Чемпионат СССР по футболу 1979 (высшая лига)
Поделись знанием:
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
42-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 24 марта по 25 ноября 1979 года. Победителем стал московский «Спартак» (десятый чемпионский титул).
11 августа в авиакатастрофе над Днепродзержинском погибли 15 игроков, врач и администратор команды «Пахтакор». После этого на протяжении трёх лет команда была защищена от вылета из высшей лиги.
Содержание
Итоговая таблица
| М | Команда | И | В | Н | П | М | О | УЕФА |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
«Спартак» Москва | 34 | 21 | 10 | 3 | 66-25 | 50 (-2) | КЧ |
 |
«Шахтёр» Донецк | 34 | 20 | 8 | 6 | 57-33 | 48 | КУ |
 |
«Динамо» Киев | 34 | 21 | 5 | 8 | 51-26 | 47 | КУ |
| 4 | «Динамо» Тбилиси | 34 | 19 | 12 | 3 | 54-27 | 46 (-4) | КК |
| 5 | «Динамо» Москва | 34 | 17 | 9 | 8 | 41-27 | 42 (-1) | КУ |
| 6 | «Динамо» Минск | 34 | 15 | 6 | 13 | 48-38 | 36 | |
| 7 | «Арарат» Ереван | 34 | 12 | 13 | 9 | 44-32 | 32 (-5) | |
| 8 | ЦСКА Москва | 34 | 12 | 8 | 14 | 46-46 | 32 | |
| 9 | «Пахтакор» Ташкент | 34 | 11 | 9 | 14 | 42-53 | 30 (-1) | |
| 10 | «Зенит» Ленинград | 34 | 11 | 9 | 14 | 41-45 | 30 (-1) | |
| 11 | «Черноморец» Одесса | 34 | 10 | 11 | 13 | 32-37 | 28 (-3) | |
| 12 | «Локомотив» Москва | 34 | 8 | 12 | 14 | 44-57 | 24 (-4) | |
| 13 | «Кайрат» Алма-Ата | 34 | 8 | 9 | 17 | 29-44 | 24 (-1) | |
| 14 | «Нефтчи» Баку | 34 | 8 | 8 | 18 | 29-50 | 24 | |
| 15 | СКА Ростов-на-Дону | 34 | 8 | 14 | 12 | 37-50 | 24 (-6) | |
| 16 | «Торпедо» Москва | 34 | 8 | 9 | 17 | 32-46 | 24 (-1) | |
| 17 | «Заря» Ворошиловград | 34 | 6 | 11 | 17 | 41-62 | 20 (-3) | |
| 18 | «Крылья Советов» Куйбышев | 34 | 7 | 5 | 22 | 24-60 | 19 |
Лимит ничьих равен 8.
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 24.03.1979 | 1 | Кайрат | 0:2 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 24.03.1979 | 1 | Арарат | 2:1 (1:1) | ЦСКА |
| 24.03.1979 | 1 | Пахтакор | 2:1 (1:1) | Торпедо |
| 24.03.1979 | 1 | СКА | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 24.03.1979 | 1 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Локомотив |
| 24.03.1979 | 1 | Черноморец | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 24.03.1979 | 1 | Шахтёр | 3:1 (1:0) | Зенит |
| 24.03.1979 | 1 | Нефтчи | 0:2 (0:1) | Спартак |
| 24.03.1979 | 1 | Заря | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 02.04.1979 | 2 | Заря | 1:2 (0:1) | Зенит |
| 02.04.1979 | 2 | Пахтакор | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 02.04.1979 | 2 | СКА | 2:1 (2:0) | Торпедо |
| 02.04.1979 | 2 | Кайрат | 0:2 (0:1) | Крылья Советов |
| 02.04.1979 | 2 | Нефтчи | 0:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 02.04.1979 | 2 | Шахтёр | 2:0 (2:0) | Спартак |
| 02.04.1979 | 2 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 02.04.1979 | 2 | Арарат | 2:2 (0:0) | Локомотив |
| 02.04.1979 | 2 | Черноморец | 0:1 (0:0) | ЦСКА |
| 08.04.1979 | 3 | Кайрат | 0:0 | Торпедо |
