Чемпионат СССР по футболу 1951 (класс «А»)
Поделись знанием:
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.
В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.
По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
13-й чемпионат СССР по футболу был разыгран с 1 апреля по 27 сентября 1951 года. Победителем турнира стал московский ЦДСА (пятый чемпионский титул).
Содержание
Итоговая таблица
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | И | В | Н | П | М | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
 |
ЦДСА Москва |  |
3:1 | 1:1 | 1:1 | 2:1 | 1:0 | 2:0 | 2:0 | 5:2 | 3:1 | 1:1 | 3:1 | 4:0 | 3:0 | 2:0 | 28 | 18 | 7 | 3 | 53-19 | 43 |
 |
«Динамо» Тбилиси | 2:0 | |
1:1 | 1:1 | 0:2 | 3:1 | 4:2 | 2:1 | 2:2 | 3:3 | 3:0 | 7:1 | 1:0 | 6:0 | 5:0 | 28 | 15 | 6 | 7 | 59-36 | 36 |
 |
«Шахтёр» Сталино | 0:1 | 4:0 | |
0:0 | 1:4 | 0:1 | 3:3 | 0:1 | 2:0 | 2:0 | 3:1 | 0:0 | 1:1 | 1:0 | 8:0 | 28 | 12 | 10 | 6 | 44-30 | 34 |
| 4 | «Крылья Советов» Куйбышев | 2:1 | 2:3 | 0:1 | |
1:1 | 0:0 | 1:1 | 1:0 | 3:0 | 3:1 | 0:0 | 2:1 | 2:2 | 1:0 | 2:0 | 28 | 11 | 12 | 5 | 34-25 | 34 |
| 5 | «Динамо» Москва | 0:2 | 2:0 | 3:4 | 1:1 | |
1:2 | 3:0 | 1:0 | 2:1 | 5:1 | 5:2 | 0:1 | 5:1 | 3:1 | 1:1 | 28 | 13 | 6 | 9 | 62-41 | 32 |
| 6 | «Спартак» Москва | 0:1 | 4:2 | 1:1 | 0:0 | 1:3 | |
1:2 | 0:0 | 3:1 | 3:1 | 2:1 | 1:2 | 5:3 | 2:3 | 2:0 | 28 | 13 | 5 | 10 | 50-35 | 31 |
| 7 | «Зенит» Ленинград | 1:3 | 1:2 | 0:1 | 0:1 | 1:1 | 2:1 | |
1:0 | 4:2 | 3:1 | 0:1 | 2:1 | 0:0 | 1:0 | 2:0 | 28 | 10 | 8 | 10 | 36-40 | 28 |
| 8 | «Динамо» Киев | 1:1 | 1:1 | 1:3 | 2:2 | 2:2 | 1:0 | 0:0 | |
3:0 | 1:2 | 2:4 | 4:4 | 4:0 | 3:2 | 2:0 | 28 | 9 | 9 | 10 | 43-39 | 27 |
| 9 | «Динамо» Ленинград | 0:2 | 1:3 | 5:4 | 2:2 | 3:2 | 0:2 | 1:1 | 2:0 | |
2:4 | 1:3 | 0:0 | 2:0 | 3:0 | 1:0 | 28 | 11 | 5 | 12 | 46-53 | 27 |
| 10 | ВВС Москва | 1:1 | 1:0 | 0:0 | 1:0 | 3:0 | 2:2 | 2:4 | 3:1 | 1:2 | |
0:2 | 0:2 | 3:2 | 0:6 | 3:1 | 28 | 11 | 4 | 13 | 44-56 | 26 |
| 11 | «Даугава» Рига | 0:0 | 0:1 | 5:0 | 0:2 | 2:2 | 2:3 | 4:1 | 0:2 | 1:1 | 1:3 | |
4:1 | 2:3 | 3:1 | 1:0 | 28 | 9 | 7 | 12 | 44-44 | 25 |
| 12 | «Торпедо» Москва | 1:1 | 1:3 | 0:0 | 4:1 | 2:0 | 1:0 | 3:1 | 3:5 | 1:2 | 2:3 | 1:1 | |
1:2 | 0:2 | 2:1 | 28 | 8 | 8 | 12 | 37-48 | 24 |
| 13 | ВМС Москва | 1:0 | 0:0 | 0:1 | 1:2 | 2:4 | 1:6 | 0:0 | 2:2 | 0:1 | 2:1 | 1:1 | 2:0 | |
2:1 | 2:1 | 28 | 7 | 9 | 12 | 30-50 | 23 |
| 14 | «Спартак» Тбилиси | 1:2 | 0:2 | 1:2 | 1:0 | 3:2 | 0:4 | 1:2 | 0:3 | 2:3 | 1:3 | 3:1 | 1:1 | 0:0 | |
0:2 | 28 | 7 | 2 | 19 | 32-56 | 16 |
| 15 | «Торпедо» Горький | 0:5 | 2:1 | 0:0 | 0:1 | 1:6 | 1:3 | 1:1 | 1:1 | 1:6 | 3:1 | 2:1 | 1:1 | 0:0 | 1:2 | |
28 | 4 | 6 | 18 | 20-62 | 14 |
Лучший бомбардир — Автандил Гогоберидзе («Динамо» (Тб)) — 16 голов в 21 матче.
