Чемпионат СССР по футболу 1952 (класс «А»)
Поделись знанием:
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
14-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 8 июля по 25 октября 1952 года. Победителем однокругового турнира стал московский «Спартак» (четвёртый чемпионский титул).
- Все игры, кроме двух, были проведены в Москве.
- После трёх матчей «за провал команды на Олимпийских играх, за серьёзный ущерб, нанесенный престижу советского спорта» команда ЦДСА была снята с турнира. Все её результаты были аннулированы. Поводом для расформирования команды послужил проигрыш сборной СССР, в составе которой находились пятеро игроков ЦДСА, сборной Югославии. Сыграло свою роль и наличие сложных отношений между И. Сталиным и лидером Югославии И. Б. Тито[1].
Итоговая таблица
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | И | В | Н | П | М | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
«Спартак» Москва |  |
4:1 | 2:1 | 1:0 | 1:1 | 4:1 | 1:0 | 1:2 | 2:1 | 3:2 | 3:0 | 13 | 9 | 2 | 2 | 26-12 | 20 | |||
 |
«Динамо» Киев | |
0:0 | 2:1 | 1:2 | 4:0 | 2:2 | 4:0 | 3:0 | 13 | 7 | 3 | 3 | 26-14 | 17 | ||||||
 |
«Динамо» Москва | 0:0 | 0:3 | |
2:2 | 4:1 | 2:1 | 0:1 | 2:0 | 0:2 | 1:1 | 2:1 | 3:1 | 3:1 | 13 | 7 | 3 | 3 | 24-14 | 17 | |
| 4 | «Динамо» Тбилиси | |
1:1 | 1:2 | 1:0 | 1:0 | 0:0 | 1:1 | 4:1 | 13 | 5 | 6 | 2 | 19-12 | 16 | ||||||
| 5 | «Динамо» Ленинград | 3:1 | 0:5 | |
2:1 | 2:1 | 1:1 | 4:2 | 13 | 5 | 5 | 3 | 17-17 | 15 | |||||||
| 6 | Команда города Калинина | 1:1 | 0:1 | |
1:1 | 1:0 | 4:2 | 2:1 | 13 | 5 | 4 | 4 | 19-19 | 14 | |||||||
| 7 | «Зенит» Ленинград | 1:2 | 2:1 | |
3:3 | 13 | 6 | 2 | 5 | 20-21 | 14 | ||||||||||
| 8 | «Крылья Советов» Куйбышев | 0:1 | 1:4 | 4:1 | |
0:0 | 2:1 | 13 | 5 | 3 | 5 | 16-14 | 13 | ||||||||
| 9 | «Локомотив» Москва | 3:0 | 0:0 | 1:2 | 1:4 | |
2:3 | 3:0 | 13 | 5 | 2 | 6 | 19-21 | 12 | |||||||
| 10 | «Торпедо» Москва | 0:4 | 1:1 | 1:1 | 0:1 | 1:1 | 0:2 | |
1:0 | 1:1 | 2:1 | 0:0 | 13 | 3 | 6 | 4 | 11-15 | 12 | |||
| 11 | ВВС Москва | 2:2 | 1:1 | 0:1 | 0:1 | 1:2 | |
0:0 | 1:1 | 13 | 2 | 6 | 5 | 11-14 | 10 | ||||||
| 12 | «Даугава» Рига | 0:2 | 1:2 | 2:0 | 0:2 | |
2:0 | 13 | 2 | 5 | 6 | 10-14 | 9 | ||||||||
| 13 | «Шахтёр» Сталино | 4:3 | 0:0 | 0:0 | 1:1 | |
13 | 1 | 6 | 6 | 14-26 | 8 | |||||||||
| 14 | «Динамо» Минск | 0:4 | 1:1 | 2:0 | |
13 | 1 | 3 | 9 | 10-29 | 5 | ||||||||||
| снята | ЦДСА Москва |
Лучший бомбардир — Андрей Зазроев («Динамо» (К)) — 11 голов в 12 матчах.