| 09.04.1979 | 3 | Черноморец | 1:2 (1:1) | Зенит |
| 10.04.1979 | 3 | Заря | 1:2 (1:1) | Спартак |
| 10.04.1979 | 3 | Пахтакор | 3:2 (2:1) | Крылья Советов |
| 10.04.1979 | 3 | ЦСКА | 0:3 (0:2) | Локомотив |
| 11.04.1979 | 3 | Арарат | 0:0 | Нефтчи |
| 11.04.1979 | 3 | Динамо (Киев) | 1:1 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 11.04.1979 | 3 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 11.04.1979 | 3 | Шахтёр | 3:0 (1:0) | СКА |
| 13.04.1979 | 4 | Торпедо | 0:0 | Черноморец |
| 14.04.1979 | 4 | Спартак | 1:1 (1:1) | Пахтакор |
| 15.04.1979 | 4 | ЦСКА | 4:0 (1:0) | Кайрат |
| 15.04.1979 | 4 | Крылья Советов | 0:1 (0:1) | Нефтчи |
| 15.04.1979 | 4 | Зенит | 0:1 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 15.04.1979 | 4 | Локомотив | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 15.04.1979 | 4 | СКА | 0:0 | Арарат |
| 15.04.1979 | 4 | Заря | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 15.04.1979 | 4 | Динамо (Минск) | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 21.04.1979 | 5 | Локомотив | 2:2 (1:0) | Кайрат |
| 22.04.1979 | 5 | Динамо (Минск) | 2:2 (1:2) | СКА |
| 22.04.1979 | 5 | Зенит | 0:0 | Арарат |
| 22.04.1979 | 5 | Нефтчи | 0:3 (0:0) | ЦСКА |
| 22.04.1979 | 5 | Торпедо | 1:0 (0:0) | Заря |
| 23.04.1979 | 5 | Динамо (Киев) | 2:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 23.04.1979 | 5 | Динамо (Тбилиси) | 4:0 (2:0) | Пахтакор |
| 23.04.1979 | 5 | Крылья Советов | 0:3 (0:0) | Шахтёр |
| 23.04.1979 | 5 | Спартак | 1:1 (0:0) | Черноморец |
| 26.04.1979 | 6 | Зенит | 2:2 (2:0) | СКА |
| 26.04.1979 | 6 | Торпедо | 1:2 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 27.04.1979 | 6 | Арарат | 2:0 (1:0) | Спартак |
| 27.04.1979 | 6 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (1:0) | Заря |
| 27.04.1979 | 6 | Кайрат | 1:3 (1:1) | Черноморец |
| 27.04.1979 | 6 | Локомотив | 1:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 27.04.1979 | 6 | Пахтакор | 1:1 (1:1) | ЦСКА |
| 27.04.1979 | 6 | Шахтёр | 2:0 (1:0) | Нефтчи |
| 28.04.1979 | 6 | Динамо (Москва) | 1:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 02.05.1979 | 7 | СКА | 0:0 | Локомотив |
| 02.05.1979 | 7 | Шахтёр | 2:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 02.05.1979 | 7 | Спартак | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 02.05.1979 | 7 | Заря | 1:1 (0:0) | Арарат |
| 02.05.1979 | 7 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (0:0) | Кайрат |
| 02.05.1979 | 7 | Динамо (Минск) | 3:0 (2:0) | Нефтчи |
| 02.05.1979 | 7 | Торпедо | 2:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 02.05.1979 | 7 | Зенит | 1:2 (0:1) | ЦСКА |
| 02.05.1979 | 7 | Черноморец | 2:1 (1:0) | Пахтакор |
| 09.05.1979 | 8 | Динамо (Москва) | 0:0 | Спартак |
| 09.05.1979 | 8 | Зенит | 2:1 (0:0) | Пахтакор |
| 09.05.1979 | 8 | СКА | 2:2 (1:0) | Заря |
| 09.05.1979 | 8 | Черноморец | 0:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 10.05.1979 | 8 | Динамо (Киев) | 2:1 (2:1) | Арарат |