Матч «Динамо» (Ленинград) — «Крылья Советов» (13 августа 1951) прерван на 50-й минуте из-за сильнейшего дождя при счете 2:1 в пользу «Крыльев Советов» (Вл. Соловьев - Барков-авт., Б.Смыслов), переигран 18 сентября[1].
Матчи
| Дата | Тур | Команда 1 | Счёт | Команда 2 |
|---|---|---|---|---|
| 01.04.1951 | 8 | Динамо (Тбилиси) | 6:0 (2:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 06.04.1951 | 1 | ВМС | 0:0 | Зенит |
| 07.04.1951 | 1 | Торпедо (Горький) | 1:6 (1:6) | Динамо (Ленинград) |
| 08.04.1951 | 1 | Динамо (Тбилиси) | 0:2 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 08.04.1951 | 1 | Крылья Советов | 0:0 | Спартак (Москва) |
| 08.04.1951 | 1 | Шахтёр | 0:1 (0:0) | ЦДСА |
| 10.04.1951 | 1 | Спартак (Тбилиси) | 1:1 (1:1) | Торпедо (Москва) |
| 11.04.1951 | 1 | Динамо (Киев) | 2:4 (2:2) | Даугава |
| 12.04.1951 | 15 | ВВС | 3:1 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 13.04.1951 | 3 | ВМС | 0:1 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 14.04.1951 | 2 | Спартак (Тбилиси) | 3:2 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 15.04.1951 | 2 | Динамо (Киев) | 1:1 (1:0) | ЦДСА |
| 15.04.1951 | 2 | Динамо (Тбилиси) | 7:1 (3:0) | Торпедо (Москва) |
| 15.04.1951 | 2 | Крылья Советов | 1:1 (1:1) | Зенит |
| 15.04.1951 | 2 | Шахтёр | 0:1 (0:1) | Спартак (Москва) |
| 17.05.1951 | 2 | Динамо (Ленинград) | 2:4 (0:2) | ВВС |
| 18.04.1951 | 3 | Спартак (Тбилиси) | 1:3 (1:0) | ВВС |
| 19.04.1951 | 3 | Динамо (Тбилиси) | 5:0 (1:0) | Торпедо (Горький) |
| 20.04.1951 | 4 | Даугава | 1:1 (0:1) | Динамо (Ленинград) |
| 22.04.1951 | 3 | Крылья Советов | 2:1 (2:0) | ЦДСА |
| 22.04.1951 | 3 | Шахтёр | 1:4 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 22.04.1951 | 4 | Динамо (Киев) | 1:0 (0:0) | Спартак (Москва) |
| 23.04.1951 | 4 | Динамо (Тбилиси) | 3:3 (2:2) | ВВС |
| 24.04.1951 | 3 | Даугава | 4:1 (3:0) | Зенит |
| 24.04.1951 | 4 | Спартак (Тбилиси) | 0:2 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 26.04.1951 | 4 | Крылья Советов | 2:1 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 27.04.1951 | 8 | Динамо (Киев) | 2:2 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 28.04.1951 | 8 | Даугава | 2:3 (0:3) | ВМС |
| 29.04.1951 | 5 | Шахтёр | 2:0 (0:0) | ВВС |
| 02.05.1951 | 5 | Даугава | 0:1 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 02.05.1951 | 5 | Динамо (Киев) | 2:2 (2:1) | Крылья Советов |
| 02.05.1951 | 5 | Зенит | 4:2 (2:0) | Динамо (Ленинград) |
| 02.05.1951 | 5 | Спартак (Москва) | 0:1 (0:0) | ЦДСА |
| 02.05.1951 | 5 | Торпедо (Горький) | 1:1 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 04.05.1951 | 5 | ВМС | 2:1 (1:1) | Спартак (Тбилиси) |
| 05.05.1951 | 6 | Динамо (Москва) | 5:1 (0:1) | ВВС |
| 06.05.1951 | 6 | Торпедо (Горький) | 0:0 | Шахтёр |
| 06.05.1951 | 6 | Торпедо (Москва) | 1:0 (0:0) | Спартак (Москва) |
| 08.05.1951 | 6 | Зенит | 1:2 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 08.05.1951 | 6 | ЦДСА | 1:1 (1:1) | Даугава |
