Черчилль, Дженни

Дженни Черчилль
Место смерти:	Лондон, Соединённое королевство Похоронена: кладбище церкви Святого Мартина, Блейдон, графство Оксфордшир, Англия

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Дженни Черчилль, леди Рэндольф Черчилль, урожденная Дженни (Дженет) Джером (9 января 1854, Нью-Йорк — 9 июня 1921, Лондон) — знаменитая красавица 2-й половины XIX века, дочь американского финансиста, супруга младшего сына герцога Мальборо Рэндольфа Черчилля, ставшая матерью сэра Уинстона Черчилля.

Биография

Происхождение

Дженни Джером родилась в Помпеях, штат Нью-Йорк. Она была второй из четырёх дочерей финансиста, спекулянта и спортсмена Леонарда Джерома и его супруги Клариссы Холл, дочери землевладельца Амбруаза Холла. Неподтвержденная легенда гласит, что Леонард, любивший оперу, назвал дочь в честь шведского сопрано Дженни Линд, с которой у него предположительно был роман (последний факт весьма спорен, так как певица отличалась высокоморальной личной жизнью, и нет никаких свидетельств о том, что они с Леонардом были вообще знакомы). Леонард Джером был человеком, любившим развлечения — именно он основал Американский Жокейский клуб, кроме того, он владел частью акций The New York Times и Тихоокеанской почтовой пароходной компании, имел на Мэдисон Авеню театр. Заложенные им Джером-Авеню и Джером-Парк в Бронксе до сих пор существуют. Помимо Линд ему приписывают (более доказуемо) отношения с другими певицами, из-за чего очень страдала его жена.

Замечательная красавица — поклонники говорили о ней, что Дженни «больше похожа на пантеру, чем на женщину» — в юности работала редактором в журнале. Предполагают, что подобное изящество было результатом смешения кровей — Холлы настаивали, что в их жилах течет кровь ирокезов. (Никаких документальных подтверждений этого факта не обнаружено). А в 1993 году в Израиле даже появилась публикация, в которой утверждалось, что Леонард Джером, отец Дженни, был евреем, сменившим свою фамилию с Якобсон — данное утверждение не является истиной, так как линия Джеромов прослеживается с 1717 года, когда гугенот-эмигрант Тимоти Джером впервые высадился в США.

«Леди Рэндольф обладала ослепительной красотой, её скорее можно было принять за итальянку или испанку. Глаза её были большими и темными, изгиб губ был изысканным и почти озорным, волосы — иссиня-черными и блестящими, в ней было что-то креольское. Она была очень оживлённой и много смеялась, показывая белоснежные зубы, и всегда выглядя счастливой и хорошо проводящей время».

Мария, королева Румынии. «История моей жизни», 1934

Несмотря на то, что Леонарда принимали в высшем обществе Нью-Йорка, про его жену нельзя было сказать того же самого. Поэтому, взяв троих из своих дочерей, в том числе 13-летнюю Дженни, миссис Джером отправилась в Париж, где императрица Евгения (внучка американца) привечала жителей США. Семья жила в Париже до начала франко-прусской войны.

Свадьба с Черчиллем

Одна из первых красавиц своего времени, Дженни в первый раз вышла замуж в 1874 году — её мужем, несмотря на её американское и неаристократичное происхождение оказался лорд Рэндольф Черчилль (1849—1895), третий сын Джона Уинстона Спенсера-Черчилля, 7-го герцога Мальборо. Они познакомились во время королевской регаты в Каусе в августе 1873 года, и между ними стремительно вспыхнула страсть — о помолвке было объявлено через три дня.

Несмотря на активное недовольство герцога Мальборо, который не одобрял настолько неблагородной и, вдобавок, американской невесты для своего сына («ты выбрал её без присущей тебе рассудительности», «ты сам понимаешь, что для нас несколько унизительно рассматривать возможность подобного родства»), жених и невеста настаивали на своем. Герцог запретил сыну жениться, пока тот не получит места в парламенте, но Рэндольф неожиданно выиграл выборы. Кандидатура Дженни получила неожиданную поддержку принца Уэльского, который после своего путешествия в США составил о них очень высокое мнение (как он потом через много лет говорил Уинстону: «Если бы не было меня, вы бы не появились на свет»). Но и в последний момент свадьба чуть было не была отменена — британские родственники жениха резко возражали против совершенного необычного пожелания отца невесты, состоявшего в том, что капитал Дженни будет независимым от мужа. В итоге молодая чета получила 3600 фунтов в год, из них 2500 гарантировал отец невесты, он же оплатил долги Рэндольфа в 2000 фунтов.

