Номер 44

Номер 44
Child 44
Жанр	триллер
Режиссёр	Даниэль Эспиноса
Продюсер	Майкл Шефер Ридли Скотт Грег Шапиро
Автор сценария	Роман: Том Роб Смит Адаптация: Ричард Прайс
В главных ролях	Том Харди Нуми Рапас
Оператор	Оливер Вуд
Композитор	Йон Экстранд
Кинокомпания	Worldview Entertainment Scott Free Productions Stillking Films Прокат: Summit Entertainment Lionsgate
Длительность	137 мин
Бюджет	50 млн $
Сборы	12 951 093 $
Страна	США США Великобритания Великобритания Чехия Чехия Румыния Румыния
Язык	английский
Год	2015
Выход фильма «Номер 44» (оригинальное название — Child 44)

К:Фильмы 2015 года

«Номер 44» (№ 44, англ. Child 44) — триллер 2015 года шведского режиссёра Даниэля Эспиносы совместного производства США, Великобритании, Чехии и Румынии. Фильм снят по одноимённому роману Тома Роба Смита. Книга, по которой снят фильм, частично основана на истории расследования преступлений маньяка-убийцы Андрея Чикатило. В главных ролях — Том Харди и Нуми Рапас.

В России премьера была назначена на 16 апреля 2015 года, но за день до премьеры фильм был снят с российского проката.

Сюжет

Советский Союз, 1952 год. Сотрудник МГБ Лев Демидов (Том Харди) решает расследовать серию убийств детей, однако руководство службы неодобрительно относится к расследованию. Предлогом закрытия и завершения дела было мнение руководства, что, по учению Сталина, убийства в СССР невозможны. Демидова понижают в должности, но он всё равно решает с помощью своей жены Раисы (Нуми Рапас) продолжить расследование этого дела.

В ролях

Актёр	Роль
Том Харди	Лев Демидов Лев Демидов
Нуми Рапас	Раиса Демидова Раиса Демидова
Юэль Киннаман	Василий Никитин Василий Никитин
Гэри Олдмен	Михаил Нестеров генерал Михаил Нестеров
Венсан Кассель	Кузьмин майор Кузьмин
Джейсон Кларк	Анатолий Бродский Анатолий Бродский
Пэдди Консидайн	Владимир Малевич Владимир Малевич
Чарльз Дэнс	Грачёв майор Грачёв
Джозеф Алтин	Александр Александр
Николай Ли Кос	Иван Суков Иван Суков
Сэм Спруэлл	Тяпкин доктор Тяпкин
Фарес Фарес	Алексей Андреев Алексей Андреев
Нед Деннехи	судебный врач
Майкл Нардоне	Семён Окунь Семён Окунь
Ксавьер Аткинс	Лев Демидов юный Лев Демидов
Тара Фицджеральд	Инесса Нестерова Инесса Нестерова

Жанр

Российский критик Антон Долин определил жанр фильма как «криминальный триллер».

По замечанию кинокритика журнала Variety Питера Дебрюжа, фильм напоминает смесь триллера и антисоветской пропаганды «старой школы» времён холодной войны, когда зрители на Западе искали успокоения в том, что они живут с «правильной стороны» железного занавеса и ожидали от фильмов подтверждения своего мнения.

По мнению кинокритика The Independent Дж. Макнаба, фильм пытается одновременно быть стандартным триллером с участием звёзд и размышлением о насилии и непорядочности сталинской эпохи («и неуспешен в обоих направлениях»).

История создания

Фильм снят по роману Тома Роба Смита «Ребёнок 44», сюжет которого навеян делом маньяка Андрея Чикатило. Сам Смит отмечал, что хотя основой для книги послужили обстоятельства, связанные с Чикатило, главными для него были «топорная работа криминалистов, несправедливость, сама система — в смысле вдохновения; это стало для меня более важным, нежели реально существовавшие персонажи», а «одним из главных героев романа является Советская Россия — чудовищная смесь ужаса и абсурда».

Первоначально ставить фильм должен был Ридли Скотт, однако позже планы изменились, и на пост режиссёра был назначен Даниэль Эспиноса, а Скотт стал продюсером фильма. Эспиноса (род. 1977) известен своим остросюжетным фильмом «Код доступа „Кейптаун“». В одном из интервью на вопрос, почему он взялся за экранизацию романа, Эспиноса рассказал, что его родители эмигрировали в Швецию, спасаясь от режима Пиночета, он вырос на рассказах об этой диктатуре, тема диктатуры его всегда интересовала, а потому, когда к нему попал сценарий фильма о диктатуре, «о кошмарном времени советской истории — 1952, 1953, 1954 годы, — о пике сталинской диктатуры, завершившемся его смертью, о показавшихся просветах» — для него было невозможно отказаться от этого предложения.

На главную роль претендовал Кристиан Бейл, но вместо него главную роль получил Том Харди. На роль, которую впоследствии получил Венсан Кассель, рассматривался Филип Сеймур Хоффман. Съёмки фильма проходили в Праге и Остраве.

