)
|
В. Белькевич — 7 |
| 1992/93 | Высшая | 32 | 26 | 5 | 1 | 90 — 25 | 57 | 1 (17)
|
С. Барановский — 17 |
| 1993/94 | Высшая | 30 | 24 | 4 | 2 | 76 — 20 | 52 | 1 (16)
|
П. Качуро — 14 |
| 1994/95 | Высшая | 30 | 20 | 8 | 2 | 83 — 24 | 48 | 1 (16)
|
Е. Кашенцев — 18 |
| 1995 | Высшая | 15 | 12 | 2 | 1 | 42 — 13 | 38 | 1 (16)
|
П. Качуро — 15 |
| 1996 | Высшая | 30 | 23 | 6 | 1 | 83 — 20 | 75 | 2 (16) 
|
В. Маковский — 23 |
| 1997 | Высшая | 30 | 21 | 7 | 2 | 74 — 24 | 70 | 1 (16)
|
В. Маковский — 16 |
| 1998 | Высшая | 28 | 11 | 6 | 11 | 39 — 38 | 39 | 8 (15) | А. Вяжевич — 7 |
| 1999 | Высшая | 30 | 14 | 9 | 7 | 51 — 30 | 51 | 6 (16) | А. Вяжевич — 15 |
| 2000 | Высшая | 30 | 19 | 5 | 6 | 49 — 21 | 62 | 3 (16)
|
А. Вяжевич, С. Ковальчук — 9 |
| 2001 | Высшая | 26 | 16 | 5 | 5 | 52 — 21 | 53 | 2 (14)
|
П. Качуро — 12 |
| 2002 | Высшая | 26 | 12 | 6 | 8 | 44 — 28 | 42 | 7 (14) | М. Цыгалко — 11 |
| 2003 | Высшая | 30 | 20 | 4 | 6 | 62 — 24 | 64 | 3 (16)
|
С. Корниленко — 18 |
| 2004 | Высшая | 30 | 24 | 3 | 3 | 64 — 18 | 75 | 1 (16)
|
А. Разин — 12 |
| 2005 | Высшая | 26 | 15 | 5 | 6 | 50 — 26 | 50 | 2 (14)
|
Л. Ковель — 9 |
| 2006 | Высшая | 26 | 15 | 7 | 4 | 44 — 22 | 52 | 2 (14)
|
Эду — 10 |
| 2007 | Высшая | 26 | 8 | 11 | 7 | 27 — 28 | 35 | 9 (14) | Б. Мбанангой — 7 |
| 2008 | Высшая | 30 | 19 | 5 | 6 | 49 — 29 | 62 | 2 (16)
|
Р. Рак — 10 |
| 2009 | Высшая | 26 | 14 | 8 | 4 | 38 — 18 | 50 | 2 (14)
|
А. Гаврюшко — 8 |
| 2010 | Высшая | 33 | 17 | 5 | 11 | 49 — 34 | 56 | 4 (12) | С. Кисляк — 9 |
| 2011 | Высшая | 33 | 14 | 7 | 12 | 50 — 43 | 49 | 4 (12) | Б. Фурлан — 11 |
| 2012 | Высшая | 30 | 16 | 8 | 6 | 37 — 19 | 56 | 3 (11)
|
С. Драгун — 7 |
| 2013 | Высшая | 32 | 15 | 9 | 8 | 44 — 33 | 54 | 3 (12)
|
Э. Фигередо — 10 |
| 2014 | Высшая | 32 | 18 | 7 | 7 | 44 — 21 | 61 | 2 (12)
|
Н. Адамович, И. Стасевич — 8 |
| 2015 | Высшая | 26 | 15 | 8 | 3 | 36 — 13 | 53 | 2 (14)
|
Ч. Удожи — 10 |
Рекорды чемпионатов Белоруссии
- В Высшей лиге — с чемпионата 1992 года. Баланс игр: 702 матча, 419 побед, 153 ничьих, 130 поражений, мячей забито / пропущено — 1316 / 604 (по состоянию на 20 марта 2016).
- Самая крупная победа — 8:0 («Шахтёр», 1993/94).
- Самое крупное поражение — 0:5 («Динамо» (Брест), 1998).
- Наибольшее число матчей в чемпионатах — В. Володенков (248).
- Лучшие бомбардиры: в чемпионатах — П.Качуро (68), за сезон — В. Маковский (23, 1996).
- Самые полезные: в чемпионатах — В. Белькевич — 107 (54+53), за сезон — В. Маковский — 30 (23+7), 1996.
