Арцеулов, Николай Алексеевич

Арцеулов Николай Алексеевич
Дата рождения	18 апреля 1816(1816-04-18)
Дата смерти	28 ноября 1863(1863-11-28) (47 лет)
Место смерти	город Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Флот
Звание	подполковник Корпуса корабельных инженеров
Награды и премии

Никола́й Алексе́евич Арцеу́лов (1816—1863) — русский инженер-кораблестроитель XIX века, проектировщик и строитель парусно-винтовых и первых броненосных кораблей Российского императорского флота, старший судостроитель Петербургского порта, подполковник Корпуса корабельных инженеров, основатель династии кораблестроителей и морских офицеров.

Биография

Арцеулов Николай Алексеевич родился 18 апреля 1816 года.

28 апреля 1830 года поступил учеником в Кондукторские роты Учебного морского рабочего экипажа. 13 мая 1836 года, по окончании обучения, был произведён в прапорщики Корпуса корабельных инженеров. Находился при постройке первого в России морского колёсного военного пароходофрегата «Богатырь» и последующих пароходофрегатов «Поспешный» и «Быстрый», которые строил в Главном Адмиралтействе кораблестроитель Гринвальд. В 1837—1841 годах участвовал в исправлении судов и тимберовке корабля «Кульм» в Кронштадте, за что в 1841 году был пожалован единовременно годовым окладом жалования.

11 апреля 1843 года был произведён в подпоручики. В 1847 году был пожалован бриллиантовым перстнем от Его Высочества великого князя Константина Николаевича за выполненный чертёж семи военных пароходов Балтийского флота. С 1847 по 1853 год находился при тимберовке кораблей «Березина», «Святой Георгий Победоносец», «Император Пётр 1», «Бриен», «Владимир», «Лефорт», фрегата «Аврора» и брига «Паланур». В 1851 году готовил к заграничному плаванию фрегат «Паллада» из Кронштадта через Атлантический, Индийский, Тихий океаны к берегам Японии. 11 апреля 1848 года произведён в поручики, а 19 апреля 1853 года — за отличие в штабс-капитаны.

В 1853—1855 годах находился при тимберовке и перестройке парусных линейных кораблей «Выборг» и «Гангут» в парусно-винтовые. 1 февраля 1855 года был прикомандирован к Пароходному комитету Морского министерства и направлен на Дон в Качалинскую станицу «к изысканию средств» построения канонерских лодок для Азовского моря.

26 августа 1856 года был произведён за отличие в капитаны, 30 октября назначен совещательным членом Кораблестроительного технического комитета. В 1858—1861 годах наблюдал за постройкою на частных верфях Финляндии клиперов «Абрек» и «Всадник», корветов «Варяг» и «Витязь», яхты «Забава» и канонерских лодок «Горностай» и «Соболь». 11 апреля 1860 года назначен старшим судостроителем Петербургского порта и награждён орденом Святого Станислава 2 степени. В этом же году журнал «Морской сборник» опубликовал его статью «О кораблестроительных работах в Финляндии». В 1862 году вместе с капитаном 1 ранга С. С. Лесовским, был командирован в Северную Америку для изучения военного броненосного судостроения, в частности мониторов Эриксона, первых в истории военно-морского флота броненосцев, появившихся во время гражданской войны между Севером и Югом в США.

16 марта 1863 года возвратился в Россию и приступил к проектированию и постройке однобашенных броненосных лодок (мониторы) типа «Ураган» и «Тифон». В 1863 году ему присвоен чин подполковника Корпуса корабельных инженеров. Достроить мониторы лично Арцеулову не удалось. 28 ноября 1863 года Николай Алексеевич Арцеулов, на 47 году жизни, скоропостижно скончался от разрыва сердца на стапеле строящегося корабля. Похоронен на Митрофаниевском кладбище Санкт-Петербурга. В 1864—1865 годах, судостроители Н. Г. Коршиков, X. В. Прохоров и другие, после смерти Арцеулова, всего лишь за один год достроили спроектированные им десять броненосных мониторов «Ураган», «Тифон», «Стрелец», «Единорог», «Броненосец», «Латник», «Колдун», «Перун», «Вещун», «Лава» и «Единорог».

На всеподданнейшем докладе по поводу начисления усиленной пенсии семейству Арцеулова, управляющей Морским министерством, оценил полезную деятельность кораблестроителя следующими словами «памяти сего достойного судостроителя Морское ведомство обязано настоящим состоянием броненосного судостроения в России, и в особенности возможностью вести успешно постройку башенных лодок (мониторов)».

Семья

Николай Алексеевич Арцеулов был женат на Капитолине Андреевне (1824—1903). В их семье было два сына и дочь.

Старший сын Константин Арцеулов (1847—1919) продолжил дело отца и стал кораблестроителем броненосного флота, спроектировал и построил броненосцы «Чесма», «Синоп», «Георгий Победоносец», пассажирский пароход «Пушкин», был женат на Жанне Ивановне Айвазовской (1858—1922), дочери выдающегося художника-мариниста И. К. Айвазовского. В браке они имели двух сыновей. Старший сын Николай (1889—1956) также стал кораблестроителем, участвовал в постройке первых русских дредноутов «Севастополь» и «Полтава», художник-маринист. В 1920-х годах эмигрировал в Америку. Умер в Нью-Йорке. Младший сын Константин Арцеулов (1891—1980) — с ранних лет жил в доме у своего деда художника Айвазовского, так как родители жили отдельно, стал лётчиком, впервые в истории русской авиации совершил фигуру высшего пилотажа штопор, после окончания службы работал художником-иллюстратором.

Младший сын Николая Алексеевича — Алексей (1854—1910) также был военным моряком. В 1893—1899 годах служил старшим офицером и затем командиром канонерской лодки «Грозящий», в 1905 году вышел в отставку в чине контр-адмирала.

Дочь Николая Алексеевича — Любовь (1845—1907) стала женой русского писателя-мариниста К. М. Станюковича, в браке имела четырёх дочерей Наталью (1868-1903), Любовь (1871-1884), Зинаиду (1872-1932), Марию (1875-1942), и сына Константина (1882-1898).

Литература

• Галлай М. Л. Дорога вверх — первые мечты // [www.modernlib.ru/books/gallay_mark_lazarevich/zhizn_arceulova/read/ Жизнь Арцеулова]. — М.: Политиздат, 1985. — 112 с.
• Смирнов Г. [www.urano.ru/nasledovanie-paranormalnyx-sposobnostej-v-rodu/ Генетический феномен Айвазовского] // «Техника-молодёжи» : Журнал. — октябрь 2008 . — № 10 (901). — С. 62.
• Колесников И., Кузинец И. [www.nvmu.ru/archiv/1/n_6/9167.htm Морские инженерные династии] // «Морской сборник» : Журнал. — 1998 . — № 1.

Ссылки

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002888471#?page=338 Арцеулов Николай Алексеевич] // Русский биографический словарь / Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова. — СПб.: Типография Главного управления уделов, 1900. — Т. 2. — С. 336. — 796 с.
• [www.runivers.ru/bookreader/book9607/#page/205/mode/1up Арцеулов Николай Алексеевич] // Военная энциклопедия / Под ред. Новицкого В. Ф. — СПб.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1912. — Т. 3. — С. 174. — 384 с.

Отрывок, характеризующий Арцеулов, Николай Алексеевич

Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал: