Эверт, Артур

Артур Эверт
Arthur Ewert
Дата рождения:	13 ноября 1890(1890-11-13)
Место рождения:	Хайнрихсвальде
Дата смерти:	3 июля 1959(1959-07-03) (68 лет)
Место смерти:	Берлин

Артур Э́верт (нем. Arthur Ewert; 13 ноября 1890, Хайнрихсвальде — 3 июля 1959, Берлин) — немецкий революционер, представитель ИККИ в КПК, и латиноамериканском бюро Коминтерна, участник ноябрьского восстания в Бразилии. Муж Элизы Эверт.

Биография

Родился в семье мелкого крестьянина. В 1908 году вступил в СДПГ. В 1914 году эмигрировал в Канаду, где включился в антивоенную деятельность социалистических групп. В 1919 году из-за своей активности был арестован и депортирован в Германию. Там он присоединился к КПГ. В 1923 году избран в ЦК, одновременно руководит партийным отделением в Гессене. После гамбургского восстания вынужден перейти на нелегальное положение, на котором оставался вплоть до 1928 года, когда его избирают в рейхстаг.

С 1930 года — в аппарате Коминтерна в Москве, выполняет обязанности представителя ИККИ в Коммунистической партии Китая и латиноамериканском бюро Коминтерна в Буэнос-Айресе и Монтевидео. В 1934 году вместе со своей женой Элизой Эверт, Луисом Карлосом Престесом и Ольгой Бенарио прибывает в Бразилию. После провала ноябрьского восстания на нелегальном положении. Арестован в декабре 1935 года и подвергнут жесточайшим пыткам. Сошёл с ума после того, как у него на глазах пытали и насиловали его жену. В 1937 году приговорён к 13 годам заключения.

В 1942 году переведён в психиатрическую лечебницу. В 1945 году помилован и в 1947 году переправлен в Советскую зону оккупации Германии. Конец жизни провёл в госпиталях Шарите в Берлине и других лечебных заведениях ГДР. Урна с прахом находится в мемориале социалистов на Центральном кладбище Фридрихсфельде в Лихтенберге.

Литература

• David P. Hornstein. Arthur Ewert: A Life for the Comintern. Lanham, MD: University Press of America. 1993.

Отрывок, характеризующий Эверт, Артур

После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.