| «Динамо» в Кубке Беларуси[25] | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Сезон | Раунд | Соперник | Дома | В гостях | Итог | |
| 1992 | 1/16 | ЗЛиН (Гомель), Д3 | 11:0 | 11:0 | ||
| 1/8 | Обувщик (Лида) | 6:0 | 6:0 | |||
| 1/4 | Торпедо (Минск) | 2:1 | 2:1 | |||
| 1/2 | Металлург (Молодечно) | 3:2 | 3:2 | |||
| Финал | Днепр (Могилев) | 6:1 | 6:1 | |||
| 1992/93 | 1/16 | АФВИС-РШВСМ (Минск) | 8:0 | 8:0 | ||
| 1/8 | Ореса (Любань) | 5:0 | 5:0 | |||
| 1/4 | Локомотив (Витебск) | 2:2 | 2:1 | 4:3 | ||
| 1/2 | Неман (Гродно) | 2:3 | 2:1 | 4:4(гв) | ||
| 1993/94 | 1/16 | Обувщик (Лида), Д2 | 2:1(дв) | 2:1 | ||
| 1/8 | Днепр (Могилев) | 2:1 | 2:1 | |||
| 1/4 | Торпедо (Минск) | 1:0 | 0:0 | 1:0 | ||
| 1/2 | Динамо (Брест) | 4:0 | 2:0 | 6:0 | ||
| Финал | Фандок (Бобруйск) | 3:1 | 3:1 | |||
| 1994/95 | 1/16 | Динамо-Юни (Минск) | 4:2 | 4:2 | ||
| 1/8 | Молодечно | 0:1 | 0:1 | |||
| 1995/96 | 1/16 | Коммунальник (Пинск), Д2 | 4:0 | 4:0 | ||
| 1/8 | Химик (Светлогорск), Д2 | 4:0 | 4:0 | |||
| 1/4 | Фомальгаут (Борисов), Д2 | 3:1 | 3:1 | |||
| 1/2 | Динамо-93 (Минск) | 4:0 | 4:0 | |||
| Финал | МПКЦ (Мозырь) | 1:4 | 1:4 | |||
| 1996/97 | 1/16 | Строитель (Старые Дороги), Д2 | 4:0 | 4:0 | ||
| 1/8 | Молодечно | 2:0(дв) | 2:0(дв) | |||
| 1/4 | Динамо (Брест) | 1:0 | 1:0 | |||
| 1/2 | Динамо-93 (Минск) | 2:4(дв) | 2:4(дв) | |||
| 1997/98 | 1/16 | Пинск-900 (Пинск) | 4:2 | 4:2 | ||
| 1/8 | Шахтер (Солигорск) | 1:1(4:2п) | 1:1(4:2п) | |||
| 1/4 | Славия (Мозырь) | 1:1(4:3п) | 1:1(4:3п) | |||
| 1/2 | Днепр-Трансмаш (Могилев) | 1:0 | 1:0 | |||
| Финал | Локомотив-96 (Витебск) | 1:2(дв) | 1:2(дв) | |||
| 1998/99 | 1/16 | Торпедо (Жодино), Д2 | 3:2 | 3:2 | ||
| 1/8 | Славия (Мозырь) | 2:4 | 2:4 | |||
| 1999/2000 | 1/16 | Озерцы (Глубокое), Д3 | 4:1 | 4:1 | ||
| 1/8 | Локомотив-96 (Витебск) | 0:0(3:4п) | 0:0(3:4п) | |||
| 2000/01 | 1/16 | Дарида (Минский район), Д3 | 2:1(дв) | 2:1(дв) | ||
| 1/8 | Гранит (Микашевичи), Д2 | 3:1 | 3:1 | |||
| 1/4 | Шахтер (Солигорск) | 3:2 | 3:1 | 6:3 | ||
| 1/2 | Славия (Мозырь) | 0:1 | 1:1 | 1:2 | ||
| 2001/02 | 1/8 | Нафтан (Новополоцк) | 1:0(дв) | 1:0(дв) | ||
| 1/4 | Гомель | 1:1(2:3п) | 1:1 | 2:2(2:3п) | ||
| 2002/03 | 1/8 | Шахтер (Солигорск) | 1:0 | 1:0 | ||
| 1/4 | БАТЭ (Борисов) | 1:0 | 1:0 | |||
| 1/2 | Гомель | 2:0 | 0:0 | 2:0 | ||
| Финал | Локомотив (Минск) | 2:0 | 2:0 | |||
| 2003/04 | 1/16 | Береза, Д2 | 2:0 | 2:0 | ||
| 1/8 | Днепр-Трансмаш (Могилев) | 5:1 | 5:1 | |||
| 1/4 | Нафтан (Новополоцк) | 0:1 | 0:1 | |||
| 2004/05 | 1/16 | Ведрич-97 (Речица), Д2 | 1:1(5:3п) | 1:1(5:3п) | ||
| 1/8 | Белшина (Бобруйск), Д2 | 0:1(дв) | 0:1(дв) | |||
| 2005/06 | 1/16 | Локомотив (Витебск), Д2 | 4:2 | 4:2 | ||
| 1/8 | Нафтан (Новополоцк) | 4:0 | 4:0 | |||
| 1/4 | Шахтер (Солигорск) | 0:1 | 0:1 | 0:2 | ||
| 2006/07 | 1/16 | Вертикаль (Калинковичи), Д3 | 4:0 | 4:0 | ||
| 1/8 | Ведрич-97 (Речица), Д2 | 3:0 | 4:0 | 7:0 | ||
| 1/4 | Неман (Гродно) | 0:3 | 2:1 | 2:4 | ||
| 2007/08 | 1/16 | Славия (Мозырь), Д2 | 4:1 | 4:1 | ||
| 1/8 | Локомотив (Минск) | 0:1 | 2:0 | 2:1 | ||
| 1/4 | Днепр (Могилев) | 1:0(дв) | 0:0 | 1:0(дв) | ||
| 1/2 | Шахтер (Солигорск) | 2:3 | 0:1 | 2:4 | ||
| 2008/09 | 1/16 | Белшина (Бобруйск), Д2 | 0:2 | 0:2 | ||
| 2009/10 | 1/16 | Звезда-БГУ (Минск), Д3 | 7:1 | 7:1 | ||
| 1/8 | Днепр (Могилев) | 3:0 | 4:2 | 7:2 | ||
| 1/4 | ДСК (Гомель), Д2 | 1:3 | 2:0 | 3:3(гв) | ||
| 2010/11 | 1/16 | Сморгонь | 2:1 | 2:1 | ||
| 1/8 | Партизан (Минск) | 0:1 | 0:1 | |||
| 2011/12 | 1/16 | Слуцк, Д2 | 2:1 | 2:1 | ||
| 1/8 | Неман (Гродно) | 1:2 | 1:2 | |||
| 2012/13 | 1/16 | Ведрич-97 (Речица), Д2 | 1:0 | 1:0 | ||
| 1/8 | Волна (Пинск), Д2 | 5:0 | 5:0 | |||
| 1/4 | Шахтер (Солигорск) | 0:0(4:2п) | 0:0(4:2п) | |||
| 1/2 | СКВИЧ (Минск), Д2 | 5:0 | 5:0 | |||
| Финал | Минск | 1:1(1:4п) | 1:1(1:4п) | |||
| 2013/14 | 1/8 | Белшина (Бобруйск) | 0:2 | 0:2 | ||
| 2014/15 | 1/8 | Днепр (Могилев) | 1:0 | 1:0 | ||
| 1/4 | Витебск | 1:2 | 3:1(дв) | 4:3(дв) | ||
| 1/2 | БАТЭ (Борисов) | 1:3 | 0:0 | 1:3 | ||
| 2015/16 | 1/16 | Смолевичи-СТИ, Д2 | 2:0 | 5:2 | 7:2 | |
| 1/8 | Неман (Гродно) | 1:1 | 1:0 | 2:1 | ||
| 1/4 | Торпедо-БелАЗ | 1:0 | 0:2(дв) | 1:2(дв) | ||
| 2016/17 | 1/16 | Гомель, Д2 | 1:0 | 1:0 | ||
| 1/8 | Городея | 0:0(4:1п) | 0:0(4:1п) | |||
| 1/4 | Динамо (Брест) | |||||
Рекорды Кубка Белоруссии
- Количество участий — 26.