Для придания фильму ретро-атмосферы он снимался с применением устаревшей целлулоидной киноплёнки.

Прокат

Международный прокат фильма стартовал 15 апреля 2015 года. Прокат фильма в США начался 17 апреля 2015 года. Ещё до начала проката режиссёр фильма говорил о своих сомнениях относительно того, что у фильма будет кассовый успех, поскольку у фильма, по его мнению, «слишком узкая ниша».

В первый уик-энд фильм собрал на внутреннем рынке США $ 600 000 и $ 2,1 млн на международном уровне при стоимости производства около $ 50 млн.

Фильм полностью провалился в прокате, собрав к концу показа в кинотеатрах менее 4 миллионов долларов. Кинокритик Энтони Д’Алессандро привёл несколько причин катастрофического неуспеха фильма, который, казалось бы, должен был пользоваться успехом из-за состава исполнителей и бюджета:

• трудный сюжет, для привлечения к которому зрителей требовалась поддержка критиков, которым, однако, фильм не понравился;
• отсутствие сильного продюсера, который мог бы повлиять на Эспинозу. Первоначальная версия фильма длилась 5,5 часа; сокращение её до 137 минут сделало фильм непонятным.
• запрет фильма в тех странах, где он мог бы заинтересовать зрителей (Россия).

Участвовавшие звёзды предчувствовали неудачу и отказались участвовать в рекламе фильма.

Отмена проката в ряде стран

Российский релиз планировался на 16 апреля, но за два дня до этого в Москве состоялся закрытый просмотр картины с участием экспертов, представителей Министерства культуры России, средств массовой информации, а также российского прокатчика — компании «Централ партнершип». По его итогам прокатчик и Министерство культуры обнародовали совместное заявление для прессы о недопустимости проката картины «Номер 44» и «подобного рода фильмов» в преддверии 70-летия Победы в Великой Отечественной войне, а также «искажения исторических фактов и своеобразных трактовок событий до, во время и после Великой Отечественной войны, а также образов и характеров советских граждан той исторической эпохи». Кроме того, министр культуры России Владимир Мединский выпустил отдельное заявление, в котором объяснил свою позицию по ситуации с фильмом «Номер 44», содержание которого вызвало резкое неприятие с его стороны. В этом заявлении он, в частности, высказал мнение, что «мы должны наконец поставить точку в череде бесконечных шизофренических рефлексий о самих себе» и фильмы, подобные этому, в России «не должны выходить в массовый кинопрокат, зарабатывая на нашем кинозрителе, ни в год 70-летия Победы, ни когда бы то ни было ещё», и указал на спорные места фильме: «Сталин устроил „голодомор“ специально для Украины и убивает по 25 тысяч человек в день; голодающие дети, как вспоминают герои, поедают своих ослабевших одноклассников; в СССР запрещается расследовать уголовные преступления, потому что „у нас нет убийств, они есть только при капитализме“; … кровавые упыри с офицерскими погонами армии-победительницы и звёздами героев расстреливают сограждан, соседей, друг друга и особенно геев во дворах, на улице, в служебных кабинетах и просто мимоходом, на глазах их детей, „чтобы преподать урок“…». В то же время он отметил, что министерство не будет «скрывать от народа» фильм и при первой возможности разместит его для всеобщего просмотра на собственном портале ведомства Сulture.ru. Заявка на получение прокатного удостоверения была отозвана. В своём заявлении Мединский также сетовал, что руководство «Централ партнершип» приняло решение об отзыве заявки на получение прокатного удостоверения в последний момент, полностью проведя предпрокатную подготовку, включая перевод, озвучание, пресс-показ и проведение рекламной кампании, при этом для «сотен человек содержание этого „произведения искусства“ оказалось в порядке вещей».

Режиссёр фильма Даниэль Эспиноса, в свою очередь, отвечая на вопросы «Радио Швеция», сказал, в фильме нет ничего такого, что ставит под сомнение героическую роль советских военных в победе над нацистской Германией. По его словам, российским прокатчикам, которые смотрели фильм за три месяца до планировавшегося выхода в российский прокат, фильм понравился — так же, как и автору романа Тому Смиту, а также издательству. Основной причиной запрета проката фильма в России и Белоруссии Эспиноса считает параллели между преследованием гомосексуалистов в Советском Союзе и тем, что Россия делает по отношению к ним сегодня. «Многие в Голливуде хотели, чтобы я отказался от сцен преследования гомосексуалистов, полагая, что эти сцены могут быть восприняты в России как отталкивающие, но потому, что они были очень важны для меня и Тома Роба Смита, мы их сохранили».

В связи с отменой показа в России фильм также снят с проката в Белоруссии, на Украине, в Киргизии, в Казахстане, Узбекистане, а также отложен к показу в Грузии. Это связано с тем, что компания «Централ партнершип», которая является правообладателем проката картины в странах СНГ, отозвала лицензию.

