Сукин, Александр Яковлевич

Александр Яковлевич Сукин
Дата рождения	17 ноября 1764(1764-11-17)
Дата смерти	1 июля 1837(1837-07-01) (72 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	пехота
Звание	генерал от инфантерии
Командовал	2-я пехотная дивизия Петропавловская крепость
Сражения/войны	Русско-шведская война 1788—1790, Война третьей коалиции, Война четвёртой коалиции
Награды и премии	Орден Святой Анны 3-й ст. (1798), Орден Святой Анны 2-й ст. (1799), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1807), Орден Святой Анны 1-й ст. (1807), Золотое оружие «За храбрость» (1807), Орден Святого Георгия 3-й ст. (1808), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1821), Орден Святого Александра Невского (1826), Орден Святого Владимира 1-й ст. (1832), Орден Белого Орла (1835), Орден Святого Андрея Первозванного (1835).

Александр Яковлевич Сукин (1764—1837) — генерал от инфантерии, комендант Петропавловской крепости, член Государственного совета Российской империи.

Биография

Родился 17 ноября 1764 года, происходил из дворян Новгородской губернии; был сыном действительного статского советника Якова Ивановича Сукина (1710—1778) от брака с Ириной Фёдоровной, урождённой Нееловой (1728—1778).

Получив домашнее образование, Сукин 6 августа 1773 года был зачислен в лейб-гвардии Измайловский полк капралом; в действительную службу вступил 1 января 1788 года прапорщиком. Произведённый 1 января следующего года в подпоручики, Сукин 1 января 1790 года занял должность полкового адъютанта и принял участие в завершающих операциях русско-шведской войны.

Продолжая службу в Измайловском полку, Сукин последовательно получил чины капитан-поручика (1 января 1794 г.), капитана (18 декабря 1796 г.), полковника (27 сентября 1798 г.) и 28 сентября 1799 г. был произведён в генерал-майоры с переводом на должность командира батальона в лейб-гвардии Преображенский полк, в котором, однако, находился недолго, поскольку 3 апреля 1800 года был назначен Одесским комендантом и шефом Ладожского мушкетёрского полка. Следующим назначением Сукина был Елецкий мушкетёрский полк, который был дан ему в шефство 31 марта 1804 года.

В 1805—1806 гг. Сукин принимал участие в войне против французов и находился в походе в Силезии; в кампании 1806—1807 гг. принимал участие в сражении при Пултуске. В кампании следующего года участвовал в сражениях при Чарново и Прейсиш-Эйлау, в последнем был ранен пулей в левую икру и до апреля находился в Кёнигсберге на лечении, за отличие награждён орденами св. Владимира 3-й степени (8 апреля 1807 г.) и св. Анны 1-й степени (26 апреля того же года). Вернувшись в мае в действующую армию, Сукин был в сражениях при деревнях Шарник и Лингенау, в которых временно командовал 2-й пехотной дивизией, а также при Гейльсберге. В сражении при Фридланде Сукин во главе Елецкого мушкетёрского полка был тяжело ранен, причём ему ядром оторвало ногу ниже правого колена. За отличие он был 20 мая 1808 года награждён орденом св. Георгия 3-й степени (№ 181 по кавалерским спискам)

В воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении против французских войск 2-го июня при Фридланде, где явил опыты примерной твёрдости и неустрашимости, причём оторвана была ядром нога.

Кроме того, 1 декабря 1807 г. он получил золотую шпагу с алмазами и надписью «За храбрость».

По окончании военных действий Сукин долгое время находился на излечении, по возвращении к службе он был 12 декабря 1807 года произведён в генерал-лейтенанты. Однако раны мешали ему занимать строевую должность и он оставался не у дел, занимая лишь пост полкового шефа Елецкого полка.

17 марта 1812 года Сукин был назначен членом совета Военного министерства, а с началом вторжения Наполеона в Россию он вошёл в состав Устроительного комитета по организации народного ополчения.

18 февраля 1814 года Сукин получил должность коменданта Санкт-Петербургской крепости и, оставаясь в этой должности, 18 февраля 1816 года был назначен сенатором, с марта заседал во 2-м отделении 3-го департамента Сената.

30 августа 1823 года Сукин был назначен членом Государственного совета, где заседал в Департаменте военных дел, причём с 30 апреля 1826 по 26 августа 1827 года председательствовал в нём.

12 декабря 1823 года произведён в генералы от инфантерии, 15 декабря 1825 года пожалован в генерал-адъютанты. С 1 июня 1826 года Сукин вошёл в состав членов Верховного уголовного суда по делу декабристов; 22 сентября 1827 года стал председателем Комитета о раненых; 11 июня 1832 года избран членом Военного совета, в котором был председателем комиссии о беспорядках и злоупотреблениях в бывшем комиссариатском управлении. За труды по Военному совету и Комитету о раненых Сукин 8 ноября 1832 года получил орден св. Владимира 1-й степени.

Сукин скончался в Санкт-Петербурге 1 июля 1837 года, похоронен на Комендантском кладбище Петропавловской крепости. Не имея сыновей, передал любимое имение Нежгостицы зятю — сенатору Семёну Филипповичу Маврину.

Среди прочих наград имел ордена св. Анны 3-й степени (3 сентября 1798 г.), св. Анны 2-й степени (18 августа 1799 г., алмазные знаки к этому ордену пожалованы 11 сентября 1803 г.), св. Владимира 2-й степени (30 августа 1821 г.), св. Александра Невского (22 августа 1826 г., алмазные знаки к этому ордену пожалованы 1 июля 1830 г.), св. Андрея Первозванного и Белого Орла (оба — 6 декабря 1835 г.).

Источники

• Милорадович Г. А. Список лиц свиты их величеств с царствования императора Петра I по 1886 год. СПб., 1886
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007

Отрывок, характеризующий Сукин, Александр Яковлевич

Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.