- Баланс игр — 102 матча, 63 победы, 16 ничьих, 23 поражения, мячей забито / пропущено — 225 / 93 (по состоянию на 21 сентября 2016).
- Самая крупная победа — 11:0 (ЗЛиН (Гомель), 1992).
- Самые крупные поражения — 1:4 (МПКЦ, 1995/96), 0:3 («Неман» (Гродно), 2006/07).
- Свой 100-й матч в Кубке «Динамо» провело в гостях против жодинского «Торпедо-БелАЗ» (0:2, 6 апреля 2016). Тем самым столичный клуб стал первым перешагнувшим данную отметку.
- Лучший бомбардир — Сергей Герасимец (13).
Выступления в еврокубках
| «Динамо» в еврокубках | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Сезон | Соревнование | Раунд | Клуб | Дома | В гостях | Итог |
| 1983/84 | Кубок европейских чемпионов | 1 раунд |  Грассхопперс
|
1:0 | 2:2 | 3:2 |
| 2 раунд |  Раба ЭТО
|
3:1 | 6:3 | 9:4 | ||
| 1/4 финала |  Динамо (Бухарест)
|
1:1 | 0:1 | 1:2 | ||
| 1984/85 | Кубок УЕФА | 1 раунд |  ХИК
|
4:0 | 6:0 | 10:0 |
| 2 раунд |  Спортинг (Лиссабон)
|
2:0 | 0:2 | 2:2(5:3п) | ||
| 3 раунд |  Видзев
|
0:1 | 2:0 | 2:1 | ||
| 1/4 финала |  Железничар
|
1:1 | 0:2 | 1:3 | ||
| 1986/87 | Кубок УЕФА | 1 раунд | Дьёр
|
2:4 | 1:0 | 3:4 |
| 1987/88 | Кубок обладателей Кубков | 1 раунд |  Генчлербирлиги
|
2:0 | 2:1 | 4:1 |
| 2 раунд |  Реал Сосьедад
|
0:0 | 1:1 | 1:1(гв) | ||
| 1/4 финала |  Мехелен
|
1:1 | 0:1 | 1:2 | ||
| 1988/89 | Кубок УЕФА | 1 раунд |  Тракия
|
0:0 | 2:1 | 2:1 |
| 2 раунд |  Виктория (Бухарест)
|
2:1 | 0:1 | 2:2(гв) | ||
| 1993/94 | Лига Чемпионов УЕФА | 1 раунд |  Вердер
|
1:1 | 2:5 | 3:6 |
| 1994/95 | Кубок УЕФА | Предв. раунд |  Хибернианс
|
3:1 | 3:4 (дв) | 6:5 |
| 1 раунд |  Лацио
|
0:0 | 1:4 | 1:4 | ||
| 1995/96 | Кубок УЕФА | Предв. раунд | Университатя (Крайова)
|
0:0 | 0:0 | 0:0(3:1п) |
| 1 раунд |  Аустрия (Вена)
|
1:0 | 2:1 | 3:1 | ||
| 2 раунд | Вердер
|
2:1 | 0:5 | 2:6 | ||
| 1996/97 | Кубок УЕФА | Предв. раунд |  Богемианс
|
0:0 | 1:1 | 1:1(гв) |
| Квалиф. раунд | Бешикташ
|
2:1 | 0:2 | 2:3 | ||
| 1997/98 | Кубок УЕФА | 1 отб. раунд |  Колхети-1913
|
1:0 | 1:2 | 2:2(гв) |
| 2 отб. раунд |  Лиллестрём
|
0:2 | 0:1 | 0:3 | ||
| 1998/99 | Лига Чемпионов УЕФА | 1 отб. раунд |  Сконто
|
1:2 | 0:0 | 1:2 |
| 2001 | Кубок Интертото | 1 раунд |  Хобшайд
|
6:0 | 1:1 | 7:1 |
| 2 раунд |  Хапоэль (Хайфа)
|
2:0 | 1:0 | 3:0 | ||
| 3 раунд | Вольфсбург
|
0:0 | 3:4 | 3:4 | ||
| 2002/03 | Кубок УЕФА | Предв. раунд |  ЦСКА (София)
|
1:4 | 0:1 | 1:5 |
| 2003/04 | Кубок УЕФА | Предв. раунд |  Брондбю
|
0:2 | 0:3 | 0:5 |
| 2004 | Кубок Интертото | 1 раунд | Одра (Водзислав-Слёнски)
|
2:0 | 0:1 | 2:1 |
| 2 раунд |  Сартид
|
1:2 | 3:1 (дв) | 4:3 | ||
| 3 раунд |  Лилль
|
2:2 | 1:2 | 3:4 | ||
| 2005/06 | Лига Чемпионов УЕФА | 1 раунд |  Анортосис
|
1:1 | 0:1 | 1:2 |
| 2006/07 | Кубок УЕФА | 1 квал. раунд | Заглембе (Любин)
|
0:0 | 1:1 | 1:1(гв) |
| 2 квал. раунд |  Артмедиа
|
2:3 | 1:2 | 3:5 | ||
| 2007/08 | Кубок УЕФА | 1 отб. раунд | Сконто
|
2:0 | 1:1 | 3:1 |
| 2 отб. раунд | Оденсе
|
1:1 | 0:4 | 1:5 | ||
| 2009/10 | Лига Европы | 1 отб. раунд |  Ренова
|
2:1 | 1:1 | 3:2 |
| 2 отб. раунд | Тромсё
|
0:0 | 1:4 | 1:4 | ||
| 2010/11 | Лига Европы | 2 отб. раунд |  Калев (Силламяэ)
|
5:1 | 5:0 | 10:1 |
| 3 отб. раунд | Маккаби (Хайфа)
|
3:1 | 0:1 | 3:2 | ||
| Плей-офф | Брюгге
|
2:3 | 1:2 | 3:5 | ||
| 2013/14 | Лига Европы | 1 отб. раунд |  Круоия
|
5:0 | 3:0 | 8:0 |
| 2 отб. раунд |  Локомотива
|
1:2 | 3:2 | 4:4(гв) | ||
| 3 отб. раунд | Трабзонспор
|
0:1 | 0:0 | 0:1 | ||
| 2014/15 | Лига Европы | 2 отб. раунд | МюПа-47
|
3:0 | 0:0 | 3:0 |
| 3 отб. раунд | ЧФР
|
1:0 | 2:0 | 3:0 | ||
| Плей-офф | Насьонал
|
2:0 | 3:2 | 5:2 | ||
| Группа K | Фиорентина
|
0:3 | 2:1 | 4-е место | ||
 ПАОК
|
0:2 | 1:6 | ||||
| Генгам
|
0:0 | 0:2 | ||||