| 09.05.1951 | 6 | ВМС | 1:2 (0:1) | Крылья Советов |
| 09.05.1951 | 6 | Динамо (Ленинград) | 3:0 (2:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 10.05.1951 | 7 | Торпедо (Горький) | 1:1 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 11.05.1951 | 7 | Торпедо (Москва) | 0:0 | Шахтёр |
| 12.05.1951 | 7 | Спартак (Москва) | 2:1 (1:1) | Даугава |
| 13.05.1951 | 7 | ВВС | 1:1 (0:0) | ЦДСА |
| 13.05.1951 | 7 | Динамо (Ленинград) | 1:3 (1:2) | Динамо (Тбилиси) |
| 14.05.1951 | 7 | Динамо (Москва) | 1:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 14.05.1951 | 7 | Зенит | 1:0 (0:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 15.05.1951 | 3 | Торпедо (Москва) | 3:5 (1:3) | Динамо (Киев) |
| 16.05.1951 | 8 | Торпедо (Горький) | 1:3 (1:1) | Спартак (Москва) |
| 17.05.1951 | 4 | ЦДСА | 4:0 (3:0) | ВМС |
| 19.05.1951 | 9 | Даугава | 3:1 (2:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 19.05.1951 | 9 | Крылья Советов | 0:1 (0:0) | Шахтёр |
| 20.05.1951 | 9 | Спартак (Москва) | 1:3 (0:1) | Динамо (Москва) |
| 21.05.1951 | 9 | ВМС | 0:0 | Динамо (Тбилиси) |
| 22.05.1951 | 8 | Торпедо (Москва) | 2:3 (0:0) | ВВС |
| 22.05.1951 | 9 | Динамо (Киев) | 3:0 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 23.05.1951 | 13 | ЦДСА | 2:0 (1:0) | Зенит |
| 24.05.1951 | 10 | Торпедо (Горький) | 2:1 (2:0) | Даугава |
| 25.05.1951 | 10 | ВМС | 0:1 (0:0) | Шахтёр |
| 27.05.1951 | 10 | Динамо (Киев) | 0:0 | Зенит |
| 27.05.1951 | 10 | Динамо (Москва) | 0:1 (0:1) | Торпедо (Москва) |
| 27.05.1951 | 10 | Динамо (Тбилиси) | 3:1 (2:0) | Спартак (Москва) |
| 27.05.1951 | 10 | Крылья Советов | 3:1 (1:1) | ВВС |
| 28.05.1951 | 10 | Спартак (Тбилиси) | 1:2 (0:0) | ЦДСА |
| 29.05.1951 | 11 | Шахтёр | 2:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 31.05.1951 | 11 | Динамо (Москва) | 5:2 (3:1) | Даугава |
| 01.06.1951 | 11 | ВМС | 2:0 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 01.06.1951 | 11 | Динамо (Тбилиси) | 2:0 (2:0) | ЦДСА |
| 01.06.1951 | 11 | Крылья Советов | 2:0 (1:0) | Торпедо (Горький) |
| 02.06.1951 | 8 | Шахтёр | 3:3 (0:1) | Зенит |
| 02.06.1951 | 11 | ВВС | 3:1 (3:1) | Динамо (Киев) |
| 02.06.1951 | 11 | Спартак (Тбилиси) | 0:4 (0:2) | Спартак (Москва) |
| 04.06.1951 | 12 | Динамо (Москва) | 2:1 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 06.06.1951 | 12 | Даугава | 5:0 (0:0) | Шахтёр |
| 06.06.1951 | 12 | ЦДСА | 2:0 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 07.06.1951 | 12 | ВМС | 2:2 (1:1) | Динамо (Киев) |
| 07.06.1951 | 12 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (0:1) | Крылья Советов |
| 07.06.1951 | 12 | Зенит | 2:1 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 10.06.1951 | 13 | Динамо (Ленинград) | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 10.06.1951 | 13 | Динамо (Москва) | 1:1 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 11.06.1951 | 13 | Динамо (Киев) | 1:3 (0:0) | Шахтёр |