Наконец, свадьба состоялась 15 апреля 1874 г. в Британском посольстве в Париже. В этом браке она получила титул леди Рэндольф Черчилль.

Медовый месяц супруги провели на континенте.

Дальнейшая жизнь

У пары родилось двое сыновей:

1. Уинстон Черчилль (30 ноября 1874—1965)
2. Джон Стрэндж Спенсер-Черчилль (4 февраля 1880—1947)

Уинстон родился меньше чем через 7 с половиной месяцев после свадьбы в резиденции Мальборо Бленхейме, что заставляет предположить, что он либо родился недоношенным, либо (какая версия встречается чаще) его родители не стали ждать венчания — «поспешил не Уинстон, а Рэндольф». Легенда гласит, что роды начались после того, как Дженни слишком активно танцевала на балу. Во дворце до сих пор показывают комнату, служившую дамской раздевалкой перед балом, куда едва успела добежать Дженни.

Свадьба Рэндольфа и Дженни была одной из первых американо-британских свадеб, которых станет так много в последующие годы (одной из самых знаменитых подобных невест станет Консуэло Вандербильт, герцогиня Мальборо, соединившая колоссальное состояние с древним титулом). Вернувшись в Лондон, Черчилли поселились на Керзон-стрит, затем перебрались в более просторный дом на Чарлз-стрит. Они зажили на широкую ногу и вскоре залезли в долги. Супруги устраивали великолепные приемы, на которых бывал и принц Уэльский, стали заметными фигурами в светском обществе британской столицы.

Как это было принято в то время, Дженни не заботилась о своих детях, оставив этот труд многочисленным няням, таким, как любимая Уинстоном миссис Эверест. В то же время, старший сын всю жизнь необыкновенно обожал мать, писал ей из школы бесчисленные письма, умоляя его навестить — что она делала достаточно редко. Но зато после того, как сын вырос, они с матерью стали крепкими друзьями и сильными союзниками, и Уинстон указывал, что Дженни для него, более чем мать или сестра — политический ментор.

Это была принцесса, фея. Она сверкала и излучала свет подобно звезде. (Черчилль о матери)

Долгое время утверждалось, что отцом её второго сына, смуглого и красивого Джона (Джека) был не Рэндольф, а ирландский аристократ полковник Джон Стрэндж Джослин, 5-й граф Роден (1823—1897), с которым, как считается, у неё был роман. Тем не менее, кажется спорным, что Дженни могла окрестить ребёнка от внебрачной связи именем его биологического отца. Кроме того, указывают, что предполагаемому любовнику в тот момент было 56 лет, в то время, как леди Черчилль было всего 25, и ребёнок родился до отмеченного многими охлаждения отношений Дженни и Рэндольфа.

Любовные и политические связи

Второй сын Дженни родился, пока супруги находились в негласном изгнании в Ирландии, куда их отправили за неподобающее поведение Рэндольфа, и он был вынужден служить секретарем своего отца, вице-короля Ирландии. (Рэндольф поспорил с принцем Уэльским, вступившись за своего старшего брата, вмешавшегося в чужую любовную связь. Принц Берти объявил, что не будет бывать в домах, где принимают Черчиллей). Прошло семь лет, прежде чем принц прервал этот остракизм и пришел на обед в их дом{{sfn|Mather J.H.

В 1880 г. Черчилли вернулись в Лондон. Пребывание в Ирландии способствовало формированию политической позиции Рэндольфа — он стал сторонником гомруля, и, вернувшись в Англию, стал активно заниматься политикой. Дженни также стала ею интересоваться. К сожалению, Леонард Джером в это время начал испытывать крупные финансовые потери и больше не мог поддерживать дочь деньгами также, как раньше.