| 10.05.1979 | 8 | ЦСКА | 1:2 (0:1) | Торпедо |
| 10.05.1979 | 8 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 11.05.1979 | 8 | Крылья Советов | 1:3 (1:3) | Динамо (Тбилиси) |
| 11.05.1979 | 8 | Локомотив | 0:0 | Нефтчи |
| 15.05.1979 | 8 | Нефтчи | 1:1 (0:0) | Заря |
| 15.05.1979 | 8 | Черноморец | 2:1 (0:0) | Арарат |
| 21.05.1979 | 9 | Динамо (Минск) | 3:1 (2:0) | Локомотив |
| 21.05.1979 | 9 | Кайрат | 2:1 (2:1) | Заря |
| 22.05.1979 | 9 | Динамо (Москва) | 2:0 (0:0) | СКА |
| 22.05.1979 | 9 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | ЦСКА |
| 22.05.1979 | 9 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Черноморец |
| 23.05.1979 | 9 | Арарат | 1:1 (0:0) | Торпедо |
| 23.05.1979 | 9 | Динамо (Киев) | 3:0 (2:0) | Зенит |
| 23.05.1979 | 9 | Пахтакор | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 23.05.1979 | 9 | Спартак | 1:1 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 25.05.1979 | 10 | Локомотив | 1:2 (1:1) | Заря |
| 26.05.1979 | 10 | ЦСКА | 1:2 (0:2) | Динамо (Минск) |
| 27.05.1979 | 10 | Арарат | 0:0 | Крылья Советов |
| 27.05.1979 | 10 | Динамо (Москва) | 2:0 (2:0) | Пахтакор |
| 27.05.1979 | 10 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Шахтёр |
| 27.05.1979 | 10 | Нефтчи | 0:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 27.05.1979 | 10 | СКА | 1:1 (0:0) | Черноморец |
| 28.05.1979 | 10 | Кайрат | 1:2 (1:2) | Спартак |
| 28.05.1979 | 10 | Торпедо | 1:2 (1:0) | Зенит |
| 31.05.1979 | 11 | Динамо (Москва) | 2:1 (1:0) | ЦСКА |
| 01.06.1979 | 11 | Динамо (Киев) | 2:1 (1:1) | Кайрат |
| 01.06.1979 | 11 | Заря | 4:1 (2:0) | Пахтакор |
| 01.06.1979 | 11 | Зенит | 2:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 01.06.1979 | 11 | Крылья Советов | 0:4 (0:2) | Локомотив |
| 01.06.1979 | 11 | Торпедо | 1:0 (0:0) | Нефтчи |
| 01.06.1979 | 11 | Черноморец | 0:1 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 01.06.1979 | 11 | Шахтёр | 2:0 (1:0) | Арарат |
| 02.06.1979 | 11 | Спартак | 0:0 | СКА |
| 05.06.1979 | 12 | ЦСКА | 2:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 06.06.1979 | 12 | Динамо (Минск) | 3:2 (0:1) | Арарат |
| 06.06.1979 | 12 | Заря | 2:1 (0:0) | Черноморец |
| 06.06.1979 | 12 | Зенит | 2:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 06.06.1979 | 12 | Локомотив | 1:0 (1:0) | Торпедо |
| 06.06.1979 | 12 | Пахтакор | 1:2 (0:1) | Кайрат |
| 06.06.1979 | 12 | СКА | 2:0 (1:0) | Нефтчи |
| 06.06.1979 | 12 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 07.06.1979 | 12 | Спартак | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 12.06.1979 | 13 | Кайрат | 4:1 (1:1) | СКА |
| 12.06.1979 | 13 | Спартак | 4:0 (0:0) | Локомотив |
| 13.06.1979 | 13 | Динамо (Москва) | 3:0 (1:0) | Черноморец |
| 13.06.1979 | 13 | Нефтчи | 2:2 (2:0) | Зенит |
| 13.06.1979 | 13 | Пахтакор | 0:1 (0:0) | Арарат |
| 14.06.1979 | 13 | Динамо (Минск) | 2:0 (2:0) | Шахтёр |
| 14.06.1979 | 13 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (1:0) | Торпедо |