| 11.06.1951 | 13 | Спартак (Москва) | 5:3 (3:3) | ВМС |
| 11.06.1951 | 13 | Спартак (Тбилиси) | 1:0 (0:0) | Крылья Советов |
| 12.06.1951 | 13 | Даугава | 1:3 (1:1) | ВВС |
| 15.06.1951 | 14 | Динамо (Ленинград) | 0:2 (0:1) | Спартак (Москва) |
| 15.06.1951 | 14 | Динамо (Москва) | 0:2 (0:0) | ЦДСА |
| 16.06.1951 | 14 | Даугава | 4:1 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 16.06.1951 | 14 | Зенит | 2:0 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 16.06.1951 | 14 | Шахтёр | 4:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.06.1951 | 14 | ВМС | 2:1 (0:0) | ВВС |
| 17.06.1951 | 14 | Динамо (Киев) | 3:2 (0:1) | Спартак (Тбилиси) |
| 20.06.1951 | 15 | Динамо (Москва) | 5:1 (3:1) | ВМС |
| 20.06.1951 | 15 | Зенит | 2:1 (0:1) | Спартак (Москва) |
| 20.06.1951 | 15 | ЦДСА | 5:2 (2:1) | Динамо (Ленинград) |
| 21.06.1951 | 15 | Динамо (Киев) | 1:1 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 21.06.1951 | 27 | Торпедо (Горький) | 3:1 (1:0) | ВВС |
| 22.06.1951 | 15 | Крылья Советов | 0:0 | Даугава |
| 22.06.1951 | 15 | Шахтёр | 1:0 (1:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 24.06.1951 | 9 | ЦДСА | 3:1 (1:0) | Торпедо (Москва) |
| 25.06.1951 | 2 | Торпедо (Горький) | 0:0 | ВМС |
| 25.06.1951 | 4 | Зенит | 1:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 25.06.1951 | 12 | Спартак (Москва) | 3:1 (1:1) | ВВС |
| 26.06.1951 | 8 | Крылья Советов | 3:0 (1:0) | Динамо (Ленинград) |
| 26.06.1951 | 25 | Шахтёр | 0:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 28.06.1951 | 21 | Торпедо (Москва) | 1:1 (0:0) | Даугава |
| 28.06.1951 | 22 | Торпедо (Горький) | 0:5 (0:2) | ЦДСА |
| 28.06.1951 | 27 | Спартак (Тбилиси) | 0:2 (0:2) | Динамо (Тбилиси) |
| 29.06.1951 | 9 | ВВС | 2:4 (1:2) | Зенит |
| 30.06.1951 | 21 | Динамо (Ленинград) | 5:4 (4:0) | Шахтёр |
| 30.06.1951 | 23 | Динамо (Москва) | 1:0 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 01.07.1951 | 23 | Спартак (Москва) | 0:0 | Крылья Советов |
| 02.07.1951 | 16 | Динамо (Тбилиси) | 1:0 (1:0) | ВМС |
| 03.07.1951 | 17 | Динамо (Ленинград) | 1:0 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 04.07.1951 | 16 | ВВС | 3:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 04.07.1951 | 16 | Зенит | 0:1 (0:0) | Шахтёр |
| 04.07.1951 | 23 | Спартак (Тбилиси) | 3:1 (1:1) | Даугава |
| 05.07.1951 | 16 | ЦДСА | 1:1 (1:1) | Крылья Советов |
| 06.07.1951 | 16 | Спартак (Москва) | 0:0 | Динамо (Киев) |
| 07.07.1951 | 20 | Спартак (Тбилиси) | 0:0 | ВМС |
| 07.07.1951 | 30 | Торпедо (Москва) | 2:1 (1:1) | Торпедо (Горький) |
| 08.07.1951 | 17 | Динамо (Москва) | 3:4 (1:4) | Шахтёр |
| 08.07.1951 | 17 | Динамо (Тбилиси) | 3:0 (1:0) | Даугава |
| 08.07.1951 | 30 | Динамо (Ленинград) | 1:1 (1:0) | Зенит |
| 09.07.1951 | 18 | ВВС | 1:0 (1:0) | Крылья Советов |
| 10.07.1951 | 17 | ЦДСА | 1:0 (1:0) | Спартак (Москва) |
| 11.07.1951 | 17 | Динамо (Киев) | 4:4 (1:3) | Торпедо (Москва) |