Обладая сильным характером, Дженни быстро заняла место в высших слоях британского светского и политического общества, став респектабельной и влиятельной фигурой. Её описывали как умного, остроумного и жизнерадостного человека. Дженни помогала Рэндольфу в его карьере, поддерживая его в начинаниях. Дженни оказалась среди создательниц знаменитой «Лиги первоцвета» — первого женского политического клуба. Она стояла за сценой и даже писала многие из его речей — этот союз был крепок, несмотря на то, что примерно с 1886 года между супругами наблюдается охлаждение той пылкой страсти, из-за которой они поженились, и они превращаются просто в товарищей. С этого времени Дженни начинает вести свободную личную жизнь, независимую от мужа. В обществе также широко обсуждается привычка Рэндольфа отправляться в длительные путешествия вместе с друзьями-мужчинами, вдобавок, приблизительно с этого времени у него открывается сифилис, который, как считают, и сведет его в могилу. Своими семейными связями и внебрачными романтическими отношениями Дженни во многом помогла как политической карьере как супруга, так и сына. На протяжении своей семейной жизни Дженни имела несколько любовников — (помимо Берти, принца Уэльского, в их число входили граф Карл Андреас Кински (чешский аристократ), король Сербии Милан IV Обренович, сэр Уильям Гордон-Камминг, граф де Брейтель), причем не скрывая их наличие от мужа. Стоит отметить, тем не менее, что неопровержимых доказательств интимных отношений между Дженни и будущим королём нет, не считая обширной, подчас фривольной, но не компрометирующей переписки.

Рэндольф занимался политической карьерой, но его здоровье ухудшилось. Он получает кресло министра финансов, но уходит в отставку. В 1887 г. супруги предпринимают путешествие в Россию. В 1891 г. Рэндольф отправляется в длительную поездку по Южной Африке, а у Дженни появляется новый поклонник — атташе посольства Австрии граф Кински, который моложе её на 4 года. В 1893 г. подросший Уинстон поступает в военное училище Сэндхерст. Физическое состояние Рэндольфа становится все тяжелее.

Дженни не покинула мужа, когда он умирал, проявляя трогательную преданность к своему старому соратнику. Дженни отправилась с ним в кругосветное путешествие, во время которого они были вынуждены остановиться в Мадрасе. Супруги вернулись в Лондон накануне Нового года, и Рэндольфа отвезли домой к его матери, где 24 января 1895 года он скончался в возрасте 45 лет. Записанный диагноз гласил «общий паралич», хотя, скорее всего, это была последняя стадия сифилиса.

Тогда же граф Кински, с которым Дженни связывали тесные отношения, предпочел жениться на девушке младше её на 20 лет, чем доставил леди Черчилль большую боль. В 1899—1900 гг., чтобы занять себя, Дженни воскресила своё старое занятие и издавала роскошный журнал «The Anglo-Saxon Review». В этот период Дженни сближается с позврослевшим старшим сыном, с которым они вместе борются с финансовыми трудностями: «мы трудились теперь вместе, на равных, скорее как брат и сестра, а не как мать и сын», напишет он позже.

Второй и третий брак

Через пять лет вдовства, 28 июля 1900 года 46-летняя Дженни вышла замуж за ровесника её сына Уинстона — Джорджа Корнуоллиса-Уэста, (1874—1951) красавца капитана Шотландской гвардии. Семья жениха была так шокирована, что не явилась на церемонию. Клан Черчиллей, несмотря на своё не менее скептическое отношение к данному браку, поддержал невесту, а герцог Мальборо вел вдову своего дяди к алтарю. 12-летнюю семейную жизнь пары будут омрачать финансовые трудности — у Дженни много долгов, а Джорджа отец лишил наследства.

В эти годы она стала хорошо известна благодаря своим трудам по снаряжению госпиталя-корабля для пострадавших на Англо-бурской войне, где в это время находится Уинстон. В 1908 г. Дженни написала «The Reminiscences of Lady Randolph Churchill». В том же году 33-летний Уинстон, продвигаясь в своей политической карьере, получает пост министра торговли и женится на Клементине Хозиер, мать которой, леди Бланч, была близкой подругой Дженни.

Дженни и Корнуоллис-Уэст начали жить раздельно с 1912 г., а развод последовал в апреле 1914 г. Корнуоллис-Уэст после этого вступил в брак со знаменитой актрисой миссис Патрик Кэмпбелл.

Третий брак 64-летней Дженни был заключен 1 июня 1918 г. Её мужем стал 41-летний колониальный чиновник Монтегю Фиппен Порч (1877—1964), член Британской Гражданской службы в Нигерии (Уинстона он был моложе на 3 года). По окончании Первой мировой Войны Порч подал в отставку, а в 1921 г. вернулся в Африку в поисках удачи. Дженни говорила, что её «её второй брак был романтичным, но не удачным, а третий удачным, но не романтичным».

Несмотря на смерть Рэндольфа и её повторные браки, Дженни предпочитала именоваться «леди Рэндольф Черчилль», хотя этот титул уже официально ей не принадлежал. Тем не менее, её право на него никто не оспаривал. В эти годы она оказывала активную и чрезвычайно полезную поддержку политической карьере своего сына Уинстона, обратив на его пользу все навыки, заработанные во время работы с Рэндольфом. Для обоих своих молодых мужей она этого делать не стала.