С критикой отмены показа выступила глава Московской Хельсинской группы Людмила Алексеева, считающая, что не должно быть каких-либо запретов и вмешательств со стороны Министерства культуры России, что, по её мнению, приводит к тому, чтобы «историю все знали только так, как хотят представить её власти». Также она высказала мнение, что различные точки зрения и позиции должны иметь право на существование «во всех нормальных странах, в нормальном искусстве и в нормальной науке». Режиссёр фильма Даниэль Эспиноса назвал «совершенно возмутительным» тот факт, что в России начинают преследовать свободное творчество. По словам Эспиносы, всё, что есть в фильме, идёт от книги, по которой снят фильм, а книгу (которая была издана в России в русском переводе в 2008 году под названием «Малыш 44») никто особо не критиковал. «Это очень неприятное указание на то, куда движется современная Россия, всё больше склоняясь к авторитарному режиму, — сказал Эспиноса, — это очень опасное предупреждение». Отмену проката фильма в России критик Антон Долин связал с тем, что в министерстве культуры «не верят в способность массовой публики критически мыслить».

Совокупные потери от невыхода фильма в России, которые понесли дистрибьютор, правообладатель (Lionsgate) и кинотеатры, эксперты кинорынка оценили в 50 млн рублей.

Мнения критиков

Критики отнеслись к картине в целом негативно. Российский критик Антон Долин назвал фильм довольно беспомощным, под завязку набитым «лажей и клюквой», с интригой, вызывающей полное недоумение, и диалогами, «напоминающими о западных полицейских сериалах средней руки». П. Дебрюж писал, что «ностальгия … привлечёт тех, кто соскучился по фильмам о „Красной угрозе“…», при этом «сценарий Ричарда Прайса переплетает изменяющиеся судьбы героев с ненужной сложностью, работа режиссёра Эспинозы не делает путаницу элегантнее». Дебрюж, вместе с тем, похвалил работу актёров. Дж. Новек (Ассошиэйтед Пресс) отметил, что «режиссёру … и сценаристу … понадобилось выдернуть хоть что-то с каждой страницы книги. Результат получился раздутым, мрачным, невпечатляющим — а жаль, поскольку фильм начинался многообещающе».

Посетители сайтов Rotten Tomatoes и Metacritic в основном дали негативную оценку картине.

Энди Леа из The Star дал фильму три звезды из пяти. Он написал, что «в целом фильм получился хуже, чем сумма его составляющих», он «перегружен вторичными сюжетными линиями». Однако Леа отметил, что Харди «великолепен в главной роли» и Эспиносе «удались несколько блестящих сцен».

«Унылый триллер о поисках серийного убийцы в Советской России в первый уик-энд заработал на внутреннем рынке США ничтожные $ 600 000 и скудные $ 2,1 млн на международном уровне. Это не сулит ничего хорошего для фильма, который в производстве стоил почти $ 50 млн».

«Когда вы тратите 50 миллионов на драму для взрослых, вы должны быть уверены, что снимаете в нужное время и в нужном месте», — сказал Джефф Бок. — «Сегодня, возможно, не стоило это делать, если только ваш продюсер не Стивен Спилберг, а режиссёр не Анджелина Джоли. Получившаяся картина больше подходит для выпуска на DVD, но не для кинотеатров».

См. также

• Гражданин Икс
• Эвиленко
• Цензура в постсоветской России

Литература

• Долин А. В. [vozduh.afisha.ru/cinema/dohlyy-nomer-za-chto-zapretili-film-nomer-44/ Дохлый номер: за что запретили фильм «Номер 44»] // Афиша-Воздух. — 2015. — 15 апреля. [www.webcitation.org/6YJAJ6Kua Архивировано] из первоисточника 5 мая 2015.
• Синяков С. [seance.ru/blog/reviews/number_44/ «Номер 44»: Суслик здесь] // Сеанс. — 16.04.2015.

Ссылки

• [mkrf.ru/press-center/news/ministerstvo/zayavlenie-ministra-kultury-rf-v-r-medinskogo-k-otzyvu-prokatnoy-zayavki-filma-4 Заявление Министра культуры РФ В. Р. Мединского. К отзыву прокатной заявки фильма «№44»]. Министерство культуры Российской Федерации (15 апреля 2015). Проверено 5 мая 2015. [www.webcitation.org/6YJAAtMNr Архивировано из первоисточника 5 мая 2015].
• [sverigesradio.se/sida/artikel.aspx?programid=2103&artikel=6144643 Шведскому режиссёру советовали вырезать из «Номера 44» некоторые эпизоды. Даниэль Эспиноса о причинах снятия с проката в России своего фильма, об исторических параллелях и своей любви к русскому искусству]. Радио Швеция (17 апреля 2015). Проверено 2 мая 2015. [www.webcitation.org/6YEBAdzAJ Архивировано из первоисточника 2 мая 2015].
• [www.rottentomatoes.com/m/child_44/ «Номер 44»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
• [www.allmovie.com/movie/v579272 Номер 44] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Номер 44

– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.