| 12.07.1951 | 18 | Динамо (Москва) | 2:0 (1:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 12.07.1951 | 18 | Шахтёр | 3:1 (0:1) | Даугава |
| 13.07.1951 | 17 | ВВС | 0:6 (0:4) | Спартак (Тбилиси) |
| 14.07.1951 | 18 | Зенит | 1:3 (1:0) | ЦДСА |
| 14.07.1951 | 22 | ВМС | 1:6 (0:5) | Спартак (Москва) |
| 15.07.1951 | 19 | Шахтёр | 0:0 | Торпедо (Москва) |
| 16.07.1951 | 29 | Торпедо (Горький) | 2:1 (0:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 17.07.1951 | 19 | Динамо (Москва) | 3:1 (3:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 17.07.1951 | 19 | Зенит | 0:1 (0:0) | Крылья Советов |
| 18.07.1951 | 19 | Даугава | 2:3 (1:2) | Спартак (Москва) |
| 18.07.1951 | 19 | Динамо (Киев) | 1:2 (0:1) | ВВС |
| 18.07.1951 | 19 | Динамо (Ленинград) | 0:2 (0:0) | ЦДСА |
| 19.07.1951 | 29 | Шахтёр | 1:1 (0:0) | ВМС |
| 20.07.1951 | 20 | Торпедо (Москва) | 1:3 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 21.07.1951 | 21 | Торпедо (Горький) | 1:2 (0:2) | Спартак (Тбилиси) |
| 22.07.1951 | 20 | Даугава | 0:2 (0:1) | Крылья Советов |
| 22.07.1951 | 20 | Спартак (Москва) | 3:1 (1:1) | Динамо (Ленинград) |
| 23.07.1951 | 20 | ЦДСА | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 24.07.1951 | 21 | ВВС | 1:0 (0:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 25.07.1951 | 16 | Торпедо (Москва) | 0:2 (0:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 25.07.1951 | 25 | Торпедо (Горький) | 1:1 (1:0) | Зенит |
| 27.07.1951 | 21 | ВМС | 1:0 (1:0) | ЦДСА |
| 28.07.1951 | 22 | ВВС | 0:0 | Шахтёр |
| 29.07.1951 | 22 | Динамо (Тбилиси) | 2:2 (1:1) | Динамо (Ленинград) |
| 29.07.1951 | 22 | Торпедо (Москва) | 4:1 (1:1) | Крылья Советов |
| 30.07.1951 | 22 | Спартак (Тбилиси) | 1:2 (1:2) | Зенит |
| 01.08.1951 | 30 | ВВС | 2:2 (1:1) | Спартак (Москва) |
| 02.08.1951 | 30 | ВМС | 1:1 (1:0) | Даугава |
| 02.08.1951 | 18 | Спартак (Тбилиси) | 2:3 (2:2) | Динамо (Ленинград) |
| 03.08.1951 | 23 | Динамо (Тбилиси) | 4:2 (2:1) | Зенит |
| 04.08.1951 | 23 | Торпедо (Москва) | 1:1 (1:0) | ЦДСА |
| 05.08.1951 | 24 | Спартак (Москва) | 1:1 (0:1) | Шахтёр |
| 06.08.1951 | 24 | ВВС | 0:2 (0:1) | Даугава |
| 07.08.1951 | 19 | ВМС | 2:1 (1:1) | Торпедо (Горький) |
| 08.08.1951 | 24 | Торпедо (Москва) | 1:2 (0:1) | Динамо (Ленинград) |
| 10.08.1951 | 20 | Зенит | 3:1 (1:0) | ВВС |
| 10.08.1951 | 24 | ЦДСА | 3:1 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 12.08.1951 | 24 | Крылья Советов | 1:0 (0:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 14.08.1951 | 17 | Зенит | 0:0 | ВМС |
| 21.08.1951 | 24 | Динамо (Москва) | 3:0 (2:0) | Зенит |
| 22.08.1951 | 22 | Даугава | 0:2 (0:2) | Динамо (Киев) |
| 26.08.1951 | 18 | Динамо (Киев) | 4:0 (3:0) | ВМС |
| 26.08.1951 | 21 | Динамо (Москва) | 1:2 (0:2) | Спартак (Москва) |
| 26.08.1951 | 23 | Шахтёр | 8:0 (5:0) | Торпедо (Горький) |
| 26.08.1951 | 29 | Зенит | 0:1 (0:0) | Даугава |
| 29.08.1951 | 25 | ЦДСА | 3:0 (3:0) | Спартак (Тбилиси) |
| 30.08.1951 | 24 | Динамо (Киев) | 2:0 (1:0) | Торпедо (Горький) |
