Цукаса, Ёко
Поделись знанием:
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
(перенаправлено с «Цукаса, Еко»)
| Ёко Цукаса | |
| яп. 司葉子 англ. Yōko Tsukasa | |
 обложка журнала мод ハイファッション / Hai fasshon (High fashion), 1965 год | |
| Имя при рождении: |
Ёко Сёдзи (庄司葉子 Shōji Yōko) |
|---|---|
| Дата рождения: |
20 августа 1934 (89 лет) |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1954—2005 |
| IMDb: |
0875362 |
Ёко Цукаса (яп. 司葉子 : Цукаса Ёко?); англ. Yōko Tsukasa , настоящее имя — Ёко Сёдзи (яп. 庄司葉子); род. 20 августа 1934 в городе Сакаиминато, префектура Тоттори, Япония) — одна из популярнейших японских киноактрис 1950—1970-х годов. Её карьера включает как драматические, так и комедийные роли. Снималась в фильмах выдающихся режиссёров своего времени, в том числе таких как Ясудзиро Одзу, Акира Куросава, Кон Итикава, Микио Нарусэ и Масаки Кобаяси. Была названа лучшей актрисой 1966 года и удостоена кинопремий «Голубая лента», «Кинэма Дзюмпо» и «Майнити».
Содержание
Биография
Ранние годы
Актриса родилась в семье углепромышленника Хандзиро Сёдзи и его жены Иси, у которых она была третьей дочерью[1]. В семилетнем возрасте потеряла отца[2]. После окончания в 1953 году средней школы поехала в Токио, где поступила учиться домоводству в Kyoritsu Women’s Junior College[3]. В апреле 1954 года устроилась секретарём президента компании Shin-Nihon Broadcast Company в Осаке (в настоящее время — MBS)[1]. 21 мая того же года молодая красивая девушка украсила обложку еженедельника The Yomiuri Weekly[1], куда она попала по рекомендации знакомого. В том же году дебютировала в кино, сыграв главную роль в фильме Сэйдзи Мураямы «Ты не можешь умереть», на роль в котором её пригласили, увидев на обложке журнала[1]. В этом фильме Ёко сыграла роль девушки, пострадавшей от атомной бомбардировки[2]. Фильм был довольно хорошо принят публикой и критикой и уже на следующий год девушка снимется в десяти кинолентах, подписав контракт с кинокомпанией «Тохо».
Карьера в кино
В начале своей кинокарьеры Ёко Цукаса специализировалась на ролях красивых буржуазных девушек, столь обычных для фильмов кинокомпании «Тохо»[3]. Её элегантный внешний вид и хорошее актёрское исполнение вскоре сделали своё дело и она становится одной из популярнейших звёзд своего поколения[2]. Её партнёрами на киноэкране были такие популярные звёзды, как Рё Икэбэ, Акира Такарада и Кодзи Цурута.
Во второй половине 1950-х годов актриса расширила своё амплуа, получив при этом признание критики[3] в таких фильмах, как «Очная ставка преступного мира» (1960, реж. Кихати Окамото) и «Синий зверь» (1960, реж. Хиромити Хорикава). У знаменитого режиссёра Ясудзиро Одзу Цукаса сыграла добрую дочь в семье среднего класса в кинолентах «Поздняя осень» (1960) и «Осень в семье Кохаягава» (1961). Другими выдающимися режиссёрами, с которыми она работала были Микио Нарусэ — «Перистые облака» (1958), «Ночной поток» (1960, с режиссёром Юдзо Кавасимой), «Место женщины» (1962), «Момент террора» (1966) и «Разметанные облака» (1967); Акира Куросава — роль Нуи в фильме «Телохранитель» (1961), где её партнёром выступил знаменитый Тосиро Мифунэ.
