Багратион-Мухранская, Леонида Георгиевна

Леонида Георгиевна Багратион-Мухранская
Дата рождения:	23 сентября (6 октября) 1914(1914-10-06)
Место рождения:	Тифлис, Российская империя
Гражданство:	Россия Россия → СССР СССР → Испания Испания
Дата смерти:	23 мая 2010(2010-05-23) (95 лет)
Место смерти:	Мадрид, Испания
Отец:	Георгий Александрович Багратион-Мухранский
Мать:	Елена Сигизмундовна Злотницкая
Супруг:	1. Самнер Мур Кёрби 2. Владимир Кириллович Романов
Дети:	1. Елена Кёрби (от первого брака) 2. Мария Владимировна Романова (от второго брака)
Награды и премии:

Леонида Георгиевна Багратион-Мухранская (23 сентября (6 октября) 1914, Тифлис — 23 мая 2010, Мадрид) — жена Владимира Кирилловича Романова, считавшегося представителями царствующих династий Европы и российскими монархистами-легитимистами (т. н. «кирилловцами») главой Российского императорского дома, мать Марии Владимировны Романовой, претендующей на главенство в Доме Романовых. Некоторые монархисты называют Леониду Георгиевну великой княгиней и де-юре — императрицей, последним членом императорской семьи, рождённым на территории Российской империи.

Происхождение и биография

Её отец: князь Георгий Александрович Багратион-Мухранский (1884—1957) — Душетский уездный предводитель дворянства (в 1916—1917 годах), считается частью монархистов главой Грузинского царского дома. По отцовской линии — внучка генерал-лейтенанта Александра Ираклиевича Багратион-Мухранского, убитого большевиками в Пятигорске в 1918 году и праправнучка князя Константина Ивановича Багратион-Мухранского (1782—1842) последнего удельного владетеля Мухранского (в 1800—1801 годах). Её мать: Елена Сигизмундовна Злотницкая (1886—1979) — дочь российского дворянина польского происхождения Чеслава-Сигизмунда Дмитриевича Злотницкого (внука бригадира польской и генерал-поручика российской службы Антона Осиповича Злотницкого (герба Новина)) и княжны Марии Эрисбаровны Эристовой. По материнской линии — прямой потомок царя Ираклия II. В числе её предков — князья Аргутинские-Долгорукие, князья Гурамовы, князья Орбелиани, дворяне Головачевы, дворяне фон Гессен, дворяне Норовы и др.

Эмигрировала с родителями в 1931 году из СССР в Испанию. 6 ноября 1934 года вышла замуж в Ницце за состоятельного американца шотландского происхождения Самнера Мур Кёрби (Sumner Moore Kirby; 1895—1945), для которого это был третий брак. От него, Леонида Георгиевна родила в 1935 году в Женеве дочь Элен Кёрби (Helene Louise Kirby), но вскоре (в 1937 году) супруги развелись. Самнер Мур Кёрби жил во Франции, впоследствии, во время Второй мировой войны, был в 1944 году депортирован в Германию и умер в апреле 1945 года в больнице концлагеря Леау (часть Бухенвальда), куда был интернирован как гражданин США.

В 1947 году познакомилась с великим князем Владимиром Кирилловичем, а через год — сочеталась с ним браком (12 августа (гражданская регистрация) / 13 августа (венчание в греческой церкви Св. Герасима) 1948 года в Лозанне).

Единственный ребёнок от брака Владимира Кирилловича и его супруги Леониды Георгиевны — Мария Владимировна Романова— родилась 23 декабря 1953 года в Мадриде.

Морганатический брак

Существует устойчивое мнение, что потомки Владимира Кирилловича не могут претендовать на российский престол. Основанием для этого служат два неоднократно тиражируемых условия: невеста, избранная наследником престола, должна была принять православие перед вступлением в брак, что зафиксировано в законодательстве, и не могла быть разведённой . В том случае, когда эти условия нарушались, дети от этого брака не имели высшего титула и не имели права на наследование.

