Сусаноо

Сусаноо или Такэхая Сусаноо-но Микото (яп. 須佐之男命 суса но о но микото, «доблестный быстрый ярый бог-муж из Суса») — бог ветра, в японской мифологии последний из божеств, появившийся из капель воды, которыми первый на свете бог-мужчина Идзанаги омыл свой нос после того, как вернулся из ёми-но куни (страны мертвых). Полагают, что первоначально Сусаноо был богом бури и водной стихии, затем появилось представление о нем как о божественном предке родов, связанных с Идзумо. Возможно, что в его образе объединились несколько божеств, поскольку Сусаноо также считали божеством страны мертвых, в некоторых мифах он божество плодородия.

Мифология

Согласно Кодзики, Сусаноо был рождён из капель воды, которыми Идзанаги омывал свой нос. От своего отца, бог получил во владение море. Однако Сусаноо не желал принять на себя правление и хотел удалиться в страну матери, Нэ-но катасу куни. Его рыдания об этом были так сильны, что вызвали засуху по всему миру. Видя это, разозлённый Идзанаги изгнал Сусаноо. Перед тем как покинуть страну, Сусаноо решил навестить свою сестру, Аматэрасу, которой Идзанаги отдал небо. Дабы доказать ей, что он пришёл с миром, он сочетался с ней браком и из вещей друг друга брат и сестра родили ряд богов. Потом он сначала испражнился в покоях богини, следом уничтожил все межевые знаки. Богиня оправдала поведение братца. Тогда он ободрал с хвоста пегого жеребца и бросил в ткацкий зал своей сестры. Небесные ткачихи с перепугу укололи себя челноками в тайные места и умерли, а Аматэрасу тоже испугалась, разгневалась и скрылась в пещере, а весь мир погрузился во тьму. После того как богам удалось выманить Аматэрасу наружу, они заставили Сусаноо заполнить тысячу столов искупительными дарами, обрезали ему бороду, вырвали ногти и изгнали с неба.

Спустившись на землю, Сусаноо встретил старика и старуху — богов Асинадзути и Тэнадзути. Они рассказали Сусаноо о своей беде — раньше у них было восемь дочерей. Однако, каждый год к ним стал являться восьмиглавый змей Ямата-но ороти и пожирать по одной дочке. Сусаноо попросил их последнюю дочь, Кусинаду-химэ, себе в жены. За это он научил старика и старуху как одолеть змея. Для этого они сделали восемь бочонков сакэ и поставили их внутри ограды с восемью воротами. Выпив сакэ, змей опьянел и заснул. В это время Сусаноо убил его. В среднем хвосте змея он нашел меч Цумугари-но тати, который подарил Аматэрасу. После этого он обосновался со своей женой в стране Идзумо, в местности называемой Суга.

Святилища

Идзумо-тайся — древнейшее и крупнейшее синтоистское святилище, посвященное богу Сусаноо, расположено в префектуре Симане. Высота главного здания 24 метра. У входа под кровлей укреплена огромная, плетенная из рисовой соломы веревка — симэнава, свидетельствующая о святости места. Это величественное сооружение — образец древней японской архитектуры — служило моделью для многих культовых сооружений. Eго центральная колонна явилась прообразом осевой мачты при строительстве пагод. Великое святилище Идзумо поражает воображение не яркостью и богатством украшений, а строгой сдержанностью, простотой.

По легенде раз в год боги из всех храмов Японии собирались здесь в десятом месяце по лунному календарю, чтобы обсудить важнейшие дела. Поэтому этот месяц назывался «месяц без богов».

Это святилище является любимым местом совершения брачных церемоний, и большая площадка перед главным зданием нередко напоминает диковинный цветник, на котором яркими красками расцветают нарядные кимоно невест, оттеняющие строгие костюмы мужчин.

Со святилищем Идзумо связано и рождение всемирно известного классического театра Кабуки. Одна из его жриц — Идзумо-но Окуни — слыла искуснейшей исполнительницей священных танцев-молений — нэмбуцу-одори. Эти представления явились прообразом знаменитого театра Кабуки. В память об этом ежегодно в святилище Идзумо устраиваются подобные представления.

Ссылки

• [www.bibliotekar.ru/100bogov/62.htm Статья из книги Баландин Р. К. Сто великих богов. М.: Вече 2000. 2003]
• [godsbay.ru/orient/susanoo.html Статья из Энциклопедии мифологии]

Отрывок, характеризующий Сусаноо

«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.