Административное деление Кореи в колониальный период
Корея была аннексирована Японской империей 29 августа 1910 года, спустя 5 лет после того, как над ней был установлен японский протекторат. С 1910 по 1945 год она была японской колонией. В это время власть на полуострове принадлежала японскому генерал-губернатору и его аппарату.
В этот период Корея подразделялась на 13 провинций (яп. 道, то). Провинции делились на города областного значения (яп. 府, фу), уезды (яп. 郡, гун) и острова (яп. 島, то)[1]. Более мелкими административными единицами были район (яп. 面, мэн) и селение (яп. 邑, ю:). Районы и селения, в свою очередь, подразделялись на кварталы (яп. 洞 то:) и деревни (яп. 里, ри).
Во время своего правления колониальные власти провели в Корее ряд реформ, реорганизовывавших административно-территориальное деление полуострова, а также вводивших в Корее ограниченное местное самоуправление.
Содержание
История
В 1910 году аппарат генерал-губернатора Кореи выпустил Указ № 354 «О местной администрации в генерал-губернаторстве Корея» (яп. 朝鮮總督府地方官制). Генерал-губернаторство сохранило 13 провинций времён Корейской империи, двенадцати городам был придан статус городов областного значения. Было учреждено 317 уездов и 4322 района[2].
1 марта 1914 года в Корее была проведена административная реформа. Согласно ей, число уездов сокращалось с 317 до 218, районов — с 4322 до 2522[2].
Провинции
| Название провинции | Административный центр | Население | Площадь (кв. км.) | Административное деление | Управление провинции |
|---|---|---|---|---|---|
| Кэйкидо (яп.) (Кёнгидо) 京畿道[3] |
Кэйдзё (Сеул) 京城 |
12 820,88 | 3 города областного значения, 20 уездов |
| |
| Когэндо (яп.) (Канвондо) 江原道 |
Сюнсэн (Чхунчхон) 春川 |
26 262,99 | 21 уезд | ||
| Тюсэй-хокудо (яп.) (Чхунчхон-Пукто) 忠清北道 |
Сэйсю (Чонджу) 清州 |
7 418,38 | 10 уездов | 
| |
| Тюсэй-нандо (яп.) (Чхунчхон-Намдо) 忠清南道 |
Тайдэн (Тэджон) 大田 |
8 106,44 | 1 город областного значения, 14 уездов |
| |
| Дзэнра-хокудо (яп.) (Чолла-Пукто) 全羅北道 |
Дзэнсю (Чонджу) 全州 |
8 552,39 | 2 города областного значения, 14 уездов |
||
| Дзэнра-нандо (яп.) (Чолла-Намдо) 全羅南道 |
Косю (Кванджу) 光州 |
13 887,37 | 2 города областного значения, 21 уезд, 1 остров |
||
| Кэйсё-хокудо (яп.) (Кёнсан-Пукто) 慶尚北道 |
Тайкю (Тэгу) 大邱 |
18 988,83 | 1 город областного значения, 22 уезда, 1 остров |
||
| Кэйсё-нандо (яп.) (Кёнсан-Намдо) 慶尚南道 |
Фудзан (Пусан) 釜山 |
12 304,58 | 2 города областного значения, 19 уездов |
| |
| Хэйан-хокудо (яп.) (Пхёнан-Пукто) 平安北道 |
Сингисю (Синыйджу) 新義州 |
28 444,5 | 1 город областного значения, 19 уездов |
| |
| Хэйан-нандо (яп.) (Пхёнан-Намдо) 平安南道 |
Хэйдзё (Пхеньян) 平壌 |
14 939,25 | 2 города областного значения, 14 уездов |
| |
| Кокайдо (яп.) (Хванхэдо) 黄海道 |
Кайсю (Хэджу) 海州 |
16 737,66 | 17 уездов | ||
| Канкё-хокудо (яп.) (Хамгён-Пукто) 咸鏡北道 |
Сэйсин (Чхонджин) 清津 |
20 346,76 | 2 города областного значения, 11 уездов |
| |
| Канкё-нандо (яп.) (Хамгён-Намдо) 咸鏡南道 |
Канко (Хамхын) 咸興 |
31 978,41 | 2 города областного значения, 16 уездов |
Города областного значения
Ряд корейских городов в колониальный период имели статус города областного значения. Возглавлял город мэр (яп. 府尹, фуин).
В 1914 году 12-ти корейским городами был присвоен статус города областного значения
Позднее этот статус получили следующие города
Уезды и острова
Уезды возглавлял уездный начальник (яп. 郡長, гунтё:). На 1910 год в Корее было 317 уездов, но в ходе крупномасштабной реформы 1914 года их число было сокращено до 218.
В мае 1915 года в Корее был образован новый тип административных единиц — остров. Этот статус получили острова Сайсюто[5] и Уцурёто (ныне Чеджудо и Уллындо соответственно), ранее считавшиеся уездами[2]. Руководство на островах осуществлял губернатор острова (яп. 島司, то:си).
Районы и селения
Районы и селения возглавляли управляющие (яп. 面長, мэнтё: и 邑長, ю:тё: соответственно)[2].
