Яловецкий, Болеслав Антонович

Болеслав Антонович Яловецкий
Bolesław Jałowiecki
Депутат Первой Думы, 1906 г.
Дата рождения:	10 августа 1846(1846-08-10)
Место рождения:	Свенцянский уезд Виленская губерния
Дата смерти:	10 июля 1918(1918-07-10) (71 год)
Место смерти:	Петроград
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Вероисповедание:	католицизм
Партия:	Конституционно-католическая партия
Род деятельности:	инженер, депутат Государственной думы I созыва от Виленской губернии

Болеслав (Болеслав-Лаврентий) Антонович Яловецкий (пол. Bolesław Jałowiecki, 10 августа 1846, Свенцянский уезд Виленской губернии — 10 июля 1918, Петроград) — инженер, депутат Государственной думы I созыва от Виленской губернии.

Биография

По национальности поляк, по вероисповеданию католик, дворянин. Из семьи богатых землевладельцев Свенцянского уезда Виленской губернии. Выпускник Виленской гимназии. 1865 году окончил Николаевское инженерное училище, затем — с отличием Николаевскую инженерную академию (на доске выбито его имя как одного из лучших студентов). Получил в 1870 году чин военного инженера. Проходил стажировку в Чехии и Австрии. Военный инженер, позднее инженер Министерства путей сообщения. Надворный советник. Удостоен личной похвалы императора за строительство гранитной Адмиралтейской набережной в Петербурге. В 1878—1879 годах в петербургском издательстве вышел его двухтомник «Вода, топливо и паровозные котлы». Принимал участие в работах по строительству и использованию железных дорог, служащий различных торгово-промышленных предприятиях. Автор многих технических изобретений, в частности, переносных железных дорог и оборудования к ним системы «Дольберг и Яловецкий». В течение 15 лет был управляющим Александровского механического завода. Конструктор построенного на Александровском заводе специального поезда для царской семьи. Там же по проекту Яловецкого налажен выпуск вагонов 2-го класса, имевших мягкие пружинные сиденья, или спальные отделения (так называемые кресло-кроватные вагоны). К началу Первой мировой войны Александровский завод освоил строительство специальных бронированных вагонов и санитарных поездов. Яловецкий долгие годы был председателем правления акционерного общества вагоностроительного завода «Дизель».

"Король узкоколейки"

В марте 1890 г. обратился в Министерство путей сообщения за разрешением на создание 1-го акционерного общества для строительства и эксплуатации частных узкоколейных железных дорог. Документация нового общества была подготовлена совместно с Ф. Е. Енакиевым. Решение было принято 26 марта 1892-го, когда император Александр III утвердил устав «Первого общества подъездных железных путей России». Это после того, как в феврале 1892 года министром путей сообщения назначили С. Ю. Витте, хорошо знавшего и ценившего Б. А. Яловецкого. Общество начало свою деятельность в январе 1893 года. Правление размещалось в Санкт-Петербурге по адресу: Малая Морская, 5, а позже на Невском проспекте, 11. Первоначальный капитал железнодорожного общества составлял 2 млн. рублей, а перед первой мировой войной его имущество оценивалось уже в 27 миллионов. Вначале председателем правления был избран подполковник А. А. Померанцев. Но через несколько лет управляющим делами общества, а потом и его директором-распорядителем стал Яловецкий. В начале 20 века (точная дата неизвестна) Яловецкий стал председателем правления, оставаясь на этом посту вплоть до Октябрьской революции.

«Первое общество подъездных железных путей России» начало свою деятельность со строительства железнодорожной линии в Белоруссии – от станции Свенцяны (родины Яловецкого) до местечка Глубокое. Затем были построены узкоколейки в других районах Белоруссии, в Прибалтике и на Украине (окрестности Житомира, Бердичева и Винницы). Общество занималось также строило переносные рейсовые пути для военных целей и для сельского хозяйства, вагоны и вагонетки, машины для добычи и перевозки торфа, переносные лесопильные заводы.