За роль в киноленте Нобору Накамуры «Кинокава» (1966) актриса была названа лучшей в 1966 году[2] и удостоена трёх престижнейших национальных кинопремий «Голубая лента», «Кинэма Дзюмпо» и «Майнити». Её психологически сложные роли в уже упомянутых фильмах Нарусэ «Момент террора» и «Размётанные облака» также отмечены похвалой критиков[4]. Эти две работы актрисы вместе с её исполнением роли наложницы Ити Сасахары в фильме Масаки Кобаяси «Бунт Самураев» (1967) считаются среди наиболее значимых в её карьере[4].
Кроме упомянутых драматических ролей, Цукаса на протяжении всей карьеры выступала во многих комедийных лентах компании «Тохо». С середины 1960-х актриса стала сниматься и в телесериалах, а с середины 1970-х — на театральных подмостках[3]. За свою карьеру в кинематографе актриса снялась более чем в сотне фильмов[5]. Однако, после 1980 года появлялась на киноэкране крайне редко.
Личная жизнь
С 1969 года Ёко Цукаса состоит в браке с Эйсукэ Айдзавой, родив от него дочь Ёко Айдзаву (相 沢 葉子)[4].
Премии и номинации
- 17-я церемония награждения (за 1966 год) — приз за лучшую женскую роль — в фильме «Кинокава»[6]
- 21-я церемония награждения (за 1966 год) — приз за лучшую женскую роль — в фильме «Кинокава»[7].
- Кинопремия «Кинэма Дзюмпо»
- 1967 — приз за лучшую женскую роль 1966 года — в фильме «Кинокава»[6].
Фильмография
| Фильмография Ёко Цукасы[8][5] | ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|
| Год | Русское название | Оригинальное название | Название на ромадзи | Английское название в международном прокате | Режиссёр | Роль |
| 1950-е годы | ||||||
| 1954 | «Ты не можешь умереть» | 君死に給うことなかれ | Kimi shi ni tamou koto nakare | Forever be Mine | Сэйдзи Мураяма | Кумико |
| 1955 | «Мирная жизнь» (фильм в двух частях) | 天下泰平 | Tenka taihei | All Is Well | Тосио Сугиэ | Акико Мори |
| «Вечный кувшин» | 不滅の熱球 | Fumetsu no nekkyu | The Immortal Pitcher | Хидэо Судзуки | Юко Ёнэй | |
| «Снежное пламя» («Любовь в снегу») | 雪の炎 | Yuki no honoo | Love in the Snow | Хисанобу Марубаяси | Юко Аояги | |
| «Нет ответа от машины 33» | ３３号車応答なし | 33-go-sha oto nashi | No Response from Car 33 | Сэнкити Танигути | Ацуко | |
| «Толстяк» («Мать и сын») | おえんさん | Oen-san | Mother and Son | Исиро Хонда | Тамако Идзуми | |
| «Три невесты для трёх сыновей» | 初恋三人息子 | Hatsukoi san-nin masuko | Three Brides for Three Sons | Нобуо Аояги | Сумиэ Ханамура | |
| «История любви» | 愛の歴史 | Ai no rekishi | Love story | Кадзиро Ямамото | Аяко Ясиро | |
| «Брачные отношения» | 夫婦善哉 | Meoto zenzai | Love is Shared Like Sweets | Сиро Тоёда | Фудэко | |
| «Поцелуй» (новелла 2 — «Девушка в тумане») | くちづけ | Kuchizuke: Ni-wa, kaettekita wakadanna | The First Kiss (segment 2 — Girl in the Mist) | Хидэо Судзуки | Ёсико | |
