Смолуховский, Мариан

Мариан Смолуховский
Marian Smoluchowski
Место рождения:	Фордер-Брюль, близ Вены
Страна:	Австро-Венгрия Австро-Венгрия
Научная сфера:	статистическая физика
Место работы:	Львовский университет Краковский университет
Альма-матер:	Венский университет
Научный руководитель:	Йозеф Стефан

Мариа́н Смолухо́вский (фон Смолан-Смолуховский, польск. Marian Smoluchowski; 28 мая 1872, Фордер-Брюль, близ Вены — 5 сентября 1917, Краков) — польский физик-теоретик.

Уравнения Смолуховского, разработанные им теоретические основы и вычислительные методы стали фундаментом статистической физики и особенно важной сегодня её отрасли, называемой теорией стохастических процессов, развиваемой как физиками, так и математиками. Применения уравнений Смолуховского простираются от физики (как макроскопических, так и субатомных систем) и химии до биологии и технических наук. Многочисленны и практические применения модели Смолуховского, например — индустриальное очищение воды, коагуляция молока, возникновение гелевых барьеров, агрегация гранулоцитов, адгезия лейкоцитов, рост нанотрубок и многое другое.

Биография

Мариан Смолуховский родился 28 мая 1872 года в городе Фордер-Брюль под Веной в польской семье Вильгельма Смолуховского — юриста, высокого чиновника в канцелярии австрийского императора Франца Иосифа — и его жены Теофилы Щепановской. Мариан и его старший брат Тадеуш окончили знаменитую венскую Терезианскую мужскую гимназию, которую посещали дети аристократов и высшего чиновничества Австро-Венгерской монархии. Кроме нормальных учебных предметов, а также изучения иностранных языков (латынь, греческий, английский), в Терезиануме было очень много занятий по физической культуре: плавание, муштра, верховая езда, фехтование.

В первые годы школьного обучения Мариан увлекался гуманитарными предметами, а потом — астрономией. Благодаря встрече с великолепным учителем физики А. Хёфлером у него возник интерес к физике и вообще к естествознанию.

Кроме школы очень важную роль в развитии Мариана сыграла его семья. Прежде всего мать, которая была культурной и музыкально одаренной женщиной, а также её сестра Бенигна Вольска. Благодаря этим двум женщинам Мариан начал интересоваться музыкой и изобразительными искусствами. Бенигна Вольска жила недалеко от Флоренции. Почти ежегодно во время каникул Мариан гостил у тети и её мужа в Италии. Близость великолепного искусства Флоренции, совместные музыкальные занятия (Мариан играл на рояле) развивали артистический талант и эстетическую впечатлительность мальчика и юноши. В Вене ближайшими товарищами по музыкальной деятельности Мариана были прекрасно поющая мать и его друг — молодой музыкант и композитор Гуидо Петерс. Смолуховский с удовольствием и знанием дела принимал участие в музыкальных событиях и стал квалифицированным и полным энтузиазма пианистом. Особенно он ценил музыку Бетховена и Вагнера, а также сочинения Малера и Франка.

Мариан Смолуховский получил аттестат зрелости с отличием в 1890 году после девятилетней учебы. В свои школьные годы он брал частные уроки по дифференциальному и интегральному исчислению, аналитической геометрии и теоретической механике. Это позволило ему поступить на философский факультет Венского университета сразу на третий курс обучения. В качестве основных предметов он выбрал физику и математику. Учителями Смолуховского в Венском университете были известные физики того времени Дж. Стефан и Ф. Экснер. Среди них не было Л. Больцмана, потому что он пребывал в то время еще в Мюнхене и начал работать на кафедре Венского университета только с 1895 года. Однако Больцман сыграл решающую роль в развитии научных физических взглядов Смолуховского благодаря своим научным статьям, переписке и будущим непосредственным встречам. Первая научная работа М. Смолуховского вышла в 1893 году в сборнике трудов Венского университета. Это была экспериментальная статья, посвященная внутреннему трению в жидкостях. Кандидатская диссертация на тему «Акустические исследования упругости мягких материалов» была опубликована в том же самом сборнике в 1894 году. Присуждение ученой степени состоялось в 1895 году, диссертация была удостоена высшей именной награды Императора и перстня с бриллиантом.