| 2015/16 | Лига Европы | 2 отб. раунд | Черно море
|
4:0 | 1:1 | 5:1 |
| 3 отб. раунд | Цюрих
|
1:1 (дв) | 1:0 | 2:1 | ||
| Плей-офф | Ред Булл
|
2:0 | 0:2 | 2:2(3:2п) | ||
| Группа E | Вильярреал
|
1:2 | 0:4 | 4-е место | ||
 Виктория (Пльзень)
|
1:0 | 0:2 | ||||
| Рапид (Вена)
|
0:1 | 1:2 | ||||
| 2016/17 | Лига Европы | 1 отб. раунд | Спартак (Юрмала)
|
2:1 | 2:0 | 4:1 |
| 2 отб. раунд | Сент-Патрикс Атлетик
|
1:1 | 1:0 | 2:1 | ||
| 3 отб. раунд |  Воеводина
|
0:2 | 1:1 | 1:3 | ||
Достижения в еврокубках
- Участник 1/4 финала Кубка европейских чемпионов (1983/84), Кубка УЕФА (1984/85), Кубка обладателей кубков (1987/88).
- Участник групповых этапов Лиги Европы (2014/15, 2015/16).
- Количество выступлений в еврокубках — 24, в том числе в Кубке УЕФА — 11, Лиге Европы — 6, Лиге чемпионов — 4, Кубке Интертото — 2, Кубке обладателей кубков — 1.
- Самые крупные победы — 6:0 (ХИК, Финляндия, 1984/85; «Хобшайд», Люксембург, 2001).
- Самое крупное поражение — 1:6 (ПАОК, Греция, 2014/15), 0:5 («Вердер», Германия, 1995/96).
- Свой 100-й матч в еврокубках «Динамо» провело в гостях против французского «Генгама» (0:2, Лига Европы 2014/15, группа К).
- Лучший бомбардир — Георгий Кондратьев (10).
Баланс игр в европейских клубных турнирах[26]:
| Турнир | Матчи | В | Н | П | МЗ | МП | РМ |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Лига чемпионов УЕФА | 12 | 3 | 5 | 4 | 18 | 18 | 0 |
| Лига Европы УЕФА | 46 | 20 | 9 | 17 | 65 | 55 | +10 |
| Кубок УЕФА | 44 | 14 | 11 | 19 | 48 | 60 | −12 |
| Кубок Интертото | 12 | 5 | 3 | 4 | 22 | 13 | +9 |
| Кубок обладателей кубков | 6 | 2 | 3 | 1 | 6 | 4 | +2 |
| Итого | 120 | 44 | 31 | 45 | 159 | 150 | +9 |
* по состоянию на 5 августа 2016.
Форма
     2012
|
2012
|
2013
|
2013
|
2014
|
2014
|
2015
|
2015
|
С 2006 по 2015 техническим спонсором клуба являлся немецкий производитель спортивной экипировки и товаров «Sport-Saller» (нем.).
|
2016
|
2016
|
С сезона 2016 новым техническим спонсором стала американская компания «Nike».
Стадион
|
|
| ||
| Стадион «Динамо» | Стадион «Динамо-Юни» | Стадион «Трактор» |
До 2009 года домашние матчи «Динамо» проводило на одноимённом минском стадионе, расположенном в самом центре города. Арена была открыта в 1934 году, однако в период войны была разрушена. В мирное время стадион был восстановлен, и уже в в сезоне 1947 клуб вернулся на заново отстроенный «Динамо», который был допущен к проведению матчей чемпионата СССР. В 1978—1980 годах в рамках подготовки к матчам Олимпийских игр 1980 года стадион подвергся значительной реконструкции. Был возведён «козырёк» (второй ярус трибун над центральными секторами), появилась ложа прессы. Вместительность увеличилась до 50 тыс. зрителей. На стадионе состоялись 7 матчей олимпийского футбольного турнира, в том числе 1 четвертьфинал. В 1999 году была проведена реконструкция, в ходе которой скамеечные места заменили на сиденья. Из-за плохого технического состояния второй ярус был закрыт, а вместительность снизилась до 34 тысяч человек[27]. Минский стадион «Динамо» долгие годы являлся главной футбольной ареной страны, на нём проводила домашние матчи национальная сборная. 1 декабря 2012 стадион закрылся на очередную реконструкцию. Изначально она предполагала увеличение вместимости до 41 тыс. мест, установку козырьков над трибунами, строительство подземных автостоянок на прилегающей территории. Планировалось, что в 2018 году стадион сможет принять финал Лиги Европы. Однако впоследствии стадион перепрофилировали в легкоатлетический с сохранением возможности проведения футбольных матчей, а количество планируемых зрительских мест уменьшили до 20 тыс. человек. 70 % из них будут под навесом[28].