Леонида Георгиевна была крещена в православной вере еще в детстве. Но, помимо того, что Леонида Георгиевна состояла в разводе с первым мужем, многие из числа Романовых не приняли брак Владимира Кирилловича из-за того, что семейство Багратион-Мухранских не считалось в Российской империи равнородным российской императорской фамилии. По крайней мере, в 1911 году брак княжны императорской крови Татьяны Константиновны Романовой с князем Константином Александровичем Багратион-Мухранским был расценен императорским семейством как морганатический, о чём свидетельствует и факт отречения Татьяны Константиновны от прав на престол, что с 1911 г. являлось необходимым условием перед вступлением в морганатический брак. Согласно некоторым данным, сам Николай II придерживался противоположного мнения.

Если считать брак Леониды Георгиевны с Владимиром Кирилловичем морганатическим, то, согласно закону 1797 года, рождённые от такого брака лишаются прав на российский престол. Семья Марии Владимировны настаивает, что брак был равнородным, ссылаясь на то, что предки Леониды Георгиевны по мужской линии принадлежали к правящей династии — до 1505 года правившей Картлийским царством, по Георгиевскому трактату 1783 года им был гарантирован царский статус (артикулы 5, 6 и дополнительный), хотя Георгиевский трактат относился не к Мухранским, а к Кахетинским Багратионам (то есть Царям Картлии и Кахетии).

Вместе с тем, в 1946 году, ещё до знакомства Владимира Кирилловича и Леониды Георгиевны, в связи с предстоящим браком её брата — Ираклия Георгиевича Багратион-Мухранского (1909—1977) и испанской инфанты Марии де лас Мерседес, от Испанского королевского дома поступил запрос к Владимиру Кирилловичу (считавшемуся монархами Европы главой Российского императорского дома) о статусе Багратион-Мухранских. 5 декабря 1946 года особым актом было признано царское достоинство Багратион-Мухранских, их право именоваться князьями Грузинскими и титуловаться Царскими Высочествами. Главой Грузинского царского дома был признан отец Леониды Георгиевны — Георгий Александрович Багратион-Мухранский. Этот статус был признан и Испанским королевским домом, согласившимся на брак инфанты Марии с князем Ираклием. Следует отметить, что в Тбилиси проживает и другой претендент на грузинский престол — светлейший князь Нугзар Петрович Багратион-Грузинский (род. в 1950 году), потомок последнего грузинского царя по прямой мужской линии.

Визиты в Россию

С 1991 года Леонида Георгиевна неоднократно посещала Россию с визитами. Награждена Патриархом Московским и всея Руси Алексием II Орденом св. равноапостольной княгини Ольги 1 и 2 степеней. Она также считалась Гроссмейстериной ордена Св. Великомученицы Екатерины. Имела Большой крест Ордена Мальтийских заслуг от Мальтийского ордена, Большой крест Ордена Крыла Святого Михаила от Португальского Королевского дома, награды Грузинского Царского ордена и иностранных королевских династий.

23 мая 2010 года скончалась в Мадриде в возрасте 95 лет. В своём завещании она просила быть похороненной рядом с мужем Владимиром Кирилловичем в Санкт-Петербурге.

3 июня 2010 года чин её отпевания в Петропавловском соборе возглавили митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров). Погребена в великокняжеской усыпальнице в Петропавловской крепости Петербурга 3 июня 2010 года; присутствовали: её дочь Мария Владимировна, внук Георгий Михайлович, а также представители российской, французской, итальянской и испанской аристократии и члены грузинской диаспоры Петербурга.

Источники

• Великий Князь Владимир Кириллович,Великая Княгиня Леонида Георгиевна. Россия в нашем сердце — СПб.: Издательство: "Лики России" — 1995. (Формат: 84x108/32), 160 стр. ISBN 5-87417-009-X

Ссылки

• www.vesti.ru/videos/show/vid/659532/cid/3201/
• [www.imperialhouse.ru/rus/imperialhouse/house/leonida.html Российский Императорский Дом — Е. И. В. Вдовствующая Государыня Великая Княгиня Леонида Георгиевна]

Отрывок, характеризующий Багратион-Мухранская, Леонида Георгиевна

Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.