| «Тактика любви» | 帰って来た若旦那 | Kaettekita wakadan’na | Tactics of Love | Нобуо Аояги | Кёко Кикути | |
| 1956 | «Босс президента» | へそくり社長 | Hesokuri shachô | The President’s Boss | Ясуки Тиба | Юко Оцука |
| «Всё продано» | 花嫁会議 | Hanayome kaigi | All Sold Out | Нобуо Аояги | Дзиро Наканиси | |
| «---» | チエミの初恋チャチャ娘 | Chiemi no hatsukoi chaccha musume | Нобуо Аояги | Кёко Харада | ||
| «Потрясающая дочь» | 見事な娘 | Migotona musume | Everyone’s Sweetheart | Харуми Мидзухо | Кирико Такахара | |
| «Босс президента. Часть 2» | 続へそくり社長 | Zoku hesokuri shacho | The President Talks Bank | Ясуки Тиба | Юко Оцука | |
| «Тройная помолвка» | 婚約三羽烏 | Konyaku sanbagarasu | Three Youngmen and a Dream Girl | Тосио Сугиэ | Рэйко | |
| «Голубой бутон» (к/м) | 青い芽 | Aoi me | Хидэо Судзуки | невеста | ||
| «Современное желание» | 現代の欲望 | Gendai no yokubo | Сэйдзи Маруяма | Сэцуко Иидзука | ||
| «Президент Харикири» | はりきり社長 | Harikiri shacho | Кунио Ватанабэ | Харуэ Мацуно | ||
| «Случай с женщиной» | ある女の場合 | Aru onna no no baai | Харуми Мидзухо | Мицуко Мисоно | ||
| «Брат и сестра» | 兄とその妹 | Ani to sono musume | Brother and Sister | Сюэ Мацубаяси | Фумико Мамия | |
| «Лето солнечного затмения» | 日蝕の夏 | Nisshoku no natsu | Хиромити Хорикава | Андзуко | ||
| 1957 | «Лепестки забвения» | 忘却の花びら | Bokyaku no hanabira | Тосио Сугиэ | Аюко Итиномия | |
| «Столица красоты» | 美貌の都 | Bibo no miyako | Сюэ Мацубаяси | Тикако Идзуми | ||
| «Лепестки забвения. Часть 2» | 忘却の花びら 完結篇 | Bôkyaku no hanabira: Kanketsuhen | Тосио Сугиэ | Аюко Итиномия | ||
| «Рискующий герой» | 危険な英雄 | Kiken na eiyu | A Dangerous Hero | Хидэо Судзуки | Ёко Михара | |
| «Продержаться эту ночь» | その夜のひめごと | Sono yo no himegoto | The Night Holds a Secret | Кэйго Кимура | Харуко Эндо | |
| «Самурай нашего университета» | 大学の侍たち | Daigaku no samurai tachi | Schooldays | Нобуо Аояги | Дзюнко Мидзуно | |
| «Голубые горы» (фильм в двух частях) | 青い山脈 / 続 青い山脈 | Aoi sanmyaku | The Blue Mountains | Сюэ Мацубаяси | Юкико Симадзаки | |
| 1958 | «Президент. Часть 1» | 社長三代記 | Shachô sandaiki | President 1 | Сюэ Мацубаяси | Акика Накамура, секретарь |
| «Город любви» | 愛情の都 | Aijo no miyako | City of Love | Тосио Сугиэ | Айко Хаякава | |
| «Президент. Часть 2» | 続社長三代記 | Zoku shachô sandaiki | President 2 | Сюэ Мацубаяси | Акика Накамура, секретарь | |
| «Токийские каникулы» | 東京の休日 | Tôkyô no kyûjitsu | A Holiday in Tokyo | Кадзиро Ямамото | Ёко Хори | |
| «Цветок» | 花の慕情 | Hana no bojo | The Flower | Хидэо Судзуки | Кодзуэ Домото | |
| «Рассказ о тёплом весеннем ветре» | 風流温泉日記 | Furyu onsen nikki | Сюэ Мацубаяси | Кёко Арисака, дочь Ёнэ | ||
| «Перистые облака» | 鰯雲 | Iwashigumo | The Summer Clouds | Микио Нарусэ | Митико | |