«Первое общество подъездных железных путей России» в 1913 году принадлежало более 1100 верст железнодорожных путей, то есть почти половина российских узкоколеек. Владельцев общества, а позже только Яловецкого стали называть «королём узкоколейки».

Член Правления Русско-Бельгийского металлургического общества и основатель Петровского металлургического завода. В конце жизни действительный статский советник.

Политическая деятельность

В качестве выборного представителя Свенцянского уезда Виленской губернии принимал участие в разработке оснований для введения земских учреждений в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях. Состоял в правлении Римско-католического благотворительного общества.

В годы первой русской революции Яловецкий стал идеологом и основоположником так называемой дитовско-белорусской краевой идеологии. Отстаивал культурные традиции Великого княжества Литовского (или Края), возрождение его государственной самостоятельности. В 1905 году в Вильно на белорусском языке Яловецкий выпустил «Национальный манифест Литвы». В нём были изложены его взгляды, а именно — каждый, кто чувствует себя гражданином Края, принадлежит к «краёвой» нации, или нации литвинов. Последователи краевой идеологии называли себя гражданами Великого княжества Литовского – и только его, и Польшу не считали своей родиной.

14 апреля 1906 избран в Государственную думу I созыва от общего состава выборщиков Виленского губернского избирательного собрания. Входил в Группу Западных окраин. В Польском коло не состоял. Член Финансовой комиссии. Подписал законопроект «О гражданском равенстве». Участвовал в прениях по аграрному вопросу.

В 1906 году поддержал инициативу епископа фон Роппа по созданию Конституционно-католической партии Литвы и Белоруссии, выступал за автономию Польши с отдельным законодательным собранием. Яловецкий был ближайшим его помощником фон Роппа. Судя по воспоминаниям Э. Войниловича, большая часть собраний руководства этой партии проходили на петербургской квартире Яловецкого.

Был советником российского Министерства земледелия, директором акционерного Северного общества русской внешней торговли. Во время первой мировой войны служил в звании полковника в Генштабе Российской империи. После революции выехал в Польшу, был назначен делегатом польского правительства в Гданьске в чине министра.

Умер в начале июля 1918 году в Петрограде, видимо, от холеры. Вероятно, похоронен на холерном петроградском Митрофаньевском кладбище, которое было ликвидировано в 1930-е годы.

Семья

• Жена — Анжела урождённая Виткевич (Anielą Witkiewicz), родственница Юзефа Пилсудского.
• Сын — Мечислав (1876—1962) польский дипломат, автор воспоминаний.

Память

• Мыс на Архипелаге Новая Земля, названный так художником и участником экспедиции на Новую Землю (1899–1901) Александром Борисовым, которого Яловецкий опекал вместе с генералом А. А. Боголюбовым.
• Бюст на станции Лынтупы в Белоруссии, памятник открыт 1 июля 2007 года.

Литература

• [www.tez-rus.net/ViewGood42514.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008. С. 723.]
• [enakievets.info/publ/enakievo_kak_na_ladoni/zhiteli_enakievo/koroli_rossijskoj_uzkokolejki/5-1-0-1112 Купцов Александр Яловецкий Болеслав Антонович — король российской узкоколейки]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003750528#?page=57 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Первый созыв. М, 1906. С. 21.]
• [elibrary.karelia.ru/book.shtml?levelID=012002&id=6771&cType=1 Первая Государственная Дума. Алфавитный список и подробные биографии и характеристики членов Государственной Думы.] — М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина, 1906. — 175 с.
• Государственная Дума первого призыва. Портреты, краткие биографии и характеристики депутатов. — Москва: «Возрождение», 1906. C. 53.
• Андрэй КІШТЫМАЎ. Беларусь на вузкай каляіне. – «Спадчына», 2002, № 4
• Российский государственный исторический архив. Фонд 1278. Опись 1 (1-й созыв). Дело 75. Лист 4; Фонд 1327. Опись 1. 1905 год. Дело 141. Лист 59; Дело 143. Лист 13 оборот.

Отрывок, характеризующий Яловецкий, Болеслав Антонович

– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.