| 14.06.1979 | 13 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Заря |
| 14.06.1979 | 13 | ЦСКА | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 17.06.1979 | 14 | Локомотив | 1:1 (1:1) | Пахтакор |
| 18.06.1979 | 14 | ЦСКА | 0:0 | Шахтёр |
| 18.06.1979 | 14 | Кайрат | 3:1 (1:1) | Нефтчи |
| 18.06.1979 | 14 | Зенит | 0:1 (0:1) | Спартак |
| 18.06.1979 | 14 | Динамо (Киев) | 2:0 (0:0) | Торпедо |
| 18.06.1979 | 14 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (2:0) | СКА |
| 18.06.1979 | 14 | Динамо (Минск) | 0:0 | Крылья Советов |
| 18.06.1979 | 14 | Арарат | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 21.06.1979 | 15 | Локомотив | 0:0 | Черноморец |
| 22.06.1979 | 15 | Динамо (Киев) | 4:1 (2:0) | Крылья Советов |
| 22.06.1979 | 15 | Динамо (Москва) | 1:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 23.06.1979 | 15 | Динамо (Минск) | 1:2 (0:2) | Спартак |
| 23.06.1979 | 15 | Заря | 0:3 (0:2) | ЦСКА |
| 23.06.1979 | 15 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Зенит |
| 23.06.1979 | 15 | СКА | 1:3 (0:1) | Пахтакор |
| 23.06.1979 | 15 | Торпедо | 1:2 (1:2) | Шахтёр |
| 07.07.1979 | 16 | Спартак | 4:1 (0:0) | ЦСКА |
| 08.07.1979 | 16 | Заря | 1:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 08.07.1979 | 16 | Динамо (Минск) | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 08.07.1979 | 16 | Зенит | 2:0 (1:0) | Локомотив |
| 08.07.1979 | 16 | Черноморец | 0:0 | Шахтёр |
| 08.07.1979 | 16 | Крылья Советов | 2:1 (1:1) | СКА |
| 08.07.1979 | 16 | Нефтчи | 0:1 (0:1) | Пахтакор |
| 08.07.1979 | 16 | Торпедо | 0:3 (0:3) | Динамо (Москва) |
| 08.07.1979 | 16 | Арарат | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 11.07.1979 | 17 | ЦСКА | 2:2 (0:2) | СКА |
| 12.07.1979 | 17 | Арарат | 4:2 (1:1) | Кайрат |
| 12.07.1979 | 17 | Динамо (Киев) | 1:0 (1:0) | Черноморец |
| 12.07.1979 | 17 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:0) | Нефтчи |
| 12.07.1979 | 17 | Заря | 3:5 (1:2) | Шахтёр |
| 12.07.1979 | 17 | Крылья Советов | 0:2 (0:1) | Зенит |
| 12.07.1979 | 17 | Пахтакор | 2:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 12.07.1979 | 17 | Торпедо | 1:1 (1:0) | Спартак |
| 13.07.1979 | 17 | Локомотив | 0:1 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 16.07.1979 | 19 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (1:0) | Зенит |
| 17.07.1979 | 19 | Крылья Советов | 2:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 07.08.1979 | 18 | Спартак | 2:1 (2:1) | Динамо (Москва) |
| 08.08.1979 | 18 | Динамо (Киев) | 1:0 (1:0) | ЦСКА |
| 08.08.1979 | 18 | Зенит | 2:2 (1:1) | Нефтчи |
| 08.08.1979 | 18 | Крылья Советов | 0:3 (0:2) | Арарат |
| 08.08.1979 | 18 | Пахтакор | 3:1 (2:1) | Заря |
| 08.08.1979 | 18 | Торпедо | 1:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 08.08.1979 | 18 | Черноморец | 0:0 | Кайрат |
| 08.08.1979 | 18 | Шахтёр | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 09.08.1979 | 18 | Локомотив | 5:0 (2:0) | СКА |