| «Совиная проповедь» | みみずく説法 | Mimizuku seppo | Owl Preaching | Сэйдзи Хисамацу | Кадзуко | |
| 1959 | «Путь под платанами» | すずかけの散歩道 | Suzukake no sanpomichi | The Path Under the Plane Trees | Хиромити Хорикава | Кумико Кацуки |
| «---» | 花のれん | Hana noren | Сиро Тоёда | Кёко | ||
| «---» | 愛妻記 | Aisai-ki | Record of Loving Your Wife | Сэйдзи Хисамацу | Ёси Мияхара | |
| «Университетские куклы» | 大学のお姐ちゃん | Daigaku no oneechan | University Dolls | Тосио Сугиэ | Митико Кода | |
| «Самурайская сага» | 或る剣豪の生涯 | Aru kengo no shogai | Samurai Saga | Хироси Инагаки | госпожа Отии / принцесса Тиё | |
| «28 университетских парней» | 大学の２８人衆 | Daigaku no nijuhachi-nin shu | The College Ruggers | Нобуо Аояги | Такако Миядзаки | |
| «Летопись банды эпохи Сэнгоку» | 戦国群盗伝 | Sengoku gunto-den | Saga of the Vagabonds | Тосио Сугиэ | Тадзу | |
| «Молодые любовники» | 若い恋人たち | Wakai koibitotachi | The Young Lovers | Ясуки Тиба | Кадзуё Цуда | |
| «Рождение Японии» | 日本誕生 | Nippon tanjô | The Birth of Japan | Хироси Инагаки | принцесса Ото Татибана | |
| 1960-е годы | ||||||
| 1960 | «Очная ставка преступного мира» | 暗黒街の対決 | Ankokugai no taiketsu | The Last Gunfight | Кихати Окамото | Салли |
| «Безжалостный город» | 非情都市 | Hijotoshi | Хидэо Судзуки | Тиаки Намики | ||
| «Синий зверь» | 青い野獣 | Aoi yaju | The Blue Beast | Хиромити Хорикава | Аяко Эйто | |
| «Ночной поток» | 夜の流れ | Yoru no nagare | Evening Stream | Микио Нарусэ, Юдзо Кавасима | Мияко Фудзимура | |
| «Новый женский университет» | 新・女大学 | Shin onna daigaku | New Ladies' University | Сэйдзи Хисамацу | Касуми Нисикава | |
| «Люди, живущие на краю света» | 地の涯に生きるもの | Chino hate ni ikiru mono | The Angry Sea | Сэйдзи Хисамацу | Саэко | |
| «Поздняя осень» | 秋日和 | Akibiyori | Late Autumn | Ясудзиро Одзу | Аяко Мива | |
| «Тюсингура служащих» | サラリーマン忠臣蔵 | Sarariiman Chushingura | Salary Man Chushingura | Тосио Сугиэ | Кэйко | |
| 1961 | «Тюсингура служащих. Часть 2» | 続サラリーマン忠臣蔵 | Zoku sararîman Chûshingura | Salary Man Chushingura, Part 2 | Тосио Сугиэ | Кэйко |
| «Вечность любви» | 別れて生きるときも | Wakarete ikiru toki mo | Eternity of Love | Хиромити Хорикава | Мити | |
| «Телохранитель» | 用心棒 | Yôjinbô | Yojimbo | Акира Куросава | Нуи | |
| «Любовь и огонь» | 愛と炎と | Ai to honoho to | Challenge to Live | Эйдзо Сугава | Саэко Савада | |
| «Ночь в Гонконге» | 香港の夜 A Night in Hongkong | Honkon no yoru | A Night in Hong Kong | Ясуки Тиба | Кэйко Кимура | |
| «Осень в семье Кохаягава» | 小早川家の秋 | Kohayagawa-ke no aki | The End of Summer | Ясудзиро Одзу | Норико, младшая дочь | |
| 1962 | «---» | サラリーマン清水港 | Sarariman shimizu minato | The Masterless 47 — Part ? | Сюэ Мицубаяси | Кёко Миякода |
