Аршак II (опера)

Опера

Аршак II
Первая постановка	1868 (исполнялась в отрывках). Полностью — 29 ноября 1945
Место первой постановки	Константинополь

Арша́к II — первая армянская национальная опера Тиграна Чухаджяна . «Аршак II» (1868 год) стала первой оперой в истории музыкальной культуры Востока. Автор либретто — Товмас Терзян.

История создания

См. также: Тигран Чухаджян

Опера «Аршак II» — первая армянская национальная опера и крупнейшее произведение Чухаджяна. Работу над оперой композитор закончил в 1868 году в Константинополе, автор итальянского либретто поэт и драматург Товмас Терзян (армянское либретто было создано в 1945 году), опера издана в 1871 году. По своему стилю либретто Терзяна относится к лирико-драматическому жанру. Записка о завершении оперы в книге Терзяна на итальянском языке обозначила рождение армянской национальной оперы.

Первая постановка осуществилась 10 марта 1868 года (произведение исполнялось в отрывках) в театре «Наум» итальянской оперной труппой. Композитор планировал поставить оперу целиком в следующем 1869 году, однако как из-за неблагоприятных условий Османской империи, так и из-за отсутствия нужных материальных ресурсов, осуществить эту идею не удалось. При жизни автора отдельные номера из оперы звучали в концертном исполнении в Константинополе (исполнялось под названием «Олимпия»), Венеции и Париже. В 1873 году фрагменты из оперы были представлены в Всемирной выставке в Вене. Монументальный «Аршак II» написан в традициях итальянской историко-романтической оперы первой половины XIX века — Россини, Беллини и особенно раннего Верди. Воплощая лирическую идею либретто, Чухаджян тонко раскрывает также героические и драматические линии оперы. Главные действующие лица ― царь Великой Армении Аршак II, царица Олимпия, княгиня Парандзем, князя Гнел, Тирит и другие. Сюжет из истории Армении основан на сведениях древнеармянских историков Мовсеса Хоренаци и Фавстоса Бузанда. Действия разворачиваются в 365—367 годах в Армавире в эпоху сложных взаимоотношений Великой Армении, Персии и Рима. Музыкально-литературной идеей опера отражает также стремление армянского народа XIX века к национальному и социальному освобождению. По своему жанру «Аршак II» относится к европейской «большой опере» (Grand opera), где используется большой симфонический оркестр, хоровой и духовой ансамбль, развёрнутые массовые сцены.

После смерти Чухаджяна его оригинальные рукописи были отправлены в Армению в 1920 годах его вдовой А. Абазян. Они были обнаружены музыковедом Г. Тиграновым в 1942 году, после чего началась вторая жизнь этого произведения. Целиком опера была представлена широкой публике 29 ноября 1945 года. Для новой постановки А. Гулакяном было написано новое либретто оперы на армянском языке, дирижёром выступил М. Тавризян. «Аршак II» был поставлен в Неаполе, Вене и других городах мира. В 1956 году опера была поставлена в Большом театре Москвы. В 2001 году «Аршак II» был поставлен в США. В 1988 году опера была экранизирована.

Музыкальный руководитель оперы Сан-Франциско, музыковед Клифорд Кранна пишет об «Аршаке II»:

«Своими бесподобными дворцовыми переворотами, попытками убийства и любовной враждой опера „Аршак II“ предлагает всё, что можно ожидать от настоящей драмы.»

Говоря об «Аршаке II», музыкальный критик Д. Стивенс отмечает влияние итальянской оперы середины XIX столетия, подчеркивая сильную лирическую выразительность произведения и идиому с творчеством Верди.

Сюжет и жанр

Царь Аршак II — жестокий властитель, убивший своего отца, царя Тирана, и изгнавший родного брата Гнела. Когда-то Аршак был влюблен в княгиню Парандзем, но после того, как она вышла замуж за его брата, Аршак взял в жёны царицу Олимпию. Проходит время, и Парандзем умоляет царя Аршака позволить Гнелу вернуться из изгнания. Жестокий и безжалостный царь приказывает солдатам увести Парандзем. Несмотря на препятствия, Гнел тайно возвращается и вместе с другом Валенсией — командующим армянскими войсками — клянётся отомстить Аршаку. Валенсия приходит в царский дворец и пытается убедить царицу Олимпию в неверности Аршака и в его желании жениться на Парандзем. Валенсия признается Олимпии в любви и предлагает сбежать вместе с сыном. В то же самое время Парандзем убивает своего супруга Гнела, затем, из любовной вражды и ненависти, сына и наследника самого Аршака. Жестокий тиран Аршак отправляет царицу Олимпию в мрачную тюрьму. Призраки жертв Аршака и Парандзем преследуют их везде. После некоторого времени католикос Нерсес освобождает Олимпию, чтобы восстановить её право быть царицей Великой Армении. Она прощает Аршака. Во время празднества пышущая ненавистью Парандзем отравляет вино и передаёт бокал Олимпии, приняв часть яда и сама. В завершение, в момент их трагической кончины, она успевает нанести смертельное ранение царю Аршаку.

Действующие лица

Главные действующие лица оперы.

• Аршак II — царь Великой Армении
• Вардан — солдат Аршака
• Парандзем — принцесса Сюника, супруга Гнела
• Гнел — принц Сюника, брат Аршака
• Валенсия — принц Сюника, командующий армянской армией
• Олимпия — принцесса Великой Армении, дочь Римского императора
• Нерсес — католикос Великой Армении
• Полисена
• призрак царя Тирана
• призрак Аршака / сын Олимпии

Либретто

Опера состоит из 4 актов.

Действие 1

Аршак II возвращается с войны. Принц Тирит делает попытку убить царя.

Действие 2

Солдаты Аршака II арестовывают принца Тирита.

Действие 3

Царь Аршак отправляет свою супругу — принцессу Олимпию в тюрьму. Аршак II прощает изменников.

Действие 4

Принц Спандарат пытается отравить царя Аршака.

Музыка

•  [youtube.com/watch?v=MnSAoJOzmtk Фрагмент из арии Аршака II] в исполнении Арташеса Айряна
•  [youtube.com/watch?v=P3v4rnHevpg Фрагмент из оперы «Аршак II»]
•  [youtube.com/watch?v=KcDL_hu53Ac Фрагмент из оперы «Аршак II»]

Отрывок, характеризующий Аршак II (опера)

Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.