Бакалович, Степан Владиславович

Степан Бакалович
Stefan Aleksander Bakałowicz
Фото 1890-х годов
Дата рождения:	17 октября 1857(1857-10-17)
Место рождения:	Варшава, Царство Польское, Российская империя
Дата смерти:	1947(1947)
Место смерти:	Рим, Италия
Подданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	историческая живопись
Учёба:	Императорская Академия художеств
Стиль:	академизм
Награды:	Большая золотая медаль Императорской Академии художеств (1881)
Звания:	академик живописи (1886)

Степа́н Владисла́вович Бакало́вич (Сте́фан Алекса́ндр Бакало́вич, польск. Stefan Aleksander Bakałowicz; 17 октября 1857, Варшава — 1947, Рим) — польский живописец, представитель интернационального салонного академизма XIX века, писавший картины преимущественно на темы из жизни Древнего Рима, трактованные в бытовом плане; также успешно работал в жанре офорта. Получил образование в петербургской Академии художеств, с 1883 года поселился в Риме, где прожил более шестидесяти лет, при этом регулярно выставляясь в России; первая выставка в Варшаве прошла в 1903 году. После 1914 года его живопись вышла из моды, и он перестал посылать свои полотна на выставки в Санкт-Петербург. В Италии был также известен как портретист; в 1921 году провёл в Риме персональную выставку. В 1936 году вошёл в состав правления польского общества художников «Капитолий», основанного в Италии. Скончался и похоронен в Риме. Его картины выставлены в постоянной экспозиции Русского музея и Третьяковской галереи, Киевского музея русского искусства, представлены в частных собраниях.

Биография

Стефан Бакалович родился в Варшаве (Царство Польское) в семье польского исторического живописца Владислава Бакаловича и известной в то время варшавской актрисы Викторины Бакаловичевой. Род Бакаловичей — галицийский по происхождению, преимущественно из Кракова. Первоначальное художественное образование Стефан получил у отца и в Варшавской рисовальной школе, куда поступил в 1874 году. Там же его педагогами стали известные польские живописцы Войцех Герсон и Александр Каменский. Поскольку Бакалович зарекомендовал себя одарённым учеником, в 1876 году дирекция Варшавской школы ходатайствовала перед Академией художеств о переводе его в Петербург. Стефан Бакалович был принят в фигурный класс, и уже через несколько месяцев за успехи был переведён в натурный класс. Его наставниками были В. П. Верещагин и П. П. Чистяков. Успехи молодого художника подтверждаются ежегодно присуждаемыми ему наградами: в 1877 году — малая серебряная медаль за рисунок с натуры и такая же — за этюд; в 1878 году — большая серебряная медаль за этюд; в 1879 году — большая серебряная медаль за рисунок и малая серебряная медаль за эскиз «Смерть Германика»; 1880 год — малая золотая медаль за программу «Иаков узнаёт одежду сына своего Иосифа, проданного братьями в Египет».

Картина «Святой Сергий благословляет Дмитрия Донского на битву и отпускает с ним двух иноков» в 1881 году была удостоена Большой золотой медали Академии художеств, которая давала художнику классное звание первой степени и право на пенсионерскую четырёхлетнюю поездку за границу. Характерно, что это было единственное обращение Бакаловича к событиям русской истории; оно так и осталось эпизодом в его творческом наследии. В то же время критики отмечали, что художник решил тему в «католическом духе» и князь больше напоминал средневекового рыцаря.

Первым пунктом его поездки стал Краков, где он познакомился с Яном Матейко, работая под его руководством над небольшой картиной из времен войн Литвы с Тевтонским орденом. Приблизительно к этому времени относится экспериментальное полотно «Пир Одина» (условное название дано, когда картина в 2003 году поступила в Третьяковскую галерею на экспертизу). Эта картина, скорее всего, навеяна творчеством Вагнера. Далее Стефан Бакалович отправился в Париж, донося в феврале 1883 году о своих работах в Академию художеств:

В Париже я пробыл до начала сентября, работал… у себя в мастерской, потом отправился в Алжир, где считаю побыть ещё два месяца, занимаясь всё это время этюдами пейзажей и туземных типов и нравов.

В том же 1883 году Бакалович приехал в Рим, и остался в этом городе до конца своей жизни. Он полностью сосредоточился на античной теме и даже участвовал в археологических раскопках. В Академию он писал в 1884 году:

Занимаясь специально этого рода сюжетами, одно из главных моих занятий здесь — изучение греко-римской археологии и искусства, древней литературы и истории.