| «Место женщины» | 女の座 | Onna no za | A Woman’s Place | Микио Нарусэ | Нацуко Итикава | |
| «Женщины на своём месте» | その場所に女ありて | Sonoobasho no onna arite | Woman of Design | Хидэо Судзуки | Рицко Яда | |
| «---» | 続サラリーマン清水港 | Zoku sararîman shimizu minato | Сюэ Мацубаяси | Кёко Миякода | ||
| «Крутая ночь» | 夜の傾斜 | Yoru no keisha | Slope of Night | Сэйитиро Утикава | Ясуко Асо | |
| «Комедия — Станция Онсэн» | 喜劇 駅前温泉 | Kigeki ekimae onsen | Comedy — Hot Spa in Front of the Train Station | Сэйдзи Хисамацу | Нацуко | |
| «Дневник скитаний» | 放浪記 | Hourou-ki | A Wanderer’s Notebook | Микио Нарусэ | ||
| «47 ронинов» («Тюсингура») | 忠臣蔵 | Chûshingura | Chushingura / 47 Ronin | Хироси Инагаки | Ёдзэн’ин | |
| «Ворованная зарплата» | 月給泥棒 | Gekkyû dorobo | Anything for Success | Кихати Окамото | Кадзуко Саяма | |
| «Порывы ветра на горячих источниках — Дневник клерка» | 風流温泉 番頭日記 | Furyu onsen: banto nikki | Elegant Spa — A Head Clerk’s Diary | Нобуо Аояги | Осигэ | |
| 1963 | «Многие становятся сильнее рядом с женщиной» | 女に強くなる工夫の数々 | Onna ni tsuyoku naru kufû no kazukazu | Ясуки Тиба | Эйко Суда | |
| «Женщин называют женами» | 妻という名の女たち | Tsuma toiuna no onnatachi | Women Called 'Wives | Масанори Какэи | Юкико Цума | |
| «Пруд Донбури» | 丼池 | Domburi-ike | Donburi Pond | Сэйдзи Хисамацу | Кацуми Мурои | |
| «Мы зарабатывающие мужчины» | われらサラリーマン | Warera sarariman | We Are Salary Men | Сэйдзи Мураяма | Ёко Комуро | |
| 1964 | «---» (фильм в двух частях) | 社長紳士録 | Shachô shinshiroku | A Company President’s Gentleman’s Story | Сюэ Мацубаяси | Фусаё Одзава |
| «Я во время медицинского обследования» | ただいま診察中 | Tadaima shinsatsu-chu | I Am a Medical Examiner | Нобуо Аояги | Юмико Муракава | |
| «---» | 天才詐欺師物語 狸の花道 | Tensai sagishi monogatari: Tanuki no hanamichi | The Story of an Ingenious Swindler — Raccoon Dog’s Central’s Path | Кадзиро Ямамото | Тосико Судо | |
| «---» | 西の王将 東の王将 | Nishi no ôshô, higashi no taishô | Western King — Eastern Leader | Кэнго Фурусава | Юрико Оикава | |
| «Современный джентльмен» | 現代紳士野郎 | Gendai shinshi yaro | Modern Gentleman | Сэйдзи Маруяма | Фуэко | |
| «Собственники жилья — Семь смертных грехов» | 団地七つの大罪 | Danchi: Nanatsu no taizai | Housing Estates — The Seven Deadly Sins | Ясуки Тиба, Масанори Какэи | Ханако Накамура | |
| 1965 | «Босс мафии» (фильм в двух частях) | 社長忍法帖 | Shacho ninpo-cho | Five Gents' Trick Book | Сюэ Мацубаяси | Кёко Исикава |
| «Репы и морковки» | 大根と人参 | Daikon to ninjin | Radishes and Carrots | Минору Сибуя | Харуко | |
| «Спуск с лестницы» | 裏階段 | Urakaidan | Back Stairways | Умэцугу Иноуэ | Риэ Кайдо | |
| «Начните с этого» | こゝから始まる | Kokkura suzumaru | Start Here | Такаси Цубосима | Акико Ханаи | |
