Кольский уезд

Кольский (Александровский) уезд Герб уездного города Герб губернии Губерния Архангельская губерния Центр Кола Образован 1708 Площадь 155,2 тыс. км² Население 9 291 (1897)

Ко́льский (Алекса́ндровский) уе́зд — административная единица в составе Архангелогородской губернии, Вологодского наместничества, Архангельского наместничества и Архангельской губернии, существовавшая до 1921 года. Центр — город Кола (с 1899 — Александровск).

География

Кольский уезд занимал северо-западную часть Архангельской губернии между 69°57' и 66°3' с. ш. и 28°51' и 41°28' в. д. В состав его входили Кольский полуостров, озеро Имандра и пространство к западу от него до границы Норвегии и Финляндии на западе и Кемского уезда на юге. Западная граница начиналась от южного берега Варангер-Фьорда, несколько восточнее реки Паз, шла приблизительно в южном направлении, круто поворачивала на северо-запад, пересекала устье реки Паз, охватывала незначительный участок на её западном берегу и шла далее по Пазу до границы Финляндии. Граница с Финляндией шла в южном, потом в юго-восточном направлении до границы Кемского уезда; оттуда граница шла на восток до Кандалакшского залива. Южную и восточную границу уезда составляло Белое море. Северную границу от мыса Святой Нос до границы Норвегии составлял Северный Ледовитый океан. Площадь уезда была равна 155,2 тыс. км².

История

Юридически Кольский уезд был оформлен во время административной реформы Петра I в 1708 году, когда он был включён в состав Архангелогородской губернии. При учреждении провинций в 1719 году Кольский уезд отошёл к Двинской провинции Архангелогородской губернии, в составе которой и оставался до 1775 года, когда деление на провинции было упразднено. В 1780 году Архангелогородская губерния была упразднена, и Кольский уезд отошёл к Архангельской области Вологодского наместничества. В 1784 году Архангельская область была преобразована в самостоятельное Архангельское наместничество. В 1796 году Архангельское наместничество стало именоваться Архангельской губерний.

В 1859 году Кольский уезд был упразднён, а его территория отошла к Кемскому уезду. Вновь уезд был восстановлен в 1883 году. В 1899 центр уезда был перенесён в город Александровск, а сам уезд переименован в Александровский. В 1921 году Александровский уезд вышел из состава Архангельской губернии и был преобразован в отдельную Мурманскую губернию.

Население

По данным переписи 1897 года в уезде проживало 9 291 чел. В том числе русские — 63,1 %; саамы — 18,7 %; финны — 11,7 %; карелы — 2,8 %; норвежцы — 2,0 %; коми — 1,3 %. В городе Кола проживало 615 чел. .

В 1905 году в уезде проживало 10 645 чел, из них в Александровске - 557 чел., в Коле - 572 чел.

Административное деление

В 1905 году Александровский уезд делился на 6 волостей:

№ п/п	Волость	Центр	Население, чел.
1	Кольско-Лопарская	г. Кола	2735
2	Кузоменская	с. Кузомень	1846
3	Мурманско-Колонистская	кол. Княжуха	1680
4	Понойская	с. Поной	680
5	Тетринская	с. Тетрино	1438
6	Умбская	с. Умба	1137

Ссылки

• Кола, уездный город Архангельской губернии // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [starye-karty.litera-ru.ru/uezd/arh_karta-kolskiy_uezd.html Старые карты Кольского (Александровского) уезда]

Отрывок, характеризующий Кольский уезд

(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.