| 12.08.1979 | 19 | Спартак | 0:1 (0:0) | Торпедо |
| 13.08.1979 | 19 | Арарат | 1:1 (1:1) | Шахтёр |
| 13.08.1979 | 19 | Динамо (Киев) | 3:1 (2:1) | Локомотив |
| 13.08.1979 | 19 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 13.08.1979 | 19 | ЦСКА | 2:1 (1:1) | Заря |
| 13.08.1979 | 19 | Черноморец | 2:2 (0:1) | СКА |
| 17.08.1979 | 20 | Динамо (Минск) | 3:1 (1:1) | Зенит |
| 17.08.1979 | 20 | Крылья Советов | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 17.08.1979 | 20 | СКА | 1:1 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.08.1979 | 20 | Торпедо | 1:2 (0:0) | ЦСКА |
| 17.08.1979 | 20 | Шахтёр | 1:1 (0:0) | Черноморец |
| 18.08.1979 | 20 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:1) | Арарат |
| 18.08.1979 | 20 | Заря | 1:0 (1:0) | Нефтчи |
| 19.08.1979 | 20 | Локомотив | 1:8 (0:2) | Спартак |
| 22.08.1979 | 21 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Шахтёр |
| 22.08.1979 | 21 | Динамо (Москва) | 0:2 (0:1) | Торпедо |
| 22.08.1979 | 21 | Зенит | 4:1 (2:0) | Крылья Советов |
| 22.08.1979 | 21 | Черноморец | 3:1 (2:0) | Заря |
| 23.08.1979 | 21 | Арарат | 3:1 (0:1) | Пахтакор |
| 23.08.1979 | 21 | Локомотив | 1:1 (0:1) | ЦСКА |
| 23.08.1979 | 21 | Нефтчи | 1:2 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 23.08.1979 | 21 | СКА | 0:0 | Кайрат |
| 24.08.1979 | 21 | Спартак | 3:1 (3:0) | Динамо (Минск) |
| 26.08.1979 | 22 | Черноморец | 1:1 (1:1) | Торпедо |
| 27.08.1979 | 22 | Зенит | 1:0 (0:0) | Кайрат |
| 27.08.1979 | 22 | Нефтчи | 4:2 (2:1) | Арарат |
| 27.08.1979 | 22 | Пахтакор | 2:1 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 27.08.1979 | 22 | СКА | 2:0 (2:0) | Крылья Советов |
| 27.08.1979 | 22 | ЦСКА | 0:0 | Динамо (Москва) |
| 27.08.1979 | 22 | Шахтёр | 4:1 (0:1) | Локомотив |
| 28.08.1979 | 22 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 28.08.1979 | 22 | Спартак | 3:1 (2:1) | Заря |
| 31.08.1979 | 23 | Зенит | 1:1 (0:0) | Торпедо |
| 31.08.1979 | 23 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (2:1) | Черноморец |
| 01.09.1979 | 23 | Кайрат | 1:2 (1:2) | Шахтёр |
| 01.09.1979 | 23 | Пахтакор | 0:0 | Нефтчи |
| 01.09.1979 | 23 | Крылья Советов | 0:5 (0:2) | Спартак |
| 01.09.1979 | 23 | Арарат | 2:0 (1:0) | СКА |
| 01.09.1979 | 23 | Заря | 2:2 (2:1) | Локомотив |
| 01.09.1979 | 23 | Динамо (Минск) | 0:0 | ЦСКА |
| 01.09.1979 | 23 | Динамо (Москва) | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 15.09.1979 | 24 | Динамо (Киев) | 2:0 (0:0) | Заря |
| 15.09.1979 | 24 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Спартак |
| 15.09.1979 | 24 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 15.09.1979 | 24 | СКА | 1:2 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 15.09.1979 | 24 | Торпедо | 1:1 (0:1) | Арарат |
| 15.09.1979 | 24 | Черноморец | 2:0 (1:0) | Нефтчи |
| 15.09.1979 | 24 | Шахтёр | 3:0 (1:0) | Пахтакор |
| 16.09.1979 | 24 | ЦСКА | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 17.09.1979 | 24 | Локомотив | 1:1 (0:0) | Зенит |