Аннулированные матчи
Аннулированные матчи ЦДСА:
- 5 августа, «Динамо» (Москва) — ЦДСА (Москва) 0:1 (В.Бузунов)
- 9 августа, ЦДСА (Москва) — «Динамо» (Тбилиси) 3:2 (Маргания-авт., Дзяпшипа-авт., В.Николаев — Чкуасели-2)
- 13 августа, ЦДСА (Москва) — «Крылья Советов» (Куйбышев) 4:2 (Гринин, Родин, В.Бузунов, Демин — Ф.Новиков, В.Ворошилов)
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 08.07.1952 | 2 | Динамо (Ленинград) | 4:2 (1:2) | Динамо (Минск) |
| 10.07.1952 | 6 | Крылья Советов | 0:0 | Даугава |
| 11.07.1952 | 1 | Динамо (Киев) | 3:0 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 15.07.1952 | 1 | Команда г. Калинина | 1:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 15.07.1952 | 1 | Торпедо | 1:1 (0:1) | Даугава |
| 16.07.1952 | 2 | Локомотив | 0:4 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 19.07.1952 | 3 | Динамо (Ленинград) | 2:1 (1:1) | Крылья Советов |
| 20.07.1952 | 2 | Торпедо | 2:1 (2:0) | Шахтёр |
| 21.07.1952 | 11 | Динамо (Киев) | 2:1 (0:1) | Команда г. Калинина |
| 23.07.1952 | 8 | Динамо (Ленинград) | 2:1 (0:1) | Даугава |
| 23.07.1952 | 9 | Крылья Советов | 2:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 25.07.1952 | 9 | Динамо (Киев) | 4:0 (1:0) | Шахтёр |
| 27.07.1952 | 10 | Торпедо | 1:1 (1:0) | Команда г. Калинина |
| 28.07.1952 | 6 | Локомотив | 1:1 (0:0) | Динамо (Минск) |
| 30.07.1952 | 6 | Динамо (Ленинград) | 3:1 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 30.07.1952 | 11 | Шахтёр | 0:0 | Крылья Советов |
| 01.08.1952 | 13 | Даугава | 2:0 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 02.08.1952 | 3 | Динамо (Киев) | 1:2 (1:1) | Зенит |
| 03.08.1952 | 11 | Торпедо | 1:1 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 03.08.1952 | 13 | Локомотив | 2:4 (0:1) | Команда г. Калинина |
| 06.08.1952 | 3 | Шахтёр | 1:1 (0:0) | Даугава |
| 06.08.1952 | 11 | Спартак | 3:0 (2:0) | Динамо (Минск) |
| 07.08.1952 | 7 | Торпедо | 2:2 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 08.08.1952 | 4 | Крылья Советов | 4:1 (1:0) | Зенит |
| 09.08.1952 | 4 | Локомотив | 0:0 | Динамо (Ленинград) |
| 10.08.1952 | 4 | Даугава | 1:2 (0:1) | Команда г. Калинина |
| 10.08.1952 | 4 | Динамо (Минск) | 2:0 (2:0) | Шахтёр |
| 10.08.1952 | 4 | Динамо (Москва) | 1:1 (1:1) | ВВС |
| 11.08.1952 | 4 | Спартак | 4:1 (2:0) | Динамо (Киев) |
| 12.08.1952 | 4 | Торпедо | 0:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 14.08.1952 | 5 | Динамо (Москва) | 2:0 (0:0) | Локомотив |
| 14.08.1952 | 5 | Зенит | 2:1 (2:1) | Динамо (Ленинград) |
| 15.08.1952 | 5 | ВВС | 0:0 | Даугава |
| 15.08.1952 | 5 | Шахтёр | 4:3 (2:0) | Команда г. Калинина |
| 16.08.1952 | 5 | Торпедо | 0:4 (0:2) | Спартак |
| 17.08.1952 | 5 | Динамо (Тбилиси) | 4:1 (1:0) | Динамо (Минск) |
| 19.08.1952 | 7 | Локомотив | 1:2 (1:0) | Зенит |
| 20.08.1952 | 9 | ВВС | 0:1 (0:1) | Команда г. Калинина |
| 21.08.1952 | 9 | Спартак | 2:1 (1:1) | Даугава |
| 22.08.1952 | 5 | Крылья Советов | 0:1 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 22.08.1952 | 6 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 24.08.1952 | 3 | Торпедо | 1:0 (0:0) | ВВС |
| 24.08.1952 | 7 | Команда г. Калинина | 0:1 (0:1) | Динамо (Ленинград) |
| 25.08.1952 | 2 | Динамо (Москва) | 0:0 | Спартак |
| 27.08.1952 | 7 | Крылья Советов | 1:4 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 28.08.1952 | 6 | Команда г. Калинина | 1:1 (1:1) | Зенит |