С мая 2009 по ноябрь 2012 «Динамо» принимало гостей на стадионе «Динамо-Юни», расположенном на западе города и вмещающем 4500 человек. Стадион был построен в 2000 году и назывался «Дарида». В 2008 году был выкуплен «Динамо» и переименован. С 2012 стадион закрыт на реконструкцию, которая предполагает расширение вместимости стадиона до 7 тыс. человек, установку подогрева и освещения, а также постройку гостиницы, офиса клуба, раздевалок, магазина клубной атрибутики[29].
С сезона 2013 «Динамо» проводит матчи на стадионе «Трактор». Минское «Динамо» использовало «Трактор» в качестве домашней арены в 60-е, когда выступало под именем «Беларусь» и в конце 70-х. Этот стадион, известный ранее как стадион ДСО «Красное знамя», был построен в 50-е годы прошлого века. В 1976 году началась первая реконструкция стадиона. В 1978 после закрытия стадиона «Динамо» на капитальный ремонт первенство СССР по футболу начали проводить на «Тракторе», в том числе и соревнования по легкой атлетике. Во время Олимпиады 1980 года «Трактор» стал олимпийской резервной ареной. Вторая реконструкция началась в 1997 году и закончилась в мае 2000 года. Стадион приобрел современный вид. Были установлены пластиковые сиденья, вместо земляных трибун появились железобетонные, подтрибунные помещения стали соответствовать европейским стандартам. Второй по вместительности стадион в Минске после стадиона «Динамо» (17,6 тыс. мест)[30].
Учебно-тренировочная база
Учебно-тренировочная база минского «Динамо» находится на территории Олимпийского спортивного комплекса «Стайки», расположенного в сосновом бору вблизи одноимённого водохранилища (10 км от Минска). «Стайки» — крупнейшая спортивная база Белоруссии по подготовке национальных команд более чем по 20 видам спорта[31]. Адрес: Минский район, район деревни Ельница. База «Динамо» включает гостиницу для проживания футболистов и тренеров, медико-восстановительный центр, тренажерный зал, кафе-столовую, футбольное поле с натуральным покрытием размером 104 х 70 м, футбольное поле с натуральным покрытием размером 102×58 м, площадку с синтетическим покрытием размером 40 х 20 м[32].
Тренерский штаб и клубное руководство
|
Главный тренер:
Тренеры:
Тренер вратарей:
Начальник команды:
|
Генеральный директор:
Спортивный директор:
|
Основной состав
</font>Игнатович
</font>Бегунов
</font>Челядинский
</font>Концевой
 </font>Нойок
 </font>Мунир
</font>Быков
</font>Капленко
</font>Николич
</font>Будник
</font>Зубович
|
| Стартовый состав в середине сезона 2016. |
| № | Игрок | Страна | Дата рождения | Бывший клуб | В ком. с: |
|---|---|---|---|---|---|
| Вратари | |||||
| 1 | Максим Плотников |
|
28 января 1998 (26 лет) | Дубль Динамо
|
2016 |
| 35 | Сергей Игнатович 
|
|
29 июня 1992 (31 год) | Дубль Динамо
|
2012 |
| Защитники | |||||
| 2 | Максим Швецов |
|
2 апреля 1998 (26 лет) | Дубль Динамо
|
2016 |
| 3 | Артём Челядинский |
|
29 декабря 1977 (46 лет) | Торпедо-БелАЗ
|
2016 |
| 5 | Юрий Остроух |
|
21 января 1988 (36 лет) | Минск
|
2015 |
| 13 | Мохамед Мунир |
|
8 апреля 1992 (32 года) | Ягодина
|
2015 |
| 14 | Алексей Козлов |
|
11 июля 1989 (34 года) | Белшина
|
2016 |
| 16 | Сергей Карпович |
|
29 марта 1994 (30 лет) | Дубль Динамо
|
2014 |
| 22 | Роман Бегунов |
|
22 марта 1993 (31 год) | Минск
|
2015 |
| 26 | Сергей Концевой |
|
21 июня 1986 (37 лет) | Белшина
|
2016 |
| 44 | Александр Сверчинский |
|
16 сентября 1991 (32 года) | Земплин
|
2016 |
| Полузащитники | |||||
| 6 | Кирилл Премудров |
|
11 июля 1992 (31 год) | Динамо (Брест)
|
2015 |
| 7 | Артём Быков |
|
19 октября 1992 (31 год) | Дубль Динамо
|
2011 |
| 9 | Евгений Будник |
|
4 сентября 1990 (33 года) | Ворскла
|
2016 |
| 10 | Владимир Корытько |
|
6 июля 1979 (44 года) |  Шинник
|
2015 |
| 11 | Валерий Жуковский 
|
|
21 мая 1984 (39 лет) | Нафтан
|
2015 |
| 18 | Александр Нойок |
|
15 мая 1992 (31 год) | Металлист
|
2016 |
| 19 | Юрий Габовда |
|
6 мая 1989 (34 года) | Гранит
|
2016 |
| 24 | Никита Капленко |
|
18 сентября 1995 (28 лет) | Дубль Динамо
|
2016 |
| 28 | Антон Шрамченко |
|
12 марта 1993 (31 год) | Белшина