В 1880-е годы он много ездил по Италии, писал этюды и пейзажи Неаполитанского залива. Первой картиной, присланной Бакаловичем в Академию художеств из Италии была программа «Гладиаторы перед выходом на арену», которая привлекала современников точным воспроизведением археологических деталей. На академическую выставку 1885 года он отправил две картины — «Римлянка у восточного купца и колдуна» и «Весна», а в 1886 году направил в Петербург уже три картины: «Соседки» (Саратовский художественный музей имени А. Н. Радищева), «Вечерний разговор» (Чувашский государственный художественный музей), и «Римский поэт Катулл, читающий друзьям свои произведения». За эти картины ему присудили звание академика исторической живописи. «Катулла» приобрёл для своей галереи П. М. Третьяков. Согласно И. Голицыной, эта картина «красиво скомпонована, тонкая по колориту» и привлекает зрителя «изяществом и поэтичностью». В 1887 году В. Е. Савинский писал из Рима:

Полюбили у нас жизнь помпейскую — мода. Бакалович повторения делает своих картин, так нарасхват и тянут у него, заказ за заказом сыплются; ему к руке — женился ведь. Живёт хоть куда и пополнел даже.

Конец 1880-х годов для Бакаловича был весьма плодотворным: на выставку 1888 года он вновь направил четыре работы, в том числе «Клиенты, ожидающие в атриуме выхода патрона», её повторение — «В приёмной Мецената». По мнению критиков, очень поэтичной была работа 1889 года «Майский вечер». «Бакаловичем восхищались, сравнивали с Г. И. Семирадским, называли русским Альмой-Тадемой, превозносили его изумительное мастерство и тонкость письма, красоту композиции и рисунка, грациозность и поэтичность сюжетов».

В следующее десятилетие Бакалович часто повторял понравившиеся заказчикам сюжеты, зачастую писал чисто декоративные картины, ограничиваясь изображением женской фигуры на фоне драпировок или стен. В 1903 году художник посетил Египет, после чего написал несколько картин из древней и современной жизни страны пирамид, включая «Моление Кхонсу», а также пейзажи. В Италии он прославился также как портретист, но эта область его искусства осталась неизвестной в России.

Стефан Бакалович состоял в Обществе художников исторической живописи (с 1895 года), был действительным членом Петербургского общества художников (в 1900—1917 годах), а также польского общества «Захента» (с 1903 года). В Риме в 1902 году открылась Русская библиотека имени Н. В. Гоголя, основу которой составило собрание прекратившего своё существование «Клуба русских художников в Риме». Располагалась библиотека в бывшей мастерской Кановы. В Комитет библиотеки, основанный в 1905 году, вошёл, среди прочих старожилов итальянской столицы, и Бакалович. В статье 1911 года, опубликованной в журнале «Нива», констатировалось, что Бакалович — последний «русский римлянин» из прежде многолюдной академической колонии. Однако там же признавалось, что по своим сюжетам и творческому методу Бакалович — художник европейский. Он работал систематически: живописью занимался при дневном свете — от девяти утра до полудня, — а по вечерам занимался графикой.

В 1913 году Академия Художеств отказала Бакаловичу в устройстве персональной выставки, так как его картины «тематически устаревают». В 1914 году на XXII выставке Санкт-Петербургского общества художников он в последний раз показал свою работу в России. Её название символично — «Последние лучи». С этого времени связь художника с Россией обрывается. В 1921 году Бакалович провёл персональную выставку в Риме. Также известно, что в 1936 году Бакалович вошёл в состав правления польской организации художников «Капитолий» (польск. Polska Organizacja Artystów Plastyków «Kapitol»), основанной в Италии. Скончался в Риме в 1947 году, дожив до 90-летнего возраста. Был похоронен на кладбище Кампо-Верано; информация о его семье и потомках отсутствует в источниках.

Античные и египетские картины С. Бакаловича

Помпеи. У стен. 1885, Чувашский государственный художественный музей   Соседки, сцена из римской жизни 1885, Саратовский художественный музей   Моление Кхонсу 1905, Государственный Русский музей   Гиза 1904, частное собрание

Характеристика живописи

Для современников Бакалович был «эпигоном эпигона» (то есть он считался последователем Семирадского, который в свою очередь сравнивался с Альма-Тадемой). А. Н. Бенуа так писал в своей «Истории русской живописи в XIX веке»:

Единственная прелесть картин Бакаловича — это весьма порядочная и иногда даже не лишённая поэзии mise-en-scène, обнаруживающая большое знание помпейских раскопок. Его дворики, сады, в которые он сажает свои фарфоровые куколки, иногда очень милы по своему провинциальному уютному и «маленькому» характеру. Бакалович, видимо, вслед за Тадемой, понял прелесть мелкого, домашнего искусства древних, и это понимание, пожалуй, до некоторой степени может спасти его произведения от забвения.

