Филиппов, Тертий Иванович

Тертий Иванович Филиппов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Тертий Иванович Филиппов, государственный контролёр (~1890 год)</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Государственный контролёр Российской империи
26 июля 1889 — 30 ноября 1899
Предшественник:	Дмитрий Мартынович Сольский
Преемник:	Павел Львович Лобко
Рождение:	24 декабря 1825 (5 января 1826)(1826-01-05) Ржев, Тверская губерния, Российская империя
Смерть:	30 ноября (12 декабря) 1899(1899-12-12) (73 года) Санкт-Петербург, Российская империя

Те́ртий Ива́нович Фили́ппов (24 декабря 1825 (5 января 1826), Ржев — 30 ноября (12 декабря) 1899, Санкт-Петербург) — российский государственный деятель, сенатор (с 1 января 1883 года), действительный тайный советник (с 9 апреля 1889 года), Государственный контролёр (с 26 июля 1889 до 30 ноября 1899 года).

Кроме того, Тертий Филиппов был известен как публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора.

Биография

Сын провизора, содержателя Ржевской вольной аптеки, Тертий Филиппов в 1837—1844 годах учился в Тверской гимназии. В 1848 году он окончил историко-филологический факультет Московского университета в звании кандидата.

С 1848 по 1856 год Тертий Филиппов преподавал русскую словесность в 1-й Московской гимназии; сблизился с кружком славянофилов. Принимал участие в издании славянофильских журналов «Москвитянин», «Московский сборник» и «Русская беседа»; его статьи были в основном посвящены истории Русской церкви допетровского периода. Его идея: Соборы и патриаршество делали Церковь живой действенной духовной силой, обеспечивающей симфонию властей.

В 1856 году в жизни Филиппова наступил довольно резкий поворот. Глубокое знание греческого языка, богословских наук и церковного права определило для Филиппова возможность новой карьеры, обратив на него внимание обер-прокурора Святейшего Синода А. П. Толстого. По возвращении он получил назначение чиновником особых поручений при Святейшем Синоде, преимущественно для занятия делами, касающимися восточных православных Церквей и преобразований, проходивших в духовно-учебных заведениях России. В апреле 1860 года Тертий Иванович был назначен делопроизводителем «Комитета о преобразовании духовно-учебных заведений».

В 1864 году в его карьере наступила последняя перемена: он перешёл на службу в Государственный контроль, где и оставался до самого конца своей жизни; спустя четырнадцать лет службы, в 1878 году он занял место второго человека в ведомстве. С самого момента назначения на пост Государственного контролёра Дмитрия Мартыновича Сольского, Филиппов почти двенадцать лет бессменно занимал место товарища государственного контролёра, а после того, как в 1889 году Солького разбил апоплексический удар, занял место Государственного контролёра. Назначение Филиппова, впрочем, произошло совсем не просто, и случилось после глухой, но довольно упорной борьбы в правящих кругах. Категорически против назначения Филиппова, например, выступал Константин Победоносцев и его неудача стала для многих свидетельством резкого падения влияния ещё недавно всемогущего обер-прокурора Святейшего Синода.

Характеризуя Тертия Филиппова на посту министра, С. Ю. Витте в своих мемуарах писал:

Тертий Иванович был церковник: он занимался церковными вопросами и вопросами литературными, но литературными только определённого оттенка, вопросами чисто мистического направления. Он был человек неглупый, но как государственный контролёр и вообще как государственный деятель он был совершенно второстепенным. Т. И. Филиппов собственно не занимался теми делами, которыми он должен был заниматься, то есть контролем над всеми государственными, экономическими и хозяйственными функциями. Перевели его в государственный контроль потому, что он в своей деятельности проявлял русское национальное направление… Тертий Иванович, конечно, был по своим талантам, способностям и образованию гораздо ниже Победоносцева; они друг друга не любили и расходились во всём… Т. И. Филиппов относился к К. П. Победоносцеву довольно злобно, а Победоносцев относился к Филиппову довольно презрительно.

— Витте С. Ю. 1849—1894: Детство. Царствования Александра II и Александра III, глава 15 // [az.lib.ru/w/witte_s_j/text_0010.shtml Воспоминания]. — М.: Соцэкгиз, 1960. — Т. 1. — С. 307. — 75 000 экз.

