Бахмутские казаки
Бахмутские казаки — наименование казацкого населения городка Бахмут и близлежащих хуторков. Казаки, часто называемые в тот период «черкасы», начали селиться здесь с XVI—XVII веков. В некоторых источниках Бахмут называют станицей донских казаков, однако, состав этно-социальной группы бахмутских казаков несколько сложнее — помимо донцов, её сформировали слободские казаки, а также, в меньшей степени, запорожцы и, вероятно, другие этногруппы украинцев (устар. малороссов) и русских (устар. великороссов). В 1721 году бахмутцы были подчинены Военной Коллегии; во 2-й половине XVIII века казачество было упразднено, а казаки переведены в сословие однодворцев.
Содержание
Возникновение казачьей общины
В XVI—XVII веках, когда Русское государство начинает колонизировать территорию так называемого «Дикого Поля», на южных границах экспансии русских образовалась своеобразная русско-украинская область — Слобожанщина. Здесь, по верхнему течению Северского Донца и его притокам, а также по степным речкам впадающим в Дон и Днепр, со времён правления царя Михаила Феодоровича, возникают слободки выходцев с Левобережной Украины, Правобережья Киевского воеводства, Донской земли и пограничных районов Московского государства. Оседали на Слобожанщине далеко не все мигранты из указанных регионов, основная их часть перемещалась далее на восток — ближе к рекам Дону, Волге и Уралу, где они смешивались с донскими, волжскими и уральскими казаками, находя там вторую родину, а украинские казаки (устар. «черкасы») — знакомую обстановку в повседневной жизни. Переселение именно казаков, имело комплекс причин, например, из Киевского воеводства (адм. единица в составе Речи Посполитой) они уходили от гнёта польской шляхты и угрозы насильственного перевода из вольного казачьего сословия в холопство. Согласно предположению историка казачества Е. Г. Савельева, та часть украинских переселенцев, что оседала на Слобожанщине, надеялись когда-либо снова вернуться на Украину. Со временем, казачество этой исторической области стало именоваться слободским[1].
На юге Слобожанщины, по границе территории Войска Донского, людей издревле привлекали соляные озёра. Здесь, при поселении-крепости Бахмут и окрестностях, сформировалась община казаков, которых стали именовать «бахмутскими». Также в этом районе, вокруг различных укреплений, возникали прочие казачьи общины, казаков которых именовали по своим поселениям: маяцкие, торские и чугуевские[1].
Общие сведения
Изначально бахмутские казаки проживали в небольших хуторках и не несли никакой службы, кроме случайных разъездов по степи и отсиживания вместе с донскими казаками за стенами Бахмута, спасавшего горожан от налётов южных соседей[1]. Само поселение Бахмут известно с XVI века как «Бахмутовская сторожа», позднее, в начале XVIII века, эта слободка была уже посёлком-крепостью (острогом). Здесь находились крупные соляные промыслы, куда стекалось значительное количество беглых крепостных крестьян[2]. Территория Бахмутского казачества соприкасалась с территорией Донского Войска, которое имело в Бахмуте и его окрестностях свои соляные варницы[1]. Донцы считали беспошлинное добывание соли своей привилегией, которая была отобрана у них Петром I[~ 1]. Это вызвало кровавое столкновение в Бахмуте недовольных донских казаков с проправительственным Изюмским слободским казачьим полком, после чего была послана особая царская грамота, призывавшая казаков к послушанию[3]. В 1701 году, отобранные в российскую казну соляные ключи, было поручено охранять бахмутским, маяцким и торским казакам, объединённым под названием «Бахмутской казачьей кампании»[4].
Атаманство К. А. Булавина
В 1707 году Российское правительство отправило для розыска «беглых» на реку Дон отряд во главе с Ю. В. Долгоруким. Отличавшийся жёсткостью, он схватил в восьми верховых городках и выслал с Дону свыше 3000 беглых, уже несколