Ука-но митама

Ука-но митама — божество японской мифологии.

Характеристика

В «Записях о деяниях древности» («Кодзики») и «Анналах Японии» («Нихон сёки») используются разные варианты иероглифического написания имени этого божества: 宇迦之御魂神 (Ука-но митама-но ками) и 倉稲魂命 (Ука-но митама-но микото). Слово «ука» в имени божества обозначает «зерновые культуры» («зерно», «зерновые»), следовательно имя этого божества можно перевести как «божество зерна».

Текст «Кодзики» и «Нихон сёки» не даёт возможности сделать заключение о поле божества, но издавна Ука-но митама считается женским божеством.

Ука-но митама — основное почитаемое божество Великого святилища Инари в Фусими, где почитается как богиня Инари. Ещё раньше Ука-но митама начали почитать в святилище Исэ под именем Микура-но ками (御倉神), что переводится как «божество амбара».

В настоящее время божество Ука-но митама считается не только божеством зерновых культур, но и божеством сельского хозяйства, торговли и производства. Ука-но митама почитается в святилищах Инари по всей стране: в Великом Святилище Инари в Фусими (город Киото), святилище Касама Инари (префектура Ибараки), святилище Ю:току Инари (префектура Сага) и многих других. Святилища Инари можно встретить на крышах высотных зданий и универмагов, на территории заводов, где Инари почитается как божество-покровитель зданий. В качестве примера можно привести святилище Мимэгури на крыше универмага Мицукоси в токийском районе Нихонбаси.

«Записи о деяниях древности»

В «Кодзики» божество Ука-но митама считается потомком бога Сусаноо, родившимся у него от богини Камуооити-химэ, которая стала его второй женой после Кусинада-химэ. Старший брат Ука-но митама (потомок Сусаноо от той же матери) — бог Оотоси-гами, который тоже является сельскохозяйственным божеством.

«Анналы Японии»

По версии «Нихон сёки», божество Ука-но микото было рождено богами Идзанаги и Идзанами в период голода и упадка жизненных сил. Этот эпизод трактуется как появление божества зерна как раз в тот момент, когда оно больше всего нужно, — в период голода.

И в «Кодзики», и в «Нихон сёки» лишь упоминается имя Ука-но микото, и нет никакого упоминания о деяниях этого божества.

«Уложение годов Энги»

Слово «ука» в имени божества Ука-но митама родственно словам «укэ», «кэ», которые содержатся в именах других богинь еды. Богини с такими схожими именами рассматривались как единое божество. Среди таких богинь особо выделяется богиня Тоёукэ-бимэ, которая уже на ранних этапах отождествлялась с Ука-но микото. Упоминание этой богини встречаем уже в источнике середины эпохи Хэйан, а именно — в «Уложении годов Энги» (927 г.): «Это дух риса. В миру её называют Ука-но митама». Японское слово «митама», которое мы здесь перевели как «дух», имеет широкое значение и обозначает некую мистическую жизненную силу. В этой связи стоит отметить, что рису приписывалась способность изгонять злых духов, так, например, связку колосьев риса складывали у входа в домик для рожениц (рожающая женщина считалась сакрально нечистой). Прослеживается связь между жизненной силой еды и производительной силой женщин.

«Пять священных писаний синто»

В «Пяти священных писаниях синто» (「神道五部書」), составленных в эпоху Камакура в святилище Исэ, перечисляются основные святилища и божества, почитаемые во внутреннем и внешнем святилищах Исэ. В числе божеств внутреннего святилища среди прочих упоминается и рождённое Сусаноо божество Ука-но митама. Там же говорится и о других именах этого божества — То: мэ (専女) и Микэцуками (三狐神).

Среди божеств внешнего святилища также упоминается Ука-но митама, а в качестве родителей божества указываются Идзанаги и Идзанами. Также указаны другие имена этого божества — Оогэцу-химэ и Укэмоти-но ками. Ука-но митама отождествляется с божеством Микэцу-ками (御膳神), почитаемом в святилище правительственного Департамента по делам земных и небесных богов, и одноименным божеством Микэцу-ками (三狐神) из святилища Канхатори Хатадоно.

Синто дома Ёсида

Божество Ука-но митама упоминается в сочинении об именах богов основателя синто дома Ёсида — Канэмото Ёсида («Примечания на полях к книге имен богов», эпоха Муромати). В «Примечаниях» божество Ука-но митама называется божеством основного святилища Инари в Фусими, дочерью Сусаноо от Ооити-химэ.

Божество Ука-но митама также упоминает в своем сочинении и восьмой глава дома Ёсида — Канэмиги Ёсида. В данном случае божество уже относят в среднему святилищу Инари в Фусими. Ука-но митама отождествляется с Тоёукэ-химэ, с Пресветлым Богом Хиросэ из провинции Ямато и божеством внешнего святилища Исэ.

Записи святилища Инари в Фусими

В многочисленных записях, оставленных священнослужителями святилища Инари в Фусими и относящихся к эпохе Эдо, божество Ука-но митама указывается в качестве основного из трех божеств Инари. На горе Инари — три святилища: верхнее, среднее и нижнее. Изначально божество Ука-но митама относили в среднему святилищу, но со второй половины эпохи Эдо стали чаще относить к нижнему святилищу. Это традиция сохраняется и в наши дни.

Что касается имен других двух божеств Инари, то в разных сочинениях указываются разные боги. Нынешняя тройка (Ука-но митама, Сата-хико и Оомия-но мэ) восходит уже к эпохе Мэйдзи.

Литература

• Боги, святилища, обряды Японии: Энциклопедия синто / Под ред. И. С. Смирнова; отв. ред. А. Н. Мещеряков. — М.: РГГУ, 2010. — 310 с. — (Orientalia et Classica: Труды Института восточных культур и античности; вып. 26). — 1200 экз. — ISBN 978-5-7281-1087-3.

Отрывок, характеризующий Ука-но митама

– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.