Шварц, Александр Николаевич

Александр Николаевич Шварц<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр народного просвещения Российской империи
1 (14) января 1908 — 25 сентября (8 октября) 1910
Предшественник:	Пётр Михайлович Кауфман
Преемник:	Лев Аристидович Кассо
Рождение:	4 (16) января 1848(1848-01-16) Тула
Смерть:	5 (18) января 1915(1915-01-18) (67 лет) Москва, Российская империя
Род:	Шварцы
Отец:	Николай Павлович Шварц
Научная деятельность
Научная сфера:	филолог-классик

Алекса́ндр Никола́евич Шварц (1848—1915) — российский филолог-классик, министр народного просвещения (1908—1910).

Семья

Происходил из дворянского рода — правнук профессора Московского университета и известного деятеля масонства Ивана Григорьевича Шварца; дед, Павел Иванович Шварц был известен своими трудами по садоводству.

• Отец — Николай Павлович Шварц (1816—1848) — дворянин Тульской губернии, майор Корпуса инженеров путей сообщения.
• Мать — урождённая Красовская.
• Жена — Мария Дмитриевна, урождённая Корсакова.
• Дочери — Анастасия, Ольга, Наталия, Нина.

Образование

Учился в пансионе англичанина Мэтчина в Санкт-Петербурге. В 1862 году был перевезён в дом деда в Москве и учился в 1-й московской гимназии, которую окончил в 1864 году с серебряной медалью. В 1868 году окончил вторым кандидатом историко-филологический факультет Московского университета (представив работу «О синтаксическом употреблении родительного падежа в древних языках»). Магистр греческой словесности (1875; тема диссертации: «Речь Гиперида за Евксениппа»). Доктор греческой словесности (1891; тема диссертации: «О государстве Афинском. Сочинение неизвестного автора V в. до Р. Х. Критическое исследование»).

Педагогическая деятельность

• в 1868—1869 — учитель французского и немецкого языков в Александровском военном училище.
• в 1869—1874 — учитель латинского языка в Лазаревском институте восточных языков.
• с 1875 — доцент Московского университета по кафедре греческой словесности.
• с 1884 — экстраординарный профессор Московского университета по кафедре теории и истории искусств (с апреля 1885 года — секретарь историко-филологического факультета).
• с декабря 1887 — экстраординарный профессор Московского университета по кафедре классической филологии.
• в 1892—1900 — ординарный профессор по этой же кафедре.
• в 1900 — заслуженный профессор Московского университета.

Читал лекции по истории греческой литературы (впоследствии вышедшие отдельной книгой в литографированном виде), лекции о Демосфене, Еврипиде и Лисии, комментировал их труды. Автор комментированного издания «Олинфийских речей» Демосфена (М., 1873), а также ряда статей, в основном посвящённых интерпретации Гиперида, Демосфена, Лисия, «Политики» Аристотеля и комедий Аристофана. Также публиковал работы по античному искусству.

Одновременно преподавал в средних учебных заведениях:

• в 1872—1884 — преподаватель древних языков в частной гимназии Креймана.
• в 1884—1887 — начальник второй, затем первой (с 1885) московских прогимназий
• в 1887—1897 — директор 5-й московской гимназии.

В 1897—1900, одновременно с преподаванием в университете, был директором Константиновского межевого института.

В 1900 году был представителем России по учебному делу на Парижской всемирной выставке.

Администратор

С 14 февраля 1900 года тайный советник А. Н. Шварц был назначен попечителем Рижского учебного округа. В одном из частных писем так характеризовал свою деятельность в этот период: «Дел у меня здесь много. Приходится сражаться с немцами и с латышами».

С 30 мая 1902 года — попечитель Варшавского учебного округа. С 6 сентября 1905 года — попечитель Московского учебного округа. В условиях революционных событий его деятельность не нашла поддержки министра народного просвещения И. И. Толстого; уже через 2 месяца, с 16 ноября, он стал сенатором, с 6 декабря 1906 года — членом Государственного совета. После окончания революционных потрясений был приглашён П. А. Столыпиным в состав правительства для того, чтобы нормализовать ситуацию в учебных заведениях.

Саша Чёрный
Еще экспромт

У старца Шварца
Ключ от ларца,
А в ларце — просвещенье.
Но старец Шварец
Сел на ларец
Без всякого смущенья.
Сиденье Шварца
Твёрже кварца —
Унылая картина.
Что ж будет с ларцем
Под старцем Шварцем?
Молчу, молчу невинно…

С 1 января 1908 года — министр народного просвещения. Выступал за деполитизацию средней и высшей школы, против создания в них молодёжных организаций как революционной и либеральной, так и монархической направленности. Считал, что университетский диплом не должен давать особых прав для занятия должностей на государственной службе, так как задачей высших учебных заведений, по его мнению, должна была стать подготовка учёных, а не облегчение карьеры для выпускников. Был сторонником строгого соблюдения действовавших ограничительных законов, в том числе касавшихся возможности получения женщинами высшего образования, «процентной нормы» для лиц иудейского вероисповедования и др. В связи с этим не был популярен среди общественности, с чем соглашался и сам в частном письме:

Ужасное это министерство. И всё делается для того, чтобы поскорее и решительнее меня столкнуть. Пресса, Дума, университеты — все против. Я, однако, не унываю. Будь что будет, а кое-что я всё-таки проведу.

Стремление А. Н. Шварца защитить свою самостоятельность в качестве министра привели к разногласиям с П. А. Столыпиным. 25 сентября 1910 года он был уволен в отставку с производством в чин действительного тайного советника и оставлением членом Государственного совета, где входил во внепартийную группу.

В 1910 г. в связи с делом о краже в Румянцевском музее выдвинул несправедливое обвинение против её директора И. В. Цветаева, в результате которого Цветаев был уволен от должности.

Похоронен на кладбище Донского монастыря.

Публикации

• Речь Гиперида за Евксениппа. М., 1875.
• О государстве Афинском. Сочинение неизвестного автора V в. до Р. Х. М., 1891.
• Новые отрывки речей Гиперида. М., 1892.
• Гермес Пракситель на монете Анхиала. М., 1893.
• XXII речь Лисия и её новое толкование // «Филологическое обозрение». 1894. Т. 6. № 1.
• К вопросу о времени написания «Политики» Аристотеля // Там же. 1895. Т. 8. № 2.
• Из наблюдений над «Политикой» Аристотеля // Сборник статей в честь Ф. Е. Корша. М., 1896.
• Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М., 1994.

Литература

• Шварц, Александр Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Волков В. А., Куликова М. В., Логинов В. С.  Московские профессора XVIII — начала XX веков. Гуманитарные и общественные науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2006. — 300 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5. — С. 273—274.
• Демская А. А., Смирнова Л. М.  И. В. Цветаев создает музей. — М.: Галарт, 1995. — 448 с. — 7 500 экз. — ISBN 5-269-00718-5. — С. 23, 298—299.
• П. А. Столыпин. Переписка / Под ред. П. А. Пожигайло. — М.: РОССПЭН, 2007. — 704 с. — ISBN 5-8243-0555-2.
• П. А. Столыпин. Грани таланта политика / Под ред. П. А. Пожигайло. — М.: РОССПЭН, 2006. — 624 с. — ISBN 5-8143-0776-8.
• Соболевский С. И. А. Н. Шварц. — Пг., 1916.
• Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. 1802—1917. Биоблиографический справочник. — СПб, 2001. — С. 734—737.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_sh/shvarc_an.html Биография]

Отрывок, характеризующий Шварц, Александр Николаевич

Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.