Благодаря пособию родителей, а также небольшой стипендии Венского университета Смолуховский проводил много времени в научных командировках. Денег у него было мало, но расчетливость позволила Мариану почти два года вести как экспериментальные, так и теоретические исследования в ведущих лабораториях Европы. Сначала он работал в Париже в лаборатории Нобелевского лауреата по физике Г. Липпмана над проверкой закона Клаузиуса, гласящего о зависимости интенсивности теплового излучения от среды, в которую помещено излучающее тело. Потом на протяжении восьми месяцев Смолуховский вместе с Дж. Битти и лордом Кельвином изучал в лаборатории в Глазго влияние рентгеновских лучей на электропроводность газов. С мая до августа 1897 года Мариан работал в берлинской лаборатории Э. Варбурга, где изучал теплопроводность в разреженных газах. Во всех этих научных центрах Смолуховский оставил о себе память как об исключительно способном экспериментаторе и теоретике. Так, результаты исследований, полученные в лаборатории Варбурга, были в то время одними из чрезвычайно немногих подтверждений правильности кинетической теории газов. Однако в этой работе нет атомистических основ. Автор представляет проблему чисто феноменологически, независимо от кинетической теории, лишь осторожно упоминая о возможности формулировки результатов на атомистическом языке. Кинетическая теория вещества станет позднее главным направлением научной работы Смолуховского.

В 1898 году Смолуховский получил ученую степень доктора наук и стал приват-доцентом Венского университета. Радость молодого доцента разделяла как семья, так и университетская среда. Научные надежды на Смолуховского возлагали не только его университетские учителя, но и сам Людвиг Больцман — великий предшественник кинетической теории газов.

Надо сказать, что Мариан Смолуховский помимо музыки увлекался еще и альпинизмом. Пристрастие к горным экскурсиям он воспринял от своего отца и старшего брата Тадеуша. Когда ему было 13 лет, он вместе с Тадеушем перешел Заврат и Польский хребет в Татрах. В 1890—1893 годах Тадеуш и Мариан с товарищами осилили 24 новых скальных маршрута, 16 из которых были первыми пиковыми восхождениями. В 1894 Мариан отправился в Западные Альпы, где покорил несколько известных горных вершин. Однако новые обязанности во Львовском университете и брак с Софией Баранецкой, очаровательной дочерью профессора математики Ягеллонского университета, прервали альпинистские экспедиции. Во время работы во Львове, а потом в Кракове Смолуховский занимался высокогорным лыжным спортом в Татрах и Восточных Карпатах.

В научной деятельности Смолуховский жаловался на провинциализм Львова и отсутствие коллег должного уровня, с которыми он мог бы обсуждать свои новые результаты. Он в одиночку поддерживал оживленные научные контакты и сотрудничество с выдающимися учеными Европы. Эти контакты облегчало знание Смолуховским многих иностранных языков. Например, один из датских ученых был приятно удивлен, когда узнал, что Мариан читал его статьи на датском языке. Смолуховский часто ездил в Вену (где работал его ближайший друг и выдающийся физик Ф. Хазенёрль), Гёттинген, Варшаву (которую называл малым Парижем из-за высокого уровня культурной жизни) и британский Кембридж (где девять месяцев сотрудничал с Дж. Дж. Томсоном и Э. Резерфордом — Нобелевскими лауреатами). Он общался также с А. Эйнштейном в связи с теорией броуновского движения, которую они оба и создали. Во Львов специально приезжал проницательный физик из Лейдена П. Эренфест, чтобы обсудить актуальные научные проблемы со Смолуховским. Мариан Смолуховский интересовался также физикой в Российской империи. Об этом, например, свидетельствует письмо 1912 года, которое он направил в Московское физическое общество после смерти профессора Московского университета Петра Лебедева, создателя первой русской физической школы (надо заметить, что научная деятельность Лебедева не была связана с работами Смолуховского).

В мае 1898 года Смолуховский занял должность приват-доцента в университете Львова, уже на следующий год стал экстраординарным профессором по теоретической физике, а в 1903 году — полным профессором. В то время он был самым молодым профессором Габсбургской монархии. Смолуховский проявил себя как замечательный преподаватель и педагог. Он предложил изменения в системе университетского обучения, в то время в большинстве университетов незнакомых, в виде упражнений к лекциям. Основным достоинством лекций Смолуховского была их прозрачность вместе с исчерпывающим подходом к данному вопросу. Его лекции слушали также студенты других направлений университета.

Смолуховский работал интенсивно, ежегодно публикуя в среднем пять статей в научных журналах на немецком, французском и английском языках. Именно в это время возникли уже упомянутые выше теории флуктуаций плотности, броуновского движения, критической опалесценции, а также вышли из печати статьи, посвященные термодинамике. Кроме того, следует отметить, что Смолуховский публиковал научные работы и в других областях науки, например об атмосфере Земли и планет, о возникновении складчатых гор, о нескольких вопросах в области аэродинамики, о явлении электроосмоса. Эти работы пользовались большим интересом и признанием современников.

В 1913 году Смолуховскому предложили кафедру экспериментальной физики в Ягеллонском университете. Смолуховский был теоретиком, но у него хватало квалификации для управления кафедрой экспериментальной физики. Ранее он был автором или соавтором нескольких блестящих экспериментов, проведенных в известных европейских лабораториях. Краков и Ягеллонский университет были также провинциальными по сравнению с Веной, однако Смолуховский принял предложение, потому что из Кракова было ближе до научных центров Европы. Пребывание в Кракове привело к появлению необычайно важных работ, представляющих взаимосвязь между кинетической теорией и термодинамикой, теорию осаждения частиц в поле силы тяжести, основой которой был вывод уравнения, называемого сегодня уравнением Смолуховского, а также теорию коагуляции коллоидов.

