Старообрядцы в Белоруссии

Старообрядцы в Белоруссии — этнокультурная группа русских в Белоруссии, придерживающихся старообрядчества.

Если идёт речь о русском меньшинстве в Белоруссии, то необходимо помнить о том, что не всегда можно воспринимать русское население как одну общность. Научно корректным выглядит выдвижение старообрядцев в отдельное меньшинство, как группу с собственной исторической судьбой, культурным комплексом и отдельным самосознанием, сформированным под влиянием специфической религиозной традиции. Несмотря на жизнь в иноэтнической и инокультурной среде, старообрядцы сохранили свои культурные особенности, которые выделяли это меньшинство среди местного населения.

История

XVII в.

Первой постоянной группой русских в Белоруссии появились старообрядцы (староверы), которые в середине XVII в. расселились на белорусских землях. В России в первой половине XVII в. произошла реформа Русской православной церкви. Она расколола общество на тех, кто поддержал изменения, и на тех, кто отказался. Последних стали называть староверами. Против них власть проводила политику репрессий, которая побуждала к эмиграции. Значительная часть тех, кто не принял церковную реформу, сразу же направилась в Речь Посполитую. Старообрядцы (современная научная традиция использует именно этот термин как более корректный, чем «староверы») основали на белорусских землях два крупных центра - вокруг Браслава и Видз (Подвинье) и вокруг Ветки (Полесье).

Расселение по этим регионам находилось в тесной связи с существованием среди старообрядцев двух течений — поповства и беспоповства. Поповцы имели своих священников и весь духовный строй, признавали таинства посвящения и помазание. В поповстве выделилась наиболее зажиточная часть старообрядцев, которая в силу своего экономического положения дружелюбно относилась к государству. Именно поповцы создали Ветковский центр старообрядчества, который со временем стал крупнейшим и сформировал особое течение поповства - ветковский соглас (соглас, или «согласие» - объединение старообрядцев, носителей отдельной системы религиозных представлений). Ветковские поповцы в обрядовой практике отличались от других поповских согласий — дьяконовского и епифановского.

В Подвинье расселялись преимущественно беспоповцы. Они отказывались от института священства и таинств, где были нужны священники, - евхаристии и брака. Этот поток старообрядчества характеризовался стихийностью протеста против социального зла, поиском истины небесной, так и земной. Беспоповство разделялось на большое количество направлений (согласия), самыми крупными среди которых были поморский, федосеевский, филипповский (сжигатели), нетовский и пастуховый. Социальной базой радикальных согласия являлись крестьяне, которые потеряли связь со своей общиной. Органы управления государством воспринимались беспоповцами как слуги Антихриста, именно поэтому к государственности были негативные отношения. Руководство Речи Посполитой по-разному относилось к течениям старообрядчества. Радикальные общины Подвинься неоднократно подвергались нападениям войск Речи Посполитой, а ветковские поповцы, наоборот, имели очень хорошие отношения с властями.

Специальная комиссия во главе с А. Поцеем была направлена в 1690 г. в Ветку для ознакомления с поповыми слободами. Исследование проводилось по четырем направлениям: «о родопроисхождении; о Вере; о жизни; о количестве». Комиссия, работа которой была инициирована католической церковью, пришла к выводу, что ветковские поповцы не создают угрозы для государства. Католическая церковь рассматривала старообрядцев, как группу отходящих от православия. Поэтому король Речи Посполитой Ян III Собеский в 1691 позволил противникам религиозной реформы православной церкви свободно жить в государстве.

XVIII в.

Миграция старообрядцев на территорию современной Белоруссии негативно воспринималось властями Московского государства. Это спровоцировало карательную экспедицию полковника Сытина в 1735 г., в ходе которой были разорены ветковские слободы. Большинство населения (по некоторым данным, около 14 тыс. старообрядцев) было выселено в Российскую империю. Трагические события повторились в 1764 г. Часть старообрядцев, которой повезло спастись от депортации, расселилась по всему Минскому воеводству. Захваченных русскими войсками старообрядцев ссылали в Сибирь и на Алтай.

Общины тех, кто не признал церковную реформу, заняли в ВКЛ пустующие социально-экономические ниши. Они стремились жить изолированно от окружающего населения. Местные белорусские жители не воспринимали мигрантов как конкурентов, поэтому конфликтов между ними не происходило. Старообрядцы считались добрыми и трудолюбивыми хозяевами. Землевладельцы стремились расселить их именно на своей земле, предлагали льготные условия аренды.

XIX в.