| 1966 | «История президента компании» (фильм в двух частях) | 社長行状記 | Shachô gyôjôki | A Company President’s Life Story | Сюэ Мацубаяси | Ёко Кодзима |
| «Момент террора» | ひき逃げ | Hikinige | Moment of Terror | Микио Нарусэ | Кинуко Какинума | |
| «Кинокава» | 紀ノ川 | Kinokawa | The River Kino | Нобору Накамура | Синтани Хана | |
| «Волчеягодник» | 沈丁花 | Jinchoge | The Daphne | Ясуки Тиба | Умэко Уэно | |
| 1967 | «Босс тысячи ночей» | 社長千一夜 | Shachô senichiya | Discover Japan with Five Gents | Сюэ Мацубаяси | Сумиэ Кимура |
| «Сасаки Кодзиро» | 佐々木小次郎 | Sasaki Kojiro | Kojiro | Хироси Инагаки | Нами | |
| «Бунт самураев» («Восставший»)[комм. 1] | 上意討ち 拝領妻始末 | Jôi-uchi: Hairyô tsuma shimatsu | Samurai Rebellion | Масаки Кобаяси | Ити Сасахара | |
| «Босс тысячи ночей. Часть 2» | 続社長千一夜 | Zoku shachô senichiya | Five Gents Prefer Geisha | Сюэ Мацубаяси | Сумиэ Кимура | |
| «Размётанные облака» | 乱れ雲 | Midaregumo | Two in the Shadow / Scattered Clouds | Микио Нарусэ | Юмико | |
| 1968 | «Весна в полном расцвете» («Дьяволы в законе») | 春らんまん | Haru ranman | Devils-in-Law | Ясуки Тиба | Намико |
| «Процветание босса» (фильм в двух частях) | 社長繁盛記 | Shachô hanjôki | Five Gents and Karate Grandpa | Сюэ Мацубаяси | Нацуё Хондзё | |
| «Адмирал Ямамото» | 連合艦隊指令長官 | Rengô kantai shirei chôkan: Yamamoto Isoroku | Admiral Yamamoto | Сэйдзи Маруяма | Сумиэ Кимура | |
| 1969 | «---» (фильм в двух частях) | 社長えんま帖 | Shachô enmachô | Сюэ Мацубаяси | Эйко Сайдзё | |
| «Золото сёгуна» | 御用金 | Goyôkin | Official Gold | Хидэо Гося | Сино | |
| «Битва в Японском море» | 日本海大海戦 | Nihonkai daikaisen | Battle of the Japan Sea | Сэйдзи Маруяма | ||
| «Шинсенгуми» | 新選組 | Shinsengumi | Band of Assassins | Тадаси Савасима | Цунэ | |
| 1970-е годы | ||||||
| 1970 | «Боссы постигают науку» (фильм в двух частях) | 社長学ＡＢＣ | Shachô gaku ABC | Company Presidents ABC Textbook | Сюэ Мацубаяси | Тоёко Тамба |
| «Японский якудза» | 日本一のヤクザ男 | Nippon ichi no yakuza otoko | A Japanese Yakuza | Кэнго Фурусава | Тосико Маэно | |
| 1971 | «Возрождённая земля» | 甦える大地 | Yomigaeru daichi | The Earth is Born Again | Нобору Накамура | Минако |
| «Я слышу свисток» | 父ちゃんのポーが聞える | Tô-chan no pô ga kikoeru | I Hear the Whistle | Кацумунэ Исида | Хацуэ Сугимото | |
| 1974 | «---» (фильм в двух частях) | 流れの譜 第一部動乱 第二部夜明け | Nagare no fu: Doran, Yoake | Масахиса Саданага | Маруэда Сугавара | |
| «Пророчества Нострадамуса» | ノストラダムスの大予言 | Nosutoradamusu no daiyogen | Propecies of Nostradamus: Catastrophe 1999 | Тосио Масуда | Нобуо Нисияма | |
| 1977 | «Остров Гокумон» | 獄門島 | Gokumon-to | The Devil’s Island | Кон Итикава | Кацуно |
| 1974 | «Пчелиная матка» | 女王蜂 | Joôbachi | Queen Bee | Кон Итикава | Цутаё |