| 30.08.1951 | 25 | ВВС | 0:2 (0:0) | Торпедо (Москва) |
| 30.08.1951 | 25 | Крылья Советов | 2:2 (1:1) | ВМС |
| 31.08.1951 | 25 | Динамо (Ленинград) | 3:2 (2:1) | Динамо (Москва) |
| 31.08.1951 | 25 | Спартак (Москва) | 4:2 (3:0) | Динамо (Тбилиси) |
| 03.09.1951 | 26 | Торпедо (Москва) | 3:1 (2:0) | Зенит |
| 04.09.1951 | 26 | ВМС | 2:4 (1:3) | Динамо (Москва) |
| 04.09.1951 | 26 | Даугава | 1:0 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 04.09.1951 | 26 | Динамо (Ленинград) | 2:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 04.09.1951 | 26 | Крылья Советов | 2:3 (1:1) | Динамо (Тбилиси) |
| 04.09.1951 | 26 | Спартак (Москва) | 2:3 (2:1) | Спартак (Тбилиси) |
| 05.09.1951 | 26 | ЦДСА | 3:1 (2:1) | ВВС |
| 07.09.1951 | 27 | Зенит | 1:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 08.09.1951 | 27 | Динамо (Ленинград) | 2:0 (1:0) | ВМС |
| 08.09.1951 | 27 | Торпедо (Москва) | 2:0 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 09.09.1951 | 18 | Спартак (Москва) | 2:0 (0:0) | Торпедо (Горький) |
| 09.09.1951 | 27 | Даугава | 0:0 | ЦДСА |
| 09.09.1951 | 27 | Шахтёр | 0:0 | Крылья Советов |
| 12.09.1951 | 28 | ВВС | 1:2 (0:0) | Динамо (Ленинград) |
| 12.09.1951 | 28 | Динамо (Тбилиси) | 2:1 (0:0) | Динамо (Киев) |
| 12.09.1951 | 28 | Торпедо (Москва) | 1:2 (0:2) | ВМС |
| 13.09.1951 | 28 | Даугава | 2:2 (1:1) | Динамо (Москва) |
| 13.09.1951 | 28 | Спартак (Москва) | 1:2 (1:0) | Зенит |
| 14.09.1951 | 28 | Спартак (Тбилиси) | 1:2 (1:2) | Шахтёр |
| 14.09.1951 | 28 | Торпедо (Горький) | 0:1 (0:0) | Крылья Советов |
| 16.09.1951 | 23 | ВВС | 3:2 (2:0) | ВМС |
| 17.09.1951 | 29 | Спартак (Москва) | 1:2 (1:2) | Торпедо (Москва) |
| 17.09.1951 | 30 | Динамо (Тбилиси) | 1:1 (1:1) | Шахтёр |
| 18.09.1951 | 20 | Торпедо (Горький) | 1:6 (0:3) | Динамо (Москва) |
| 18.09.1951 | 29 | Динамо (Ленинград) | 2:2 (2:2) | Крылья Советов |
| 18.09.1951 | 29 | Спартак (Тбилиси) | 0:3 (0:3) | Динамо (Киев) |
| 23.09.1951 | 16 | Динамо (Ленинград) | 1:3 (0:2) | Даугава |
| 23.09.1951 | 21 | Крылья Советов | 1:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
| 23.09.1951 | 29 | ЦДСА | 2:1 (1:0) | Динамо (Москва) |
| 27.09.1951 | 30 | Крылья Советов | 1:1 (0:0) | Динамо (Москва) |
| 27.09.1951 | 30 | ЦДСА | 2:0 (1:0) | Динамо (Киев) |
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по футболу 1951 (класс «А»)"
Примечания
- ↑ [fc-dynamo.ru/champ/prot.php?id=224300 Чемпионат СССР 1951. Динамо (Ленинград) - Крылья Советов (Куйбышев) (1:2)]
Ссылки
- [www.klisf.info/tourns/urs/1951/10c.htm Календарь игр]
- [www.rsssf.com/tabless/su51.html На www.rsssf.com]
- [wildstat.ru/p/2001/ch/URS_1_1951/stg/all/tour/all Результаты на WildStat.ru]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по футболу 1951 (класс «А»)
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.
В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.
По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