После разделов Речи Посполитой миграционные волны на территорию Белоруссии продолжались и в основном были связаны со старообрядцами.

XX в.

Количество старообрядцев к 1914 г. достигло 100 тыс. человек.

Культура

Декоративное искусство

В рамках отдельной религиозной традиции старообрядцев выделялась ветковская школа книжной графики и орнамента. Для неё были характерны сочетание «старопечатного» стиля со стилем «московского барокко», широкое использование растительного орнамента. В заставках и буквицах использовались изображения животных, птиц и насекомых. Книги имели богатую цветовую гамму. Приобрела известность ветковская школа иконописи, для которой было характерно сочетание древних традиций с новыми элементами в технике. Сочетание канонов византийской и русской православных церквей с техникой московских, новгородских, украинских и белорусских мастеров объясняется тем, что Ветка имела статус религиозного центра старообрядчества, к которому стремились все выдающиеся мастера.

Хозяйство

Основными занятиями старообрядцев были земледелие и скотоводство. Они дополнялись ремесленничеством и отходными промыслами. С XVIII в. среди старообрядцев расширяются занятия торговлей. Старообрядцы Белоруссии имели тесные связи со всеми старообрядческими общинами, что очень способствовало развитию торговли. Главную роль играли ветковские купцы, которые были посредниками в торговле с Россией. Торговали зерном, солью, скотом, лесом, мехом.

Поселения

Планировка поселений зависела от условий безопасности, ландшафта и географии региона, а также от структуры землепользования. Тип поселения у поповцев и беспоповцев отличался. Так, на Подвиньи, где были разбросаны малодворные поселения беспоповцев, наблюдалось бессистемная планировка гнездового или кучевого типа. Поповские слободы на Ветке были довольно большими и имели изначально гребенчатый тип застройки, а с середины XVIII в. — уже уличный. Сама Ветка довольно быстро превратилось в поселение городского типа. Исторически на территории Белоруссии среди старообрядцев был распространён замкнутый тип двора. Постепенно появились дворы крытого типа, если дом и сарай имели общую крышу. К дому присоединялись клеть, навесы и др. Практиковалось существование тайного хода со двора. Двор обязательно имел баню. Дом украшался резьбой по дереву. Существовал даже термин «ветковская резьба», что свидетельствовало о её особенности, четкой художественности. Нужно отметить, что старообрядческая община Белоруссии имела определённую социальную стратификацию, в соответствии с которой существовали достаточно различные культурные комплексы: крестьян и мещан, зажиточных и неимущих, земледельцев и торговцев и т. д. Например, старообрядцы-мещане имели довольно большие многокомнатные дома с оригинальным интерьером.

Одежда

Одежда старообрядцев также отличалась от одежды местного населения. В основе женского комплекса одежды были сарафан и рубашка. Рубашку шили из полотна или коленкора, наверх надевали пестрый сарафан или юбку. На юбку обязательно надевали яркий фартук. Платья шили из ситца, шелка или шерсти. Головные уборы девушек отличались от женских. Девушки заплетали волосы в одну косу. Для женщин обязательным был головной убор. Зимой носили меховые шапки или повязки из шерсти. Ткани, из которой было сшита одежда мещанок были более дорогими, чем у женщин крестьянок.

Мужская одежда крестьян также отличалась от мещанской или купеческой. Крестьяне носили рубашки навыпуск из полотна или ситца с косым воротом. Под мышками делали треугольные вставки из другой ткани. Широкие шаровары из полотна во время работы убирались в сапоги или лапти. На рубашку обязательно надевали безрукавку-поддевку из сукна. На голове носили колпак или картуз. Зимой надевали шубы из овчины. Купцы и мещане носили рубашки, шаровары, долгополый кафтан и сапоги (желтые или красные). Рубашка подпоясывались пояском. Отдельным видом одежды была жилет. Зимой носили длинную шубу, которая свидетельствовала о зажиточности.

Кухня

Еда старообрядцев сохранила традиции русской кухни. Основными были блюда из капусты, различные каши, квас. Запрещался табак и алкоголь. Чай и кофе некогда считались «нечистыми» и «антихристовыми».

Интересным был свадебный обряд старообрядцев. Он отличался от православных традиций. Благословение священника заменило родительское. Брак, с одной стороны, признавался священным, а с другой — считался греховным. На свадьбе в большинстве общин было запрещено присутствовать небрачной молодёжи. Обязательными на свадьбе считались водка, медовые пряники и блюда с грибами.

Отрывок, характеризующий Старообрядцы в Белоруссии

В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!