Смерть

В 1921 году, пока её муж был в Африке, 67-летняя Дженни упала с лестницы в доме друзей в Сомерсете, и сломала щиколотку. Началась гангрена, и левую ногу пришлось ампутировать. Но это не помогло, рана внезапно открылась, произошла потеря крови и вскоре после этого, 9 июня, Дженни скончалась в своем доме в Лондоне, куда её успели перевезти.

Погребена кладбище церкви Святого Мартина в Блейдоне, рядом с первым мужем и сыновьями.

В культуре

• Jennie: Lady Randolph Churchill (1974). Телефильм. В роли Дженни — Lee Remick.
• «Юный Уинстон» (1972). Фильм. В роли Дженни — Энн Бэнкрофт
• Некоторые черты Дженни, а также другой американки, Консуэло Вандербильт, вышедшей замуж за племянника Рэндольфа, 9-го герцога Мальборо, послужили Эдит Уортон образцом для создания персонажа Кончиты Клоссон в романе The Buccaneers (букв. «Пиратки», в русском переводе телефильма — «Красотки») об американках, покоряющих лондонский свет. В экранизации романа 1995 г. эту роль играла Мира Сорвино. Кончита Клоссон — красивая, небогатая американка, выходящая замуж за 2-го сына герцога, который из-за своей разгульной жизни в конце концов заболевает сифилисом.
• Влияние образа леди Дженни и её взаимоотношений с сыном-лидером прослеживается в персонаже леди Джессика из «Дюны» Фрэнка Херберта. Впечатление подкрепляет фильм «Дюна» Дэвида Линча, где костюмы и прически данного персонажа выполнены в эстетике эдвардианской эпохи.

Городские легенды

• Одна из легенд связывает с именем Дженни создание знаменитого коктейля Манхэттен, который она будто бы придумала в нью-йоркском клубе «Манхеттен» в 1870-х гг., где проходила вечеринка в честь победы Самуэля Л. Тилдена на выборах.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Роуз Н. Черчилль. Бурная жизнь = Rose N. Churchill. An Unruly Life. — М.: АСТ, 2003. — 448 с. — (Историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 5-17-014478-4.
• Уинстон Черчилль. — М.: АСТ-Пресс, 1999. — 128 с. — (Судьбы ХХ века). — ISBN 5-7805-0359-1.
• Lady Randolph Spencer Churchill. The Reminiscences of Lady Randolph Churchill, 1908 (Автобиография)
• Anne Sebba. «American Jennie: The Remarkable Life of Lady Randolph Churchill» (W.W. Norton, 2007) ISBN 0-393-05772-0
• Anita Leslie. Lady Randolph Churchill: The Story of Jennie Jerome, 1968
• Ralph G. Martin. Jennie: The Life of Lady Randolph Churchill — The Romantic Years, 1854—1895 (Prentice-Hall, Ninth printing, 1969)
• Ralph G. Martin. Jennie: The Life of Lady Randolph Churchill — Volume II, The Dramatic Years, 1895—1921 (Prentice-Hall, 1971) ISBN 0-13-509760-6

Ссылки

• [www.loc.gov/exhibits/churchill/wc-youth.html Churchill and the Great Republic] (англ.). loc.gov. Проверено 22 июня 2015.
• [www.cocktailtimes.com/party/christmas.shtml Holiday Manhattan] (англ.). cocktailtimes.com. Проверено 22 июня 2015.
• Mahon E. K. [scandalouswoman.blogspot.ru/2007/11/american-jennie-portrait-of-jennie.html American Jennie — Portrait of Jennie Jerome Churchill] (англ.). scandalouswoman.blogspot.ru (22 January 2008). Проверено 22 июня 2015.
• Mather J. H. [wayback.archive.org/web/20080502210456/www.winstonchurchill.org/i4a/pages/index.cfm?pageid=766 Lady Randolph and the Historians] (англ.). winstonchurchill.org; archive.org. Проверено 22 июня 2015.
• Snell E. [wayback.archive.org/web/20031216043633/www.winstonchurchill.org/i4a/pages/index.cfm?pageid=103 Had Iroquois Ancestors] (англ.). winstonchurchill.org; archive.org (2003(?)). Проверено 22 июня 2015.

Отрывок, характеризующий Черчилль, Дженни

Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.