Местное самоуправление
В японских колониях не действовало законодательство метрополии, поэтому система самоуправления в Корее отличалась от той, что была принята в собственно Японии[6]. Высшая законодательная и исполнительная власть на полуострове принадлежала генерал-губернатору.
В октябре 1920 года в Корее появилось местное самоуправление. Были учреждены советы в провинциях, городах областного типа и районах[7][1].
Совет провинции состоял из депутатов, число которых варьировалось от 18 до 37 в зависимости от населения провинции. Депутаты избирались по следующей схеме: сначала члены районных и городских советов избирали из собственного числа список кандидатов в депутаты. Затем губернатор провинции выбирал из этого списка тех, кто казался ему подходящим на роль депутата и назначал их членами провинциального совета. Таким образом формировались две трети состава совета провинции. Оставшаяся треть депутатов назначалась губернатором напрямую. Депутаты провинциальных советов работали на общественных началах. Их срок полномочий составлял три года[1].
Число депутатов городских советов варьировалось от 12 до 30. Голосовать и быть избранным мог любой японский подданный-житель города, который уплачивал в год свыше 5 иен местных налогов. Срок полномочий депутатов городского совета также составлял три года[1]. До 1931 года советы были совещательными органами при мэре города, однако с 1 апреля 1931 года им были даны полномочия местной исполнительной власти[2].
В большинстве районных советов было от 8 до 14 депутатов, назначавшихся на три года районным мировым судьёй и работавших на общественных началах. При назначении мировой судья был обязан прислушиваться к мнению населения[2]. В их ведении находился районный бюджет. Однако в 43 районах (из более, чем 2 500) советы были выборными и имели право занимать деньги у банков[1]. 1 апреля 1931 года эти «особые» районы были переименованы в «селения» (яп. 邑, ю:), а советы в «обычных» районах стали выборными. При этом, также как и на выборах в городские советы, существовал имущественный ценз, однако он мог быть понижен вплоть до 1 иены уплаченных годовых налогов. Срок полномочий советов как в селениях, так и в районах, был увеличен с трёх до четырёх лет[2].
Также в 1920 года при начальниках районов были созданы совещательные советы, занимавшиеся вопросами образования. В силу разницы в языках обучения, существовал отдельный совет для японских школ, и отдельный — для корейских[1].
Колониальные власти характеризовали систему самоуправления, существовавшую в 1920—1931 годах как «подготовительный этап на пути к формированию местного самоуправления»[1], а систему самоуправления после реформы 1931 года как «несовершенную и все еще далекую от той, что существует в собственно Японии». Однако, как отмечало генерал-губернаторство, ситуация в Корее не позволяла дать местной администрации дополнительные полномочия[2].
Следует отметить, что и реформа 1920 года, и реформа 1931 года были проведены в период правления генерал-губернатора Сайто Макото.
Напишите отзыв о статье "Административное деление Кореи в колониальный период"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Government-General of Chosen,. Local Administration // Chosen of To-day / Sainosuke Kiriyama. — Keijo, Chosen, 1929. — P. 54. — 61 p.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Government-General of Chosen. A Glimpse of Twenty Years' Administration in Chosen. — Seoul, Chosen: Signs of the Times Publishing House, 1932.
- ↑ Здесь и далее при указании корейских географических названий сначала указывается японское название, в скобках — современное корейское, а затем — иероглифическое написание.
- ↑ Здесь и ниже данные приведены согласно переписи 1935 года
- ↑ [www.jeju.go.kr/contents/index.php?mid=1002 제주의역사] (кор.). — Информация с официального сайта Чеджудо. Проверено 16 июня 2010. [www.webcitation.org/672wDE7uN Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ Ramon H. Myers, Mark R. Peattie. The Japanese Colonial Empire. — Princeton: Princeton University Press, 1987. — 560 p. — ISBN 978-0691102221.
- ↑ Government-General of Chosen. Local Administrative System // The New Administration in Chosen. — Keijo, Chosen, 1921. — P. 30-39. — 102 p.
Литература
- Government-General of Chosen. Local Administrative System // The New Administration in Chosen. — Keijo, Chosen, 1921. — P. 30-39. — 102 p.
- Government-General of Chosen,. Local Administration // Chosen of To-day / Sainosuke Kiriyama. — Keijo, Chosen, 1929. — P. 54. — 61 p.
- Government-General of Chosen. A Glimpse of Twenty Years' Administration in Chosen. — Seoul, Chosen: Signs of the Times Publishing House, 1932.
- 朝鮮總督府『施政三十年史』(朝鮮總督府、1940年)
- 戦前期官僚制研究会編『戦前期日本官僚制の制度・組織・人事』(東京大学出版会、1981年)
См. также
- Административное деление Республики Корея
- Административное деление КНДР
- Административное деление Тайваня в колониальный период
- Административно-территориальное деление губернаторства Карафуто
|
Этот список входит в число избранных списков и порталов русскоязычного раздела Википедии. |
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Административное деление Кореи в колониальный период
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
