Митрофаниевское кладбище (Санкт-Петербург)

кладбище Митрофаниевское Эмблема Страна РоссияРоссия Субъект федерации Санкт-ПетербургСанкт-Петербург Район Московский район Координаты 59°53′36″ с. ш. 30°18′19″ в. д.59.8933417° с. ш. 30.3054167° в. д. / 59.8933417; 30.3054167    Дата основания 1831 Последнее захоронение 1944 Прежние названия Тентелевское, Холерное кладбище у Тентелевой деревни Площадь 0,39 км² Официальный язык русский Численность около 400 000 захоронений Конфессиональный состав православные, лютеране Действующий статус уничтожено Действующий статус на 1927 г. упразднено Официальный сайт [spb-mitrofan-society.org/mitrofan.php ссылка]  (рус.)  (фин.) Митрофаниевское на Викискладе

К:Некрополи, основанные в 1831 году

Митрофа́ниевское кла́дбище — кладбище в Санкт-Петербурге, существовавшее с 1831 года до середины XX века. Находилось на территории между железнодорожными линиями к Балтийскому и Варшавскому вокзалам.

Рядом с территорией Митрофаниевского кладбища расположено Громовское кладбище, а ранее также располагалось Митрофаниевское лютеранское (финское) кладбище.

История

Кладбище было основано в 1831 году близ деревни Тентелевка в связи с разразившейся в городе эпидемией холеры. При этом оно подчинялось не церкви, а городской полиции. Площадь кладбища составляла 3 десятины. Отпеваний и панихид при погребении, как правило, не совершалось. Изначально кладбище называлось Тентелевским, а после постройки в 1835 году церкви во имя Святого Митрофана Воронежского стало называться Митрофаниевским.

Указом Николая I от 11 (23) декабря 1834 года, рядом с холерным участком было учреждено обыкновенное городское православное кладбище. Решение об учреждении кладбища было принято императором на основании предложения министра внутренних дел Д. Н. Блудова, которое было поддержано митрополитом Серафимом. Впоследствии кладбище многократно расширяло свои границы: в 1838, 1848, 1860, 1865, 1871 и других годах. К началу XX века кладбище стало одним из самых больших в городе.

Митрофаниевское кладбище не считалось богатым и престижным. В основном на нём хоронили людей низкого и среднего достатка. Богатые захоронения концентрировались около Митрофаниевской церкви.

В 1927 году было принято решение о немедленном закрытии кладбища для новых захоронений. В 1930-х годах несколько значимых могил были перенесены в Некрополь мастеров искусств и на Литераторские мостки. В годы блокады Ленинграда на кладбище вновь стали производиться захоронения, но после окончания войны разгром некрополя был продолжен.

В 1950-х годах на месте кладбища действовала барахолка, а затем там появились склады, гаражи и свалки.

Кладбищенские храмы

См. также: Церковь святителя Митрофана Воронежского

Первым кладбищенским храмом стала небольшая деревянная церковь Измайловского полка, перенесённая на кладбище в 1835 году и освящённая во имя святителя Митрофана Воронежского. В 1859 году она была отремонтирована и освящена под именем Спасской. В 1883 году она была уничтожена во время пожара, но в этом же году была восстановлена.

В 1839 го]у был заложен новый каменный трёхпридельный храм в честь святителя Митрофана Воронежского, строившийся по проекту архитектора К. А. Тона. Церковь выла освящена в 1847 году. Храм был закрыт и снесён в 1929 году.

В 1885—1887 годах купец А. Л. Кекин на собственные средства возвёл над могилой сына Церковь Сошествия Святого духа.

У ворот кладбища находилась часовня Александра Невского.

Перспективы

В 1997 году появились планы офисно-деловой застройки территории бывшего Митрофаниевского кладбища, получившие название «Измайловская перспектива». В 2007 году Постановлением Правительства Санкт-Петербурга от 17 июля 2007 г. № 864 «Об утверждении проекта планировки территории, ограниченной Московским пр., наб. Обводного кан., полосой отвода Балтийской линии Октябрьской железной дороги, Благодатной ул., в Адмиралтейском и Московском районах» был утверждён проект планировки территории, в 2008 году он был одобрен градостроительным советом города. Останки погребённых, которые могут быть найдены при строительстве, предполагается перезахоронить на участке площадью в 1 гектар в районе бывшего Митрофаниевского храма, на месте которого должен быть установлен памятный знак и построена часовня (по проекту архитектора Р. М. Даянова).

Данное решение вызвало протесты общественности, так как, согласно действующему законодательству, территория бывших кладбищ может использоваться только под зелёные насаждения, строительство зданий и сооружений на их территории запрещено. С целью защитить кладбище от застройки была создана региональная общественная организация сохранения памяти предков «Санкт-Петербургский Митрофаниевский Союз», которая объединяет потомков лиц, погребённых на Митрофаниевском кладбище, а также волонтёров. Был предложен альтернативный проект развития этого района, согласно которому на всей территории кладбища предполагается создание мемориального парка, а также воссоздание храмов и часовен.

26 февраля 2009 года Комитет по градостроительству и архитектуре Правительства Санкт-Петербурга (КГА) под давлением общественности организовал выездное совещание на территорию бывших Громовского старообрядческого кладбища, Митрофаниевского православного и Финского лютеранского кладбищ, находящихся в границах проектируемого комплекса «Измайловская перспектива». Цель выезда — выяснение настоящего состояния территорий и переговоры с представителями Митрофаниевского союза и религиозных общин. В результате было принято решение о том, что для определения исторических границ уничтоженного Митрофаниевского кладбища и части Громовского кладбища, а также для определения ценности некрополей должна быть проведена историко-культурная экспертиза. Митрофаниевский союз совместно с Общиной финской церкви Св. Марии Евангелическо-лютеранской церкви Ингрии готовят историко-культурную экспертизу Митрофаниевского православного и лютеранского кладбища, а Громовская старообрядческая община — Громовского старообрядческого кладбища.

14 октября 2009 года на части территории Митрофаниевского кладбища на Малой Митрофаньевской улице были открыты временные мемориал Митрофаниевского кладбища и музей «Некрополь России». Сегодня эта временная мемориальная зона представляет собой участок земли около 100 кв. м, на котором установлен металлический поклонный крест и установлены надгробия, найденные на территории Митрофаниевского кладбища в мусоре и при дорожных работах. На заборе вокруг временной мемориальной зоны установлены временные мемориальные доски из пластика, на которых помещены имена погребённых на Митрофаниевском кладбище военных инженеров, священников, дворян, погибших в блокаду, воинов, погибших во время Великой Отечественной войны и других именитых петербуржцев. Временную мемориальную зону открыл Председатель Правления Митрофаниевского союза В. К. Ушаков.

На проведение историко-культурной экспертизы Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Правительства Санкт-Петербурга (КГИОП) выдал в апреле 2009 года задание. Историко-культурная экспертиза была выполнена Всероссийским обществом охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК) при участии экспертов Ю. М. Пирютко, В. В. Антонова, А. В. Кобака, М. В. Шкаровского, А. А. Кононова и других в течение полугода и представлена в КГИОП в начале февраля 2010 года. Но по формальным признакам, касающимся оформления экспертиз, она была отклонена и возвращалась на доработку три раза, до настоящего времени Митрофаниевский союз занимается доработкой историко-культурной экспертизы.

2 июня 2010 года в культурно-досуговом центре «Московский» состоялись общественные слушания по внесению изменений в проект планировки территории «Измайловской перспективы» и слушания по проекту межевания этой территории. Изменения касались перенесения школы из одного квартала в другой. На слушаниях присутствовало около 80 человек — представителей общественности. Были заданы вопросы и предложения по изменению проекта планировки с учётом территории Митрофаниевского и Громовского кладбища. Все предложения и замечания вошли в протокол и заключение по результатам слушаний, но были проигнорированы и отклонены. После слушаний вышло Постановление Правительства Санкт-Петербурга от 9 августа 2010 года № 1054 «О внесении изменения в постановление Правительства Санкт-Петербурга от 17.07.2007 № 864», которое закрепило внесённые изменения.

Летом 2010 года была создана религиозная община Приход Храма Митрофана Воронежского РПЦ МП, которая планирует восстановить на территории кладбища снесённые храмы. Возникла традиция: каждую субботу в 12.00 члены общины проводят крестный ход от Балтийского вокзала на территорию Митрофаниевского кладбища, где совершается молебен. В мае 2011 года на территории холерного участка Митрофаниевского кладбища был освящён поклонный крест, установленный усилиями общины.