Несмотря на то, что Сергей Витте считал Филиппова недостаточно компетентным в делах контроля, под его руководством ведомство время от времени пресекало злоупотребления различных должностных лиц. Наиболее известен был случай с отстранением в конце 1894 года с поста министра путей сообщения Аполлона Кривошеина. Кроме того, во время руководства Тертия Филиппова и сфера ведомственных полномочий Государственного контроля понемногу продолжала возрастать. Также при Тертии Филиппове была улучшена отчётность об исполнении государственной росписи, а также издано «Положение о порядке хранения и уничтожения отчётности, проверяемой Государственным контролем».

Собиратель народных песен и певец-любитель, Тертий Иванович создал из своих подчинённых Государственного контроля прекрасный хор, исполнявший в основном народные песни. Композитор Александр Оленин, присутствовавший на пении чиновников в служебном кабинете Филиппова, вспоминал, что и сам Филиппов «…старческим, едва слышным голосом, но изумительно просто и проникновенно спел какую-то песню».

Используя своё высокое служебное положение, Филиппов нередко включал в штат государственного контроля бедствующих композиторов и других музыкантов. После его смерти не раз говорили о нём, как о добром человеке, «облагодетельствовавшем жалованьем чиновника не один десяток русских музыкантов».

Ещё до назначения на пост Государственного контролёра Филиппов принимал активное участие в деятельности Русского географического общества, в основном по собиранию русских народных песен («песенных напевов»). В 1884 году по его инициативе при отделе этнографии РГО была создана (под его председательством) песенная комиссия.

Долгие годы Тертий Иванович дружил с Константином Леонтьевым, которого высоко почитал и ценил. Также он поддерживал переписку с лицами, занимавшими Константинопольский Патриарший престол во второй половине XIX века.

Тертий Иванович Филиппов скончался 30 ноября 1899 года и был похоронен в Исидоровской церкви Александро-Невской Лавры в Петербурге. После смерти Филиппова в ноябре 1899 года государственным контролёром был назначен консервативно настроенный генерал П. Л. Лобко, в прошлом преподававший цесаревичу Николаю Александровичу основы военного управления.

Творчество и взгляды

Печатался в различных изданиях консервативно-националистической ориентации, в частности в «Русском вестнике» М. Н. Каткова, в «Гражданине» кн. В. П. Мещерского (редактор-издатель с января 1873 года — Ф. Достоевкий), был одним из основателей журнала «Русская беседа».

Владея греческим языком и имея репутацию знатока творений Отцов Церкви, слыл авторитетом в церковных вопросах и конфликтах своего времени, например, в греко-болгарском вопросе. В последнем, наряду с Константином Леонтьевым, критиковал проболгарскую позицию правительства; полемизировал с Иваном Троицким. С сожалением высказывался в 1870 году об отказе Святейшего Синода от предложения Вселенского Патриарха Григория VI созвать вселенский собор для разрешения болгарского вопроса (12 декабря 1868 года Патриарх направил обширное послание с изложением обстоятельств распри и своими предложениями предстоятелям автокефальных Церквей) и побуждал правительство принять 2-е послание Патриарха с тем же предложением, отмечая, что для суждения Собора есть ряд иных вопросов, требующих общецерковного разрешения, например, снятие клятв на старообрядцев Московских соборов 1666 и 1667 годов (в которых участвовали и восточные иерархи).

Занимался проблемами «раскола», выступая в защиту староверов, за полную отмену всех существующих для них ограничений.

Собирал русские народные песни; расшифровывал «крюковую» нотную запись старинных песен, популяризировал песенный фольклор среди образованных сословий общества. Став членом Русского Географического общества, Филиппов создал в 1884 году при нём специальную песенную комиссию для снаряжения экспедиций с целью собирания народных песен. Поощрял чиновников Государственного контроля, выезжавших в разные местности для ревизий, собирать народные песни. Образовал из подчиненных чиновников хор при домовой церкви Государственного контроля, исполнявший церковные, народные и современные песни. Покровительствовал русскому народному оркестру В. В. Андреева.