| 19.09.1979 | 20 | Кайрат | 0:1 (0:1) | Пахтакор |
| 22.09.1979 | 25 | Динамо (Москва) | 2:2 (1:1) | Заря |
| 23.09.1979 | 25 | Арарат | 3:1 (2:1) | Динамо (Киев) |
| 23.09.1979 | 25 | Динамо (Минск) | 2:0 (0:0) | Черноморец |
| 23.09.1979 | 25 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (1:0) | Крылья Советов |
| 23.09.1979 | 25 | Нефтчи | 3:1 (0:0) | Шахтёр |
| 23.09.1979 | 25 | Пахтакор | 2:1 (0:0) | Зенит |
| 23.09.1979 | 25 | СКА | 2:1 (1:0) | ЦСКА |
| 23.09.1979 | 25 | Торпедо | 1:2 (0:1) | Локомотив |
| 24.09.1979 | 25 | Спартак | 0:0 | Кайрат |
| 27.09.1979 | 26 | Локомотив | 1:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 28.09.1979 | 26 | Арарат | 0:0 | Заря |
| 28.09.1979 | 26 | Динамо (Киев) | 0:2 (0:1) | Спартак |
| 28.09.1979 | 26 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Шахтёр |
| 28.09.1979 | 26 | Кайрат | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 28.09.1979 | 26 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Торпедо |
| 28.09.1979 | 26 | Нефтчи | 2:2 (1:0) | СКА |
| 28.09.1979 | 26 | Пахтакор | 0:1 (0:0) | Черноморец |
| 29.09.1979 | 26 | ЦСКА | 1:1 (1:0) | Зенит |
| 04.10.1979 | 27 | ЦСКА | 2:1 (1:0) | Нефтчи |
| 05.10.1979 | 27 | Динамо (Минск) | 2:0 (1:0) | Торпедо |
| 05.10.1979 | 27 | Динамо (Москва) | 3:2 (0:1) | Локомотив |
| 05.10.1979 | 27 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 06.10.1979 | 27 | Заря | 1:2 (1:2) | СКА |
| 06.10.1979 | 27 | Крылья Советов | 1:1 (0:1) | Пахтакор |
| 06.10.1979 | 27 | Спартак | 3:1 (1:1) | Зенит |
| 06.10.1979 | 27 | Черноморец | 2:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 06.10.1979 | 27 | Шахтёр | 3:3 (1:3) | Динамо (Тбилиси) |
| 09.10.1979 | 28 | Торпедо | 0:0 | Кайрат |
| 10.10.1979 | 28 | Динамо (Киев) | 5:1 (2:0) | Нефтчи |
| 10.10.1979 | 28 | Динамо (Минск) | 2:3 (1:3) | Динамо (Москва) |
| 10.10.1979 | 28 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Арарат |
| 10.10.1979 | 28 | Пахтакор | 1:1 (0:0) | СКА |
| 10.10.1979 | 28 | ЦСКА | 2:5 (1:2) | Спартак |
| 10.10.1979 | 28 | Шахтёр | 2:1 (1:0) | Заря |
| 11.10.1979 | 28 | Зенит | 2:0 (2:0) | Черноморец |
| 11.10.1979 | 28 | Локомотив | 2:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 16.10.1979 | 29 | ЦСКА | 1:1 (0:0) | Пахтакор |
| 17.10.1979 | 29 | Черноморец | 2:0 (1:0) | Локомотив |
| 17.10.1979 | 29 | СКА | 2:0 (1:0) | Шахтёр |
| 17.10.1979 | 29 | Крылья Советов | 1:4 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 17.10.1979 | 29 | Заря | 1:1 (0:0) | Кайрат |
| 17.10.1979 | 29 | Спартак | 1:0 (1:0) | Арарат |
| 17.10.1979 | 29 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 17.10.1979 | 29 | Зенит | 1:3 (0:3) | Динамо (Киев) |
| 17.10.1979 | 29 | Нефтчи | 1:0 (0:0) | Торпедо |
| 20.10.1979 | 30 | Динамо (Москва) | 0:0 | Зенит |
| 20.10.1979 | 30 | Заря | 1:3 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 20.10.1979 | 30 | Торпедо | 0:4 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 21.10.1979 | 30 | Кайрат | 2:3 (2:2) | ЦСКА |
