Черкасов, Николай Гаврилович

Николай Гаврилович Черкасов
Образование:	Московский университет
Вероисповедание:	Православие
Партия:	беспартийный
Род деятельности:	член Государственной думы III созыва от Московской губернии
Награды:

Барон Никола́й Гаври́лович Черка́сов (24 февраля 1861 — после 1922) — русский общественный деятель и политик, член III Государственной думы от Московской губернии.

Биография

Православный. Из старинного баронского рода. Землевладелец (родовое имение — Троицкое), Подольский домовладелец (дом, оцененный в 15 тысяч рублей).

Сын статского советника барона Гавриила Ивановича Черкасова (1825—1899) и Натальи Дмитриевны Левшиной (1834—1907).

Учился в Катковском лицее, но курса не окончил. По окончании юридического факультета Московского университета в 1886 году, записался в помощники присяжного поверенного у известного адвоката В. М. Пржевальского. В то же время поступил на службу помощником секретаря совета присяжных поверенных округа Московской судебной палаты.

В своем имении занимался скотоводством и коневодством. В 1889—1900 годах служил земским начальником 2-го участка Подольского уезда. В 1900 году, по Высочайшему повелению, временно исполнял обязанности председателя Подольской уездной земской управы, оставаясь земским начальннком. Избирался гласным Подольского уездного и Московского губернского земств, членом Московской губернской земской управы и председателем Подольской уездной земской управы (1906—1908). В 1905 году участвовал в съездах земских и городских деятелей.

В 1907 году был избран в члены III Государственной думы от Московской губернии 1-м съездом городских избирателей. Входил в группу правых октябристов. Состоял секретарем чиншевой комиссии, докладчиком и товарищем председателя финансовой комиссии, а также членом комиссий: личного состава, о путях сообщения, об изменении законодательства о крестьянах, о мерах к упорядочению хлебной торговли. Был докладчиком 10-го отдела по проверке прав членов ГД.

С 1914 года состоял управляющим акцизными сборами Витебской губернии. В том же году был произведен в действительные статские советники.

После Октябрьской революции имение Троицкое было национализировано, но барон Черкасов некоторое время продолжал жить в части дома.

Дальнейшая судьба неизвестна.

Семья

Был женат на Ольге Николаевне Войт, дочери владельца Троицкой полотняной фабрики.

Награды

• Орден Святой Анны III степени (1898);
• Орден Святого Станислава II степени (1901).

• Медаль «В память царствования императора Александра III»;
• Медаль «В память коронации Императора Николая II»;
• Медаль «За труды по первой всеобщей переписи населения»;
• Медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых».

Источники

• Список гражданским чинам четвёртого класса на 1915 год. — Пг., 1915. — С. 2359
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004165846 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы.] — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1910.
• [www.tez-rus.net/ViewGood42372.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917: Энциклопедия. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. — 735 с.: ил. ISBN 978-5-8243-1031-3]

Отрывок, характеризующий Черкасов, Николай Гаврилович

– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.