Отличался эксцентричным поведением и причудами. Например, встречаясь с кавалерами ордена св. Георгия, в качестве приветствия целовал орден на их груди (или на шее), повергая кавалеров в смущение.

Некоторые публикации

• «Вселенский патриарх Григорий VI и греко-болгарская распря» («Журнал Министерства Народного Просвещения». 1870, № 2 и 3);
• «Решение греко-болгарского вопроса» («Русский Вестник». 1870, № 6);
• «Определение Константинопольского собора по вопросу о болгарском экзархате» («Гражданин», 1872, № 23—28);
• «Воспоминание о графе А. П. Толстом» («Гражданин», 1874, № 4);
• «Современные церковные вопросы» (Санкт-Петербург, 1882, 2 часть);
• «Записки о народных училищах» (Санкт-Петербург, 1882);
• «Краткое сказание о житии и подвигах святых Кирилла и Мефодия, просветителей славянских» (Санкт-Петербург, 1885);
• «О преподавании церковно-славянского языка в средних учебных заведениях» (Санкт-Петербург, 1887);
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003551655#?page=3 О началах русского воспитания]. — Санкт-Петербург, 1890.
• «Сборник Т. Филиппова» (Санкт-Петербург, 1896);
• «Три замечательных старообрядца : [Иеромонах Пафнутий, Павел Прусский, Иларион Егорович Ксенос]» (Санкт-Петербург, 1899).

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01004161228#?page=171 Альманах современных русских государственных деятелей]. — СПб.: Тип. Исидора Гольдберга, 1897. — С. 109—112.
• Васильев А. В. [dlib.rsl.ru/viewer/01003732477#?page=7 Памяти Тертия Филиппова]. — Санкт-Петербург, 1901.
• Фаресов А. И. [dlib.rsl.ru/viewer/01003683737#?page=1 Тертий Иванович Филиппов]. — Санкт-Петербург : тип. А. С. Суворина, 1900. — 24 с. : портр.; 25.
• Фаресов А. И. Памяти Т. И. Филиппова (С портретом). // Исторический вестник. — 1900. — Т. 79. — С. 670.
• Русское воспитание. — Москва: Ин-т русской цивилизации, 2008.
• Алексеева С. И. [cyberleninka.ru/article/n/rzhevskiy-meschanin-vo-dvoryanstve-istoriya-semi-tertiya-ivanovicha-filippova-po-dannym-otechestvennyh-arhivov «Ржевский мещанин во дворянстве»: история семьи Тертия Ивановича Филиппова (по данным отечественных архивов)] // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Сер. II. История. История Русской православной церкви. — 2008. — № 2 (27). — С. 7–27.
• Алексеева С. И. [www.rfh.ru/index.php/ru/rezultaty/vestnik-rgnf/112-vest58 Тертий Иванович Филиппов в молодые годы: Материалы к биографии] // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. — 2010. — № 1. — С. 32–41.

Рекомендуемая литература

• Алексеева С. И. К. П. Победоносцев в оценке Т. И. Филиппова // Константин Петрович Победоносцев: мыслитель, ученый, человек: Материалы Международной юбилейной научной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения и 100-летию со дня кончины К. П. Победоносцева (Санкт-Петербург, 1–3 июня 2007 года). — СПб., 2007. — С. 120–126.
• Алексеева С. И. [cyberleninka.ru/article/n/t-i-filippov-i-s-yu-vitte-k-voprosu-ob-obstoyatelstvah-realizatsii-reformatorskogo-kursa-s-yu-vitte Т. И. Филиппов и С. Ю. Витте: к вопросу об обстоятельствах реализации реформаторского курса С. Ю. Витте] // История России: экономика, политика, человек. К 80-летию доктора исторических наук, профессора, академика РАН Б. В. Ананьича. Труды исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. — 2011. — Т. 5. — С. 13–19.

Ссылки

• [pravaya.ru/ludi/450/672 Филиппов Тертий Иванович (1825—1899)]
• [www.krotov.info/history/19/57/leontyev.htm «Брат от брата помогаем…»] Из неизданной переписки К. Н. Леонтьева и Т. И. Филиппова

Отрывок, характеризующий Филиппов, Тертий Иванович

– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.