| «Прозрение» | 残照 | Zansho | Twilight | Ёсиюки Кавасаки | Хисако Тоно | |
| 1980-е годы | ||||||
| 1980 | «---» | 遥かなる走路 | Harukanaru sôro | Дзюнья Сато | Асако | |
| 1981 | «Памятные синие джинсы» | ブルージーンズメモリー | Buru ji nzumemori | Blue Jeans Memory | Ёсиюки Кавасаки | Сидзуко Тагава |
| 1983 | «Жизнь и творчество Ясудзиро Одзу» (док.) | 生きてはみたけれど 小津安二郎物語 | Ikite wa mita keredo — Ozu Yasujirô den | The Life and Works of Yasujiro Ozu | Кадзуо Иноуэ | интервью с актрисой |
| 1986 | «Марево любви» | 愛の陽炎 松竹 | Ai no kagerou | Харухико Мимура | Кацуко Ниситани | |
| 1990-е годы | ||||||
| 1992 | «---» | 勝利者たち | Shôrishatachi | Сюэ Мацубаяси | Акико Сираи | |
| 2000-е годы | ||||||
| 2001 | «---» | DRUG | Drug | Drug | Хироси Сугавара | Кёко Танба |
| 2003 | «Счастливые уши» | 福耳 | Fukumimi | Lucky Ears | Тисуй Такигава | Сэн Канзаки |
| 2005 | «Памяти Микио Нарусэ» (док.) | 成瀬巳喜男 記憶の現場 | Naruse mikio kioku no genba | Томоя Исида | интервью с актрисой | |
Напишите отзыв о статье "Цукаса, Ёко"
Комментарии
- ↑ В советском прокате фильм демонстрировался с мая 1969 года под названием «Восставшие», р/у Госкино СССР № 2060/69 (до 1 апреля 1976 года) — опубликовано: «Каталог фильмов действующего фонда. Выпуск II: Зарубежные художественные фильмы», Инф.-рекл. бюро упр. кинофикации и кинопроката комитета по кинематографии при Совете министров СССР, М.-1972, стр. 22.
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.kinenote.com/main/public/cinema/person.aspx?person_id=87206 司葉子] на сайте Kinenote (яп.)
- ↑ 1 2 3 4 [baike.baidu.com/view/9011285.htm 司叶子] на сайте baidu.com (кит.)
- ↑ 1 2 3 4 Hirano, Kyoko (2000). «TSUKASA, Yoko» in International Dictionary of Film and Filmmakers, ed. by Tom Pendergast, 4 volumes, Detroit [etc.]: St. James Press, 4th edition 2000, vol. 3: Actors and Actresses. pp.1218-1219.
- ↑ 1 2 3 [eiga.wikia.com/wiki/Yōko_Tsukasa Yōko Tsukasa] on Eiga Wiki (англ.)
- ↑ 1 2 [www.jmdb.ne.jp/person/p0151950.htm 司葉子] на сайте JMDb (Japanese Movie Database) (яп.)
- ↑ 1 2 [www.imdb.com/name/nm0875362/awards?ref_=nm_ql_2 IMDb-Awards] (англ.)
- ↑ [mainichi.jp/enta/cinema/mfa/etc/history/21.html Лауреаты премий за работы 1966 года] (яп.) на официальном сайте премии «Майнити» (яп.)
- ↑ [www.imdb.com/name/nm0875362/?ref_=fn_al_nm_1 Yôko Tsukasa] on imdb.com (англ.)
Ссылки
- Ёко Цукаса (англ.) на сайте Internet Movie Database
Литература
- Hirano, Kyoko (2000). «TSUKASA, Yoko» in International Dictionary of Film and Filmmakers, ed. by Tom Pendergast, 4 volumes, Detroit [etc.]: St. James Press, 4th edition 2000, vol. 3: Actors and Actresses. pp.1218-1219.
Отрывок, характеризующий Цукаса, Ёко
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