| 29.08.1952 | 7 | ВВС | 1:1 (0:1) | Динамо (Минск) |
| 29.08.1952 | 7 | Спартак | 3:2 (0:0) | Шахтёр |
| 30.08.1952 | 7 | Динамо (Москва) | 2:1 (2:0) | Даугава |
| 31.08.1952 | 8 | Динамо (Киев) | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 02.09.1952 | 8 | Локомотив | 1:4 (0:3) | Крылья Советов |
| 03.09.1952 | 8 | ВВС | 0:0 | Шахтёр |
| 03.09.1952 | 8 | Спартак | 4:1 (0:1) | Зенит |
| 04.09.1952 | 8 | Динамо (Москва) | 4:1 (0:1) | Команда г. Калинина |
| 05.09.1952 | 8 | Торпедо | 0:0 | Динамо (Минск) |
| 07.09.1952 | 9 | Зенит | 1:2 (1:2) | Динамо (Тбилиси) |
| 09.09.1952 | 2 | ВВС | 1:2 (0:1) | Крылья Советов |
| 09.09.1952 | 6 | Динамо (Москва) | 0:2 (0:1) | Торпедо |
| 10.09.1952 | 1 | Спартак | 1:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 11.09.1952 | 3 | Локомотив | 2:1 (2:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 13.09.1952 | 3 | Динамо (Москва) | 3:1 (2:0) | Динамо (Минск) |
| 13.09.1952 | 13 | Зенит | 3:3 (3:3) | Шахтёр |
| 14.09.1952 | 10 | Спартак | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 14.09.1952 | 12 | ВВС | 2:2 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 16.09.1952 | 9 | Торпедо | 0:2 (0:0) | Локомотив |
| 16.09.1952 | 10 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 18.09.1952 | 3 | Спартак | 1:1 (0:0) | Команда г. Калинина |
| 18.09.1952 | 11 | ВВС | 0:1 (0:1) | Зенит |
| 19.09.1952 | 10 | Динамо (Москва) | 3:1 (1:0) | Шахтёр |
| 20.09.1952 | 10 | Даугава | 0:2 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 20.09.1952 | 13 | Торпедо | 1:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 21.09.1952 | 12 | Команда г. Калинина | 2:1 (1:1) | Динамо (Минск) |
| 22.09.1952 | 13 | Спартак | 2:1 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 23.09.1952 | 10 | Локомотив | 2:3 (0:2) | ВВС |
| 24.09.1952 | 12 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 25.09.1952 | 12 | Динамо (Ленинград) | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 26.09.1952 | 12 | Торпедо | 0:1 (0:0) | Зенит |
| 27.09.1952 | 12 | Динамо (Тбилиси) | 0:0 | Даугава |
| 28.09.1952 | 12 | Локомотив | 3:0 (0:0) | Спартак |
| 28.09.1952 | 13 | Динамо (Москва) | 0:3 (0:1) | Динамо (Киев) |
| 29.09.1952 | 13 | ВВС | 1:1 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 01.10.1952 | 2 | Команда г. Калинина | 1:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 02.10.1952 | 1 | Динамо (Москва) | 2:1 (0:0) | Зенит |
| 04.10.1952 | 10 | Динамо (Минск) | 0:4 (0:2) | Зенит |
| 04.10.1952 | 11 | Локомотив | 2:0 (1:0) | Даугава |
| 07.10.1952 | 11 | Динамо (Москва) | 2:2 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 08.10.1952 | 6 | Спартак | 1:2 (1:0) | ВВС |
| 09.10.1952 | 1 | Локомотив | 3:0 (2:0) | Шахтёр |
| 10.10.1952 | 2 | Даугава | 2:0 (2:0) | Зенит |
| 13.10.1952 | 1 | ВВС | 0:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 25.10.1952 | 9 | Динамо (Ленинград) | 0:5 (0:2) | Динамо (Москва) |
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1952 (класс «А»)"
Примечания
- ↑ [pfc-cska.com/cska/?history=77 ЦСКА. Профессиональный Футбольный Клуб]
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1952/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su52.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1952/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1952 (класс «А»)
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