В начале 2011 года в результате переговоров активистов Митрофаниевского союза с членами Правительства Санкт-Петербурга и Комитета по градостроительству и архитектуре была достигнута договорённость о создании на территории Митрофаниевского кладбища мемориального дендрологического парка. В силу определённых экономических обстоятельств ОАО «Измайловская перспектива» отстранилось от дальнейшего проектирования проекта «Измайловская перспектива». КГА было принято решение о разделении проекта на несколько очередей. Первая очередь проекта состоит из территории, ограниченной наб. Обводного канала, Митрофаньевским шоссе, Малой Митрофаньевской ул., Ташкентской ул. и Московским пр., в эту очередь попадает только часть Митрофаниевского кладбища — севернее Малой Митрофаньевской ул. и восточнее Митрофаньевского шоссе, та часть, на которой располагался храм Митрофана Воронежского и располагаются дома причта Митрофаниевского кладбища (Митрофаньевское шоссе, 4, 6, 8 и 10). Первую очередь проектировала ОАО «Желдорипотека» (дочерняя компания ОАО «РЖД»). Итогом договорённости стало полное исключение территории Митрофаниевского кладбища из первой очереди проектирования, что было закреплено Постановлением Правительства Санкт-Петербурга от 17 августа 2011 года № 1265 «О внесении изменений в постановление Правительства Санкт-Петербурга от 17.07.2007 № 864».

Весной 2011 года стало известно о том, что КГА 7 декабря 2009 года издал Распоряжение № 3803 «О предоставлении разрешения на условно разрешённый вид использования земельного участка», в котором идёт речь о размещении на Митрофаньевском шоссе, на месте холерного участка Митрофаниевского кладбища (с которого в 1831 года началась история некрополя), АЗС компании ЗАО «Петербургская топливная компания» (ЗАО «ПТК»). Этот участок расположен на противоположной стороне Митрофаньевского шоссе от участка, выведенного из проекта планировки Постановлением Правительства Санкт-Петербурга от 17 августа 2011 года № 1265 «О внесении изменений в постановление Правительства Санкт-Петербурга от 17.07.2007 № 864», именно на нём в мае 2011 года был установлен поклонный крест. В конце лета, 26 августа 2011 года, на холерном участке Митрофаниевского кладбища началась подготовка строительной площадки для возведения АЗС ЗАО «ПТК», об этом стало известно от членов прихода Св. Митрофана Воронежского. С 27 августа 2011 года представители прихода организовали круглосуточное дежурство — молитвенное стояние у поклонного креста, где началась установка временного забора строительной площадки. У ЗАО «ПТК» были на руках все необходимые документы для подготовки строительной площадки, в том числе на установку забора, не было только ордера на начало строительства. 30 августа Губернатору Санкт-Петербурга Г. С. Полтавченко была направлена заместителем председателя Митрофаниевского союза И. В. Поповым телеграмма о происходящем на Митрофаниевском кладбище, с просьбой вмешаться в ситуацию.

14 февраля 2013 г. Совет по сохранению культурного наследия при Правительстве Санкт-Петербурга поддержал выводы государственной историко-культурной экспертизы о включении кладбища в Единый государственный реестр объектов культурного наследия с уточнением его границ.