|
2016 |
| 30 | Урош Николич |
|
14 декабря 1993 (30 лет) | Ягодина
|
2016 |
| Нападающие | |||||
| 8 | Глеб Рассадкин |
|
5 апреля 1995 (29 лет) | Дубль Динамо
|
2011 |
| 23 | Владимир Хващинский |
|
10 мая 1990 (33 года) | Минск
|
2016 |
| 27 | Егор Зубович |
|
1 июня 1989 (34 года) | Ягеллония
|
2016 |
| 45 | Лука Роткович | 
|
5 июля 1988 (35 лет) |  Окжетпес
|
2016 |
- Согласно [dinamo-minsk.by/ru/komanda официальному сайту] клуба
Дублирующий состав
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Игроки в аренде
|
Трансферы
Межсезонье 2015/2016
Пришли
| Поз. | Игрок | Прежний клуб |
|---|---|---|
| Нап | Евгений Никитин** |
Берёза-2010
|
| Защ | Сергей Карпович** |
Нафтан
|
| ПЗ | Артём Быков** |
Минск
|
| Защ | Юрий Остроух*** |
Минск
|
| ПЗ | Валерий Жуковский*** |
Нафтан
|
| ПЗ | Юрий Габовда*** |
Гранит
|
| Нап | Владимир Хващинский*** |
Минск
|
| Защ | Алексей Козлов*** |
Белшина
|
| ПЗ | Антон Шрамченко*** |
Белшина
|
| Защ | Виктор Генев*** |
Петролул
|
| Нап | Лука Роткович*** |
Окжетпес
|
| ПЗ | Александр Нойок*** |
Металлист
|
| Нап | Егор Зубович*** |
Ягеллония
|
Ушли
| Поз. | Игрок | Новый клуб |
|---|---|---|
| ПЗ | Александру Някша*** |
Газ Метан
|
| ПЗ |  Артур Едигарян*** |
Алашкерт
|
| Защ | Олег Веретило*** |
Подбескидзе
|
| Защ | Сергей Концевой*** |
Белшина
|
| ПЗ | Игорь Воронков*** |
Слуцк
|
| Нап | Виталий Булыга*** |
Белшина
|
| Защ | Максим Витус*** |
Сплит
|
| Защ | Сергей Политевич*** |
Генчлербирлиги
|
| ПЗ | Юрий Воловик |
Городея
|
| ПЗ | Александр Кучеров*** |
Витебск
|
| ПЗ | Чигозе Удожи*** |
 Циндао Чжуннэн
|
| ПЗ | Никита Корзун |
Динамо (Киев)
|
| Защ | Семён Шестиловский* |
Городея
|
| Нап | Фатос Бечирай |
Динамо (Москва)
|
| Защ | Сергей Карпович* |
Минск
|
Лето 2016
Пришли
| Поз. | Игрок | Прежний клуб |
|---|---|---|
| Защ | Александр Сверчинский*** |
Земплин
|
| Защ | Сергей Карпович** |
Минск
|
| Защ | Сергей Концевой*** |
Белшина
|
| ПЗ | Евгений Будник* |
Ворскла
|
| Защ | Артём Челядинский*** |
Торпедо-БелАЗ
|
| ПЗ | Урош Николич |
Ягодина
|
Ушли
| Поз. | Игрок | Новый клуб |
|---|---|---|
| ПЗ | Ян Тигорев*** |
завершил карьеру |
| Вр | Александр Гутор*** |
Оренбург
|
| ПЗ | Ненад Адамович*** |
Маккаби (Петах-Тиква)
|
| Защ | Виктор Генев*** |
Левски
|
| Вр | Василий Хомутовский*** |
завершил карьеру |
| ПЗ | Ярослав Яроцкий* |
Неман
|
| Защ |  Умару Бангура |
Цюрих
|
* В аренду.
** Из аренды.
*** Свободный агент.
Представители национальных сборных
| Игрок | Сборная |
|---|---|
| Роман Бегунов | Сборная Беларуси
|
| Мохамед Мунир | Сборная Ливии
|
* Футболисты, вызывавшиеся в сборную за последний год.
Игроки «Динамо» на крупных международных турнирах
Национальные сборные
| Турнир | Участники | Достижение |
|---|---|---|
| Чемпионат Европы 1964 |
Эдуард Малофеев |
Второе место
|
 Чемпионат мира 1966 |
Эдуард Малофеев |
Четвёртое место |
| Чемпионат Европы 1968 |
Эдуард Малофеев |
Четвёртое место |
| XXII летняя Олимпиада 1980 |
Александр Прокопенко |
Третье место
|
| Чемпионат мира 1982 |
Сергей Боровский |
Второй раунд |
 Чемпионат мира 1986 |
Сергей Алейников |
1/8 финала |
| Чемпионат Европы 1988 |
Сергей Алейников Сергей Гоцманов |
Второе место
|
| Чемпионат мира 1990 |
Сергей Алейников Андрей Зыгмантович |
Групповой этап |
  Кубок Африки 2012 |
Брюно Мбанангой |
1/4 финала |
 XXX летняя Олимпиада 2012 |
Сергей Политевич Станислав Драгун |
Групповой этап |
* Учитываются игроки, представляющие клуб в финальной части соревнований.
Молодёжные сборные
| Турнир | Участники | Достижение |
|---|---|---|
| Чемпионат Европы 2004 |
Игорь Рожков Виктор Сокол Максим Цыгалко Юрий Цыгалко |
Групповой этап |
 Чемпионат Европы 2009 |
Олег Веретило Сергей Гигевич Сергей Кисляк Александр Мартынович Антон Путило Андрей Чухлей |
Групповой этап |
| Чемпионат Европы 2011 |
Олег Веретило Станислав Драгун Александр Перепечко Сергей Политевич |
Третье место
|
| Турнир в Тулоне 2012 |
Олег Веретило Станислав Драгун Виталий Кибук Сергей Политевич |
Групповой этап |
* Учитываются игроки, представляющие клуб в финальной части соревнований.
