Стеклов, Юрий Михайлович

Ю́рий Миха́йлович Стекло́в (псевдоним Ю. Невзоров, настоящее имя Овший Моисе́евич Наха́мкис; 15 (27) августа 1873, Одесса — 15 сентября 1941) — российский революционер и публицист, государственный и политический деятель, историк, редактор.

Биография

Родился в зажиточной семье. Ещё гимназистом в 1888 году организовал рабочий кружок в Одессе, объединявший главным образом учеников еврейского ремесленного училища «Труд». «За политическую неблагонадежность» был исключен из седьмого класса гимназии, окончив её экстерном в 1891 году. В 1893 году присоединился к социал-демократам.

После разгрома рабочей организации в Одессе в 1894 году был арестован, посажен в тюрьму и сослан на десять лет в Якутскую область, в 1897-99 году отбывая там воинскую повинность. Бежал из сибирской ссылки в конце 1899 года.

Попав в эмиграцию, под псевдонимом Невзоров присоединился к «Союзу русских социал-демократов за границей». Затем примкнул к редакции газеты РСДРП «Искра». В 1901—1903 годах участвовал в социал-демократической литературной группе «Борьба». Сотрудничал с марксистским журналом «Заря».

По итогам Второго съезда РСДРП (1903) примыкал к большевикам, хотя по ряду вопросов организационного характера не соглашался с Владимиром Лениным.

Вернулся в Россию, участвовал в революции 1905 года. На последнем заседании Петербургского совета рабочих депутатов Стеклова арестовали, и полгода он провёл в заключении.

Сотрудничал в большевистских изданиях.

В 1909 году принял христианство.

В 1909—1914 годах печатался в большевистских газетах «Социал-демократ», «Звезда», «Правда», журнале «Просвещение». Оказывал содействие работе социал-демократической фракции в Государственной думе III и IV созывов.

В 1910 году вновь арестован по приказу Петра Столыпина. Выбрав между ссылкой в Сибирь на три года или высылкой за границу второй вариант, он отправился во Францию, где преподавал в партийной школе в Лонжюмо и сотрудничал в периодической печати российской и германской социал-демократии.

С началом Первой мировой войны в 1914 году, после кратковременного ареста в Германии, снова в России. В 1914—1916 годах закончил своё образование, начатое в 1891 году в Киевском и в 1908—1910 годах в Петербургском университетах, на юридическом факультете последнего. Получив диплом юриста, записался в помощники присяжных поверенных.

Принимал активное участие в Февральской революции 1917 года. Был избран в качестве внефракционного социал-демократа членом исполкома Петросовета и редактором «Известий Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов» (до мая 1917 года). Весной 1917 года входил в контактную комиссию Петроградского совета, осуществлявшую связь с Временным правительством.

Стоял на позициях революционного оборончества. Участвовал в составлении приказа № 1 от 1 марта 1917 года и воззвания «К народам всего мира», призывавшего к прекращению войны. Был одним из редакторов (совместно с Максимом Горьким и Николаем Сухановым) социал-демократической газеты «Новая жизнь».

После Октябрьской революции в 1917—1925 годах редактор газеты «Известия ВЦИК» (впоследствии «Известия»). Написанные им в «Известиях» передовицы получили название «стекляшки» (или «стекловицы»). Борис Ефимов вспоминал, что у него в кабинете висела в рамочке ленинская записка: «Тов. Стеклов! Читал вашу передовицу. Вот как нужно писать и побольше!». Предложил создать на базе издательства «Известия» ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал «Новый мир». В первый год руководил журналом (совместно с А. В. Луначарским, с которым ранее работал над журналом «Красная нива»).

Был членом президиума ВЦИК 2-го и 3-го созывов, делегатом нескольких съездов большевистской партии.

В 1918 году совместно с Я. С. Шейнкманом составил проект первой советской Конституции РСФСР, принятой V Всероссийским съездом Советов. Стал одним из авторов первой Конституции СССР 1924 года.

В 1928—1929 годах был главным редактором журнала «Советское строительство». В 1930-х годах входил в редколлегию журнала «Революция и национальности».

С 1929 года — заместитель председателя Учёного комитета при ЦИК СССР, который руководил советскими учебными и научными учреждениями.

Автор многих исторических работ (в основном по истории русской и западноевропейской социалистической мысли), монографий «Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность» (т. 1—2, 1909, 1928), «Карл Маркс. Его жизнь и деятельность» (1918), «Интернационал (1864—1914)» (т. 1-2, 1918), «М. А. Бакунин. Его жизнь и деятельность (1814—1876)» (т. 1-4, 1920—1927), «Борцы за социализм» (т. 1-2, 1923-24), «Огюст Бланки» (1930), «Жизнь и деятельность Добролюбова» (1930) и других.

Репрессирован в феврале 1938 года. Умер в заключении. Посмертно реабилитирован в 1956 году.

Библиография

• Стеклов Ю.М. Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность. СПб., 1909. — 426 с.
• Стеклов Ю. Прудон. Пг., 1918
• Стеклов Ю. Поль Лафарг. Пг., 1918
• Стеклов Ю. Первый Интернационал. М., Гиз, 1923.

Семья

Сын — Владимир Юрьевич Стеклов (1910—1982) — советский энергетик, главный инженер института «Оргэнергострой», сценарист документального кино; автор и редактор книг «Ленинский план электрификации в действии» (1956), «50 лет ленинского плана ГОЭЛРО» (1970), «50 лет ленинского плана электрификации» (1970), «В. И. Ленин и электрификация» (1970), «Развитие электроэнергетического хозяйства СССР» (3 изд., 1970) и других.

Память

• В СССР были изданы почтовые марки, посвящённые Стеклову:

• Rus Stamp-Steklov YM.jpg

  Почтовая марка СССР, 1963 год

• USSR stamp Yu.Steklov 1973 4k.jpg

  Почтовая марка СССР, 1973 год, 4 копейки (ЦФА 4268, Скотт 4111)

Образ в искусстве

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В 6-й серии минисериала «Гибель империи» производит арест сотрудников контрразведки от имени Петросовета. Изображен в виде неопрятного («Козел смердячий, чем же от него так воняет?» — «Это запах времени») революционера, преследующего офицеров, стоящих на страже государства (говорит фразу: «Ненавижу офицерье!») и арестовывающих их без причины.

Литература

• Литвин А.Л. Без права на мысль. (Историки в эпоху Борьшого террора. Очерки судеб). — Казань: Татарское кн. изд-во, 1994. — С. 152-166. — 191 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-928-00474-1.

Ссылки

• Стеклов Юрий Михайлович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [cfc.rusarchives.ru/CFC-search/Search/Details/701/00000000-1200-0000-0000-000000076758/ Стеклов Владимир Юрьевич] — статья из ЦФК

Отрывок, характеризующий Стеклов, Юрий Михайлович

Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.