Встречаются, впрочем, и мнения, что гораздо бо́льшее воздействие на Бакаловича оказал не Семирадский, а Ф. Бронников. Согласно П. Гнедичу, Степана Владиславовича можно назвать последователем Бронникова, хотя и превосходящим его в техническом отношении. Как у Бронникова, картины Бакаловича бессюжетны, а часто и «анекдотичны по сюжету»; важнее всего для него «общая гармония тонов и увлекательная прелесть античных уголков помпейских домиков и садиков», — дальше этого художник идти не хочет. Однако внутри собственного жанра «он головой выше всех своих товарищей по „антику“, изучивших „антик“ по Тадема».

Е. Нестерова также сравнивала творческое наследие С. Бакаловича и Г. Семирадского, признавая, что творческий диапазон Степана Владиславовича был у́же, уступал он и в живописной эффектности. Бакалович выбирал подчёркнуто камерные мотивы, им соответствовал и размер его полотен. В основном он предпочитал интерьерные решения с сильным направленным освещением, которое подчёркивало главных действующих лиц. Для его ранней живописи (того же «Мецената» или «Гладиаторов перед выходом на арену» 1891 года) характерен тёмный, «музейный» колорит, который сообщал изображаемым фигурам вид изящной стилизации. Быт древних римлян привлекал его буднями, а не праздниками, также он не изображал обнажённых женских фигур и не любил крупных планов. При этом самостоятельным героем полотна может быть лунный свет или отражённое закатное освещение в атриуме («Вечерний разговор», «Вопрос и ответ»).

Художественные особенности живописи Бакаловича определили круг его покупателей — по словам Е. Нестеровой, — «Небольшие вещи С. В. Бакаловича словно предназначены для буржуазной гостиной или профессорского кабинета, его археологические реконструкции античного быта, выполненные с музейной тщательностью и точностью, сами казались предметом антиквариата, моментальным фотографическим снимком далёкой эпохи». В то же время небольшие размеры его полотен и камерность вполне «перекидывали мостик» к ретроспективным реконструкциям мирискусников.

Литература

• Академик С. В. Бакалович // Нива. — 1911. — № 38. — С. 696—698.
• Бенуа, А. Н. История русской живописи в XIX веке. — 3-е изд. — М.: Республика, 1999. — 448 с. — ISBN 5-250-02693-1.
• Государственная Третьяковская галерея — каталог собрания / Я. В. Брук, Л. И. Иовлева. — М.: Красная площадь, 2001. — Т. 4: Живопись второй половины XIX века, книга 1, А—М. — 528 с. — ISBN 5-900743-56-X.
• Гнедич, П. П. История искусств. Европа и Россия: мастера живописи / Пред. и комм. Н. В. Гаташвили. — М.: ОЛМА Медиа-групп, 2014. — 448 с. — ISBN 978-5-3730-5329-7.
• Голицына, И. [www.rodon.org/art-071206093316 Степан Бакалович]. — М.: Белый город; Воскресный день, 2013. — 100 с. — (Большая художественная галерея). — ISBN 978-5-7793-4083-0.
• Нестерова, Е. В. Поздний академизм и Салон: Альбом. — СПб: Аврора; Золотой век, 2004. — 472 с. — (Коллекция русской живописи). — ISBN 5-342-00090-4.

Ссылки

• [www.art-catalog.ru/artist.php?id_artist=382 БАКАЛОВИЧ, Степан (Стефан-Александр) Владиславович]. Арт-каталог. Собрание живописи, графики и скульптуры. Проверено 17 января 2015.
• [artyzm.com/e_artysta.php?id=776 Stefan Bakalowicz]. Works Of Contemporary Polish Artists. Проверено 17 января 2015.
• [www.artpoisk.info/artist/bakalovich_stepan_vladislavovich_1857 Бакалович Степан (Стефан) Владиславович]. Арт поиск. Проверено 17 января 2015.
• [www.artscroll.ru/page.php?al=Bakalovich_Stepan_Vladislavovich_hudozhnik Свитки искусства: 43 картины Стефана Бакаловича]. Проверено 17 января 2015.
• [www.artrz.ru/authors/1804645750/1804782124.html БАКАЛОВИЧ Степан (Стефан) Владиславович]. Искусство и архитектура русского зарубежья. Проверено 17 января 2015.
• Т. Карпова, Л. Гладкова. [www.russiskusstvo.ru/authors/150/a643/ Загадочный Бакалович]. Журнал «Русское искусство» (2004. — № 2). Проверено 17 января 2015.

Отрывок, характеризующий Бакалович, Степан Владиславович

Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.