Известные игроки
Игроки «Динамо», попадавшие в список 33 лучших футболистов СССР:
- Михаил Мустыгин: 1963, 1967
- Эдуард Малофеев: 1963, 1965, 1967, 1968
- Хуан Усаторре: 1965
- Владимир Сахаров: 1968
- Валерий Шавейко: 1979
- Сергей Боровский: 1981, 1982, 1983, 1984
- Юрий Курненин: 1982, 1983, 1984
- Игорь Гуринович: 1982, 1983
- Александр Прокопенко: 1982
- Юрий Пудышев: 1982
- Виктор Янушевский: 1980, 1982
- Сергей Алейников: 1982, 1983, 1984, 1985, 1986, 1987, 1988
- Пётр Василевский: 1982
- Сергей Гоцманов: 1983, 1984, 1985, 1986, 1987
- Виктор Шишкин: 1983
- Андрей Зыгмантович: 1983, 1984, 1985, 1988, 1989
- Георгий Кондратьев: 1985, 1987
Игроки «Динамо», признававшиеся лучшими футболистами Беларуси:
- Сергей Гоцманов — 1983, 1985, 1987, 1989
- Сергей Алейников — 1984, 1986, 1988
- Александр Метлицкий — 1990
- Юрий Курбыко — 1991
- REDIRECT Ш:Флаг Белоруссии (1991—1995) Андрей Зыгмантович — 1992
- REDIRECT Ш:Флаг Белоруссии (1991—1995) Сергей Герасимец — 1993
- REDIRECT Ш:Флаг Белоруссии (1991—1995) Валентин Белькевич — 1995
- Владимир Маковский — 1996
- Андрей Лаврик — 1997
Игроки «Динамо», входящие в клуб Сергея Алейникова[33]:
- Сергей Алейников (554 матчей)
- Сергей Гуренко (614 матчей)
- Валентин Белькевич (576 матчей)
- Роман Василюк (557 матчей)
- Андрей Зыгмантович (517 матчей)
- Андрей Леончик (504 матча)
- Олег Страханович (500 матчей)
Игроки «Динамо», входящие в Клуб Григория Федотова:
- Эдуард Малофеев (с ноября 1971 года)
- Георгий Кондратьев (с марта 1990 года)
- Дмитрий Сычёв (с ноября 2009 года)
- Полный список игроков минского «Динамо», о которых есть статьи в Википедии, см. здесь.
Гвардейцы клуба
Список футболистов, сыгравших 200 и более матчей за клуб:
|
|
Учитываются только матчи официальных турниров (Чемпионат СССР, Кубок СССР, Чемпионат БССР, Кубок БССР, Чемпионат Беларуси, Кубок Беларуси, Суперкубок Беларуси и Еврокубки)[34].
Главные тренеры клуба
Финансы
Титульный спонсор — ООО «Трайпл», белорусская многопрофильная группа компаний, основанная в 1992 году; специализируется на оптовой торговле промышленными и продовольственными товарами. Генеральным директором «Трайпла» является Юрий Чиж, который также является владельцем «Динамо».
По данным «Прессбола», бюджет «Динамо» в сезоне 2012 составил 4,3 млн долларов[35], в сезоне 2013 и сезоне 2014 — около 6 млн долларов[36][37]. В 2015 бюджет клуба снизился и составил 4 млн долларов[38].
В 2015 году у группы компаний «Трайпл» резко ухудшилось финансовое положение. Некоторые активы были выставлены на продажу, часть персонала сокращена. «Трайпл» отказался от спонсорства команды «Берёза-2010», до того момента входящую в структуру «Динамо» (фарм-клуб)[18]. В марте 2016 Юрий Чиж был задержан сотрудниками КГБ по подозрению в «уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере»[39].
Напишите отзыв о статье "Динамо (футбольный клуб, Минск)"
Примечания
- ↑ [kassiesa.home.xs4all.nl/bert/uefa/data/method4/trank2016.html Таблица коэффициентов УЕФА 2015/16] (англ.)
- ↑ [iffhs.de/club-world-ranking-2015/ Рейтинг IFFHS 2015] (англ.)
- ↑ [fc-dynamo.ru/champ/rezult.php?gd=1982&qq=1&vk=%C4%E8%ED%E0%EC%EE%20(%CC%E8%ED%F1%EA) Отчёты о всех матчах минского «Динамо» чемпионского сезона (1982) в прессе]
- ↑ [www.sovsport.ru/blogs/blog/bmessage-item/26707 Минское «Динамо» в европейских кубковых турнирах. Сезон 1983/84. Часть I: без брызг]
- ↑ [www.sovsport.ru/blogs/blog/bmessage-item/28882 Минское «Динамо» в европейских кубковых турнирах. Сезон 1986/87: дежавю из сумасшедшего дома]
- ↑ [www.sovsport.ru/blogs/blog/bmessage-item/29521 Минское «Динамо» в европейских кубковых турнирах. Сезон 1988/89. Часть I: всё простое — самое сложное]
- ↑ [by.tribuna.com/tribuna/blogs/belarusfootballhistory/687717.html "Генерал из Белсовета «Динамо» спрашивал: «Ну, кто ты такой? Откуда ты взялся?» Евгений Хвастович — о своей империи]
- ↑ [by.tribuna.com/tribuna/blogs/belarusfootballhistory/688126.html Империя Хвастовича. «Для меня было абсолютно неважно, что продавать — лук или футболистов»]
- ↑ [www.footinbel.by/trenera/vergeenko-mixail-nikiforovich/ Вергеенко Михаил Никифорович]
- ↑ [www.pressball.by/articles/blogs/light/93303 Человек на смотровой площадке. Иван Щекин, которого не забыть]
- ↑ [dinamo-minsk.by/rus/press/news/~page__m21=1~news__m21=3728 Роберт Маскант стал главным тренером «Динамо»]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/press-tsentr/~shownews/zhuravel_31_12_2013 Главным тренером «Динамо» стал Владимир Журавель]
- ↑ [by.tribuna.com/football/159594932.html Минское «Динамо» впервые с 2004 года единолично возглавило таблицу чемпионата]
- ↑ [by.tribuna.com/football/1023210280.html Жеребьевка группового этапа Лиги Европы. Минское «Динамо» сыграет с «Фиорентиной», «Генгамом» и ПАОКом]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/press-tsentr/~shownews/New_coach_19_12_2014 Душан Угрин-младший — новый главный тренер нашего клуба.]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/press-tsentr/~shownews/dusan_ugrin_30_04_2015 Официально]
- ↑ [www.pressball.by/news/football/233708 Футбол. Сергей Чиж избран на пост председателя наблюдательного совета «Динамо» Минск ]
- ↑ 1 2 [sputnik.by/economy/20160312/1020750753.html#ixzz42fsC0GjA За что задержан Юрий Чиж?]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/press-tsentr/~shownews/coach_15_07_2016 Новый тренерский штаб в Динамо.]