| 21.10.1979 | 30 | Пахтакор | 1:1 (0:0) | Спартак |
| 21.10.1979 | 30 | СКА | 1:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 21.10.1979 | 30 | Шахтёр | 3:2 (2:1) | Крылья Советов |
| 22.10.1979 | 30 | Арарат | 2:0 (1:0) | Черноморец |
| 22.10.1979 | 30 | Нефтчи | 2:0 (1:0) | Локомотив |
| 26.10.1979 | 19 | Динамо (Минск) | 2:1 (0:1) | Пахтакор |
| 02.11.1979 | 31 | Локомотив | 4:2 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 02.11.1979 | 31 | ЦСКА | 1:3 (0:1) | Арарат |
| 03.11.1979 | 31 | Динамо (Киев) | 2:1 (1:1) | СКА |
| 03.11.1979 | 31 | Динамо (Минск) | 6:2 (5:0) | Заря |
| 03.11.1979 | 31 | Динамо (Москва) | 2:0 (1:0) | Кайрат |
| 03.11.1979 | 31 | Зенит | 1:2 (1:1) | Шахтёр |
| 03.11.1979 | 31 | Крылья Советов | 1:1 (0:0) | Черноморец |
| 05.11.1979 | 31 | Спартак | 3:0 (2:0) | Нефтчи |
| 06.11.1979 | 31 | Торпедо | 6:2 (3:1) | Пахтакор |
| 08.11.1979 | 32 | Локомотив | 2:1 (1:0) | Арарат |
| 09.11.1979 | 32 | Зенит | 1:2 (0:0) | Заря |
| 09.11.1979 | 32 | Крылья Советов | 2:1 (0:0) | Кайрат |
| 09.11.1979 | 32 | ЦСКА | 3:0 (2:0) | Черноморец |
| 10.11.1979 | 32 | Спартак | 3:1 (1:0) | Шахтёр |
| 11.11.1979 | 32 | Динамо (Киев) | 4:3 (3:2) | Пахтакор |
| 11.11.1979 | 32 | Динамо (Минск) | 1:2 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 12.11.1979 | 32 | Динамо (Москва) | 3:0 (0:0) | Нефтчи |
| 12.11.1979 | 32 | Торпедо | 1:0 (0:0) | СКА |
| 16.11.1979 | 33 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 16.11.1979 | 33 | Кайрат | 2:2 (0:0) | Локомотив |
| 16.11.1979 | 33 | Пахтакор | 1:2 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 16.11.1979 | 33 | Шахтёр | 3:2 (1:0) | ЦСКА |
| 16.11.1979 | 33 | Заря | 4:2 (1:1) | Торпедо |
| 16.11.1979 | 33 | СКА | 1:0 (0:0) | Зенит |
| 16.11.1979 | 33 | Арарат | 4:1 (2:0) | Динамо (Минск) |
| 16.11.1979 | 33 | Черноморец | 1:1 (1:1) | Спартак |
| 18.11.1979 | 33 | Нефтчи | 3:0 (2:0) | Крылья Советов |
| 20.11.1979 | 34 | Кайрат | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 25.11.1979 | 34 | СКА | 2:3 (1:2) | Спартак |
| 25.11.1979 | 34 | Шахтёр | 2:0 (0:0) | Торпедо |
| 25.11.1979 | 34 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (2:0) | ЦСКА |
| 25.11.1979 | 34 | Черноморец | 3:1 (3:0) | Динамо (Москва) |
| 25.11.1979 | 34 | Заря | 1:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 25.11.1979 | 34 | Нефтчи | 1:2 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 25.11.1979 | 34 | Пахтакор | 2:0 (1:0) | Локомотив |
| 25.11.1979 | 34 | Арарат | 1:1 (1:0) | Зенит |
Призы
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1979 (высшая лига)"
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1979/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su79.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1979/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
| ||||||
| ||||||
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1979 (высшая лига)
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