В 1916 году Смолуховский прочитал три лекции в Гёттингене, которые до сих пор остаются основополагающим введением в проблемы броуновского движения и молекулярных флуктуаций. В том же году он получил предложение переехать в Венский университет. Он согласился после некоторых колебаний, но дело распалось по национальным причинам. Сходное предложение поступило из Варшавы. В такой ситуации Ягеллонский университет предложил Смолуховскому (желая его «остановить») звание ректора. К сожалению, в августе 1917 года Смолуховский заболел дизентерией и 5 сентября 1917 года умер в возрасте чуть более 45 лет. Посмертные воспоминания о Смолуховском написали физики такого уровня, как Альберт Эйнштейн и Арнольд Зоммерфельд. В последующие годы два многолетних научных сотрудника Смолуховского получили Нобелевские премии по химии — Рихард Зигмонди в 1925 году и Теодор Сведберг в 1926 году.

Не только статьи Смолуховского, посвященные разрешению проблемы броуновского движения, сыграли фундаментальную роль в развитии физики. Также ценны его работы, написанные в конце жизни. Особенно актуальное значение имеет так называемый мысленный эксперимент, предложенный Смолуховским в 1912 году. Этот эксперимент, связанный со вторым законом термодинамики, относится к возможности получения «полезной» работы из броуновского движения. Позднее он был популяризирован и расширен Ричардом Фейнманом в его известных лекциях по физике и стал импульсом к развитию модели броуновских двигателей.

Публикация 1914 года об ограничениях второго закона термодинамики, которая основывалась на докладе, сделанном Смолуховским в Гёттингене, повлияла на развитие квантовой механики, конкретно — на теорию измерений фон Неймана. Об этом прекрасно написал в книге «Эволюция понятий квантовой механики» известный израильский историк науки Макс Джеммер:

Идея Смолуховского о разуме, постоянно осведомленном о мгновенном состоянии динамической системы и поэтому могущем нарушать второй закон термодинамики, не совершая никакой работы, была, вероятно, самым первым логически неопровержимым умопостроением на тему воздействия разума на материю. Оно, как мы видели, проложило путь к далеко ведущему заключению фон Неймана о том, что невозможно полным и последовательным образом сформулировать законы квантовой механики без обращения к человеческому сознанию.

В истории физики Мариана Смолуховского будут помнить, главным образом, за его работы по теории броуновского движения. Смолуховский создал на основе теории броуновского движения кинетическую теорию коагуляции коллоидов, теорию электрокинетических явлений, заложив фундамент кинетической теории коллоидных систем. На основе теории флуктуаций разработал теорию критической опалесценции (1908). Работы Смолуховского нанесли серьёзный удар гипотезе «тепловой смерти Вселенной», доказали справедливость молекулярно-кинетической теории и способствовали окончательному укреплению атомистических представлений.

Память

• Польским физическим обществом учреждена медаль Смолуховского, вручаемая с 1965 за достижения в области физики.
• В 1970 г. Международный астрономический союз присвоил имя Мариана Смолуховского кратеру на обратной стороне Луны.

Публикации

• М. Смолуховский. [ufn.ru/ufn27/ufn27_5/Russian/r275c.pdf О понятии случайности и о происхождении законов вероятностей в физике] // УФН. — 1927. — Вып. 5.
• М. Смолуховский. [ufn.ru/ufn67/ufn67_12/Russian/r6712h.pdf Границы справедливости второго начала термодинамики] // УФН. — 1967. — Т. 93, вып. 12.

Литература

• В.А. Анри. [ufn.ru/ufn18/ufn18_1/Russian/r181f.pdf М.Ф. Смолуховскiй (Marian V.-Smoluchowski)] // УФН. — 1918. — Вып. 1.
• С.Г. Суворов. [ufn.ru/ufn67/ufn67_12/Russian/r6712g.pdf К 50-летию со дня смерти Мариана Смолуховского] // УФН. — 1967. — Т. 93, вып. 12.
• Храмов Ю. А. Смолуховский Марианн фон (Smoluchowski Marian von) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 249—250. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
• М. Немец. Мариан Смолуховский — всесторонняя личность // Квант. — М.: МИАН, 2012. — № 3. — С. 12–15.
• A. Fuliński [www.actaphys.uj.edu.pl/_cur/store/vol29/pdf/v29p1523.pdf On Marian Smoluchowski’s Life and Contribution to Physics // Acta Physica Polonica B]. — 1998. — Т. 29, № 6.

См. также

• Уравнение Смолуховского

Ссылки

• [ptf.fuw.edu.pl/ptf3p.html Лауреаты медали имени Смолуховского]

Отрывок, характеризующий Смолуховский, Мариан

– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»