- ↑ [wildstat.ru/p/1/cht/22/club1/URS_Dinamo_Minsk/stat/chtype Статистика выступлений «Динамо» в Высшей лиге СССР]
- ↑ [wildstat.ru/p/1/cht/23/club1/URS_Dinamo_Minsk/stat/chtype Статистика выступлений «Динамо» в Первой лиге СССР]
- ↑ [wildstat.ru/p/1/club/URS_Dinamo_Minsk Wildstat.ru — Динамо в Кубке СССР]
- ↑ [wildstat.ru/p/1/cht/24/club1/URS_Dinamo_Minsk/stat/chtype Статистика выступлений «Динамо» в Кубке СССР]
- ↑ [wildstat.ru/p/1/cht/26/club1/URS_Dinamo_Minsk/stat/chtype Статистика выступлений «Динамо» в Кубке Федерации футбола СССР]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/klub/istorija-kluba/cup Динамо в Кубке Беларуси]
- ↑ [www.dinamo-minsk.by/rus/sezon/euro_cup/ Баланс выступлений в еврокубках]
- ↑ [minsk-old-new.com/minsk-2792.htm Стадион «Динамо»]
- ↑ [rdnv.me/dinamo-stadium Что будет со стадионом «Динамо» и когда появится футбольный стадион в Минске?]
- ↑ [football.by/news/31161.html Стадион «Динамо-Юни» ожидает масштабная реконструкция]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/klub/infrastucture/tractor Трактор (Минск]
- ↑ [stayki.com/ Официальный сайт Олимпийского спортивного комплекса «Стайки»]
- ↑ [dinamo-minsk.by/ru/klub/infrastucture/stayki УТБ Стайки]
- ↑ [www.pressball.by/articles/football/others/89578 Клуб Сергея Алейникова. Великолепная десятка]
- ↑ [footballfacts.ru/clubs/69568-spartak-minsk#tab137_69568 ФК «Динамо» Минск: футболисты, тренеры, история, статистика, трансферы, протоколы]
- ↑ [www.pressball.by/news/football/103270 Бюджет минского «Динамо» на сезон-2012 составляет 4,3 млн долларов]
- ↑ [www.pressball.by/news/football/129999 Годовой бюджет минского «Динамо» составляет порядка 6 миллионов долларов]
- ↑ [www.pressball.by/pbonline/football/79319 Бюджеты белорусских футбольных клубов на сезон-2014]
- ↑ [www.pressball.by/news/football/198112 Годовой бюджет минского «Динамо» составит около 4 миллионов долларов]
- ↑ [people.onliner.by/2016/03/13/chizh-2/?utm_source=ospush&utm_medium=ospush&utm_campaign=push. В КГБ подтвердили задержание Чижа. Его подозревают в уклонении от уплаты налогов]
См. также
Ссылки
- [www.dinamo-minsk.by Официальный сайт «Динамо»]
- [facebook.com/fcdinamominsk Официальная страница «Динамо»] в социальной сети Facebook
- [vk.com/fc_dinamominsk Официальная страница «Динамо»] в социальной сети «ВКонтакте»
- «Динамо» в «Твиттере»
- [instagram.com/fcdinamominsk «Динамо»] на сайте Instagram
- [www.youtube.com/DinamoMinskFC Видеоканал «Динамо»] на YouTube
- [zum.by/ Официальный сайт фанатов «Динамо» Минск]
- [ru.uefa.com/footballeurope/club=50161/domestic.html Страница на uefa.com]
- [www.pressball.by/footballstat/dinamo-minsk/team/ Страница на pressball.by]
- [www.transfermarkt.de/de/verein/1180/dinamo-minsk/uebersicht/startseite.html Страница на transfermarkt.de] (нем.)
- [wildstat.ru/p/1/club/URS_Dinamo_Minsk Статистика по минскому «Динамо» до 1991 года]
- [wildstat.ru/p/1/club/BLR_Dinamo_Minsk Статистика по минскому «Динамо» после 1991 года]
Футбольный клуб «Динамо» Минск — текущий состав
|
|---|
|
1 Плотников (в) • 2 Швецов • 3 Челядинский • 5 Остроух • 6 Премудров • 7 Быков • 8 Рассадкин • 9 Будник • 10 Корытько • 11 Жуковский (к) • 13 Мунир • 14 Козлов • 16 Карпович • 18 Нойок • 19 Габовда • 22 Бегунов • 23 Хващинский • 24 Капленко • 26 Концевой • 27 Зубович • 28 Шрамченко • 30 Николич • 35 Игнатович (в) • 44 Сверчинский • 45 Роткович • Тренер: Сергей Боровский |
| Тренеры ФК «Динамо» Минск
|
|---|
|
неизвестно (1927—1940) • Чуркин (1940) • Корчебоков (1940) • Елисеев (1945—1947) • Корчебоков (1947—1950) • Назаров (1950) • Фокин (1952) • Бозененков (1954) • Матвеев (1957) • Соколов (1957) • Новиков (1960—1961) • Севидов (1962—1969) • Мозер (1970—1973) • Егоров (1974) • Горянский (1975—1976) • Базилевич (1977—1978) • Малофеев (1978—1983) • Арзамасцев (1983—1986) • Савостиков (1986—1988) • Малофеев (1988—1991) • Вергеенко (1991—1994) • Арзамасцев (1994) • Щёкин (1994—1997) • Байдачный (1997) • Курнев (1998) • Арзамасцев (1998) • Курненин (1999—2000) • Роднёнок (2000) • Пискарёв (2000—2001) • Кондратьев (2001) • Малофеев (2001—2002) • Зыгмантович (2002) • Арзамасцев (2002) • Гюров (2002—2003) • Байдачный (2003) • Шубин (2003—2004) • Шуканов (2004) • Остроушко (2005) • Башмаков (2005) • Рябоконь (2005—2006) • Петрушин (2006) • Качуро (2006—2007) • Хацкевич (2007) • Криушенко (2007—2008) • Муслин (2008—2009) • Альшевский (2009) • Гуренко (2009—2010) • Солодовников (2010) • Гольмак (2010) • Василенко (2010—2011) • Овчинников (2011) • Седнёв (2011—2012) • Протасов (2012—2013) • Маскант (2013) • Журавель (2013—2014) • Угрин-мл. (2014—2015) • Рашович (2015—2016) • Боровский (2016 — н. в.) |
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||
| ||||||
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Динамо (футбольный клуб, Минск)
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