Захоронения

См. также: Категория:Похороненные на Митрофаниевском кладбище

Список

• Александров, Сергей Иванович (1846—1913) — инженер-генерал, укреплял морские крепости Свеаборг и Кронштадт.
• Арцеулов, Николай Алексеевич (1816—1863) — русский кораблестроитель XIX века, проектировщик паровых и первых броненосных кораблей военно-морского флота.
• Балашов, Пётр Иванович (?—1888) — живописец-пейзажист и гравер.
• Боресков, Михаил Матвеевич (1829—1898) — инженер-генерал-лейтенант, специалист в области минного дела и военной электротехники, Почётный член Электротехнического, Русского Физико-химического и Русского технического Обществ. Его метод расчёта зарядов — так называемую формулу Борескова — применяют до сих пор при расчёте взрывных выемок и набросных плотин. Захоронение перенесено на Большеохтинское кладбище.
• Брусилов, Николай Петрович (1782—1849) — прозаик, издатель, критик.
• Брянский, Яков Григорьевич (1790—1853) — актёр
• Булгаков, Фёдор Ильич (1852—1908) — литератор, искусствовед.
• Гавловский, Алексей Гаврилович (ум. 1891) — генерал-майор Русской императорской армии.
• Головнин, Александр Васильевич (1821—1886) — министр народного просвещения.
• Головнин, Василий Михайлович (1776—1831) — вице-адмирал, начальник кораблестроительного департамента.
• Григорьев, Аполлон Александрович (1822—1864)— литературный критик, поэт; захоронение перенесено на Литераторские мостки в 1934 году.
• Жихарев, Степан Петрович (1787—1860) — сенатор, мемуарист.
• Журавский, Дмитрий Иванович (1821—1891) — директор департамента железных дорог. Захоронение перенесено на Красненькое кладбище в 1951 году.
• Киселевский, Иван Платонович (1839—1898) — актёр; захоронение перенесено в Некрополь мастеров искусств в 1936 году.
• Куроедов, Василий Петрович (1832—1888) — профессор Института гражданских инженеров.
• Липранди, Павел Петрович (1796—1864) — генерал от инфантерии.
• Лозина-Лозинский, Алексей Константинович (1886—1916) — поэт, переводчик.
• Марков, Андрей Андреевич (старший) (1856—1922) — математик, академик; захоронение перенесено на Литераторские мостки в 1954 году.
• Мей, Лев Александрович (1822—1862) — поэт, переводчик; захоронение перенесено на Литераторские мостки в 1935 году.
• Озерский, Александр Дмитриевич (1814—1880) — Томский губернатор
• Поленов, Андрей Алексеевич (1787—1870) инженер генерал-лейтенант, директор Департамента ревизии отчётов Корпуса инженеров путей сообщения.
• Примо, Дмитрий Павлович (1774—1859) — генерал-цейхмейстер морской артиллерии.
• Пыляев, Михаил Иванович (1842—1899) — журналист, историк; захоронение перенесено на Литераторские мостки в 1930-х годах.
• Рыков, Иван Васильевич (генерал-лейтенант) (1798—1869) — генерал-лейтенант.
• Сабурова, Аграфена Тимофеевна (1795—1867) — актриса.
• Садовников, Василий Семёнович (1800—1879) — академик архитектуры.
• Семёнова, Екатерина Семёновна (1786—1849) — актриса; захоронение перенесено в Некрополь мастеров искусств в 1936 году.
• Шимановская, Мария (1789—1831) — пианистка.
• Шильдер, Николай Карлович (1842—1902) — генерал, начальник Николаевской инженерной академии, директор Публичной библиотеки, учёный и историк, член-корреспондент Академии наук.
• Шпигоцкий, Афанасий Григорьевич (1809—1889) — писатель и поэт, переводчик, фольклорист XIX века.

Согласно роману «Преступление и наказание», на Митрофаниевском кладбище был похоронен отставной титулярный советник Семён Захарович Мармеладов.

В топонимике города

По церкви и кладбищу получили свои названия:

• Малая Митрофаньевская улица
• Митрофаньевский мост
• Митрофаньевский тупик
• Митрофаньевское шоссе

Литература

• Кобак А. В., Пирютко Ю. М. Уничтоженные кладбища // Исторические кладбища Санкт-Петербурга. — М.: Центрполиграф, 2009. — С. 701-704. — 800 с. — 1600 экз. — ISBN 978-5-9524-4025-8.
• Петербургское Митрофаніевское кладбище // Попов И. В. Малая Коломна : газета. — СПб., 2008. — № 1 (2). — С. 1-20.

Ссылки

• [mitrofanievskoe.ru/ Митрофаниевское кладбище]
• [www.spb-mitrofan-society.org/ Санкт-Петербургский Митрофаниевский союз]
• [poxoronka.ru/cemetaries/view/item/id/710/catid/5 Митрофаниевское кладбище на сайте «Некрополь России»]
• [sapper-museum.narod.ru/metrofan-necropol-news.html Митрофаниевский Некрополь в опасности — экспресс-страница]
• [sapper-museum.narod.ru/metrofan-necropol.html Митрофаниевский Некрополь Военных Инженеров Sapper Museum]

Отрывок, характеризующий Митрофаниевское кладбище (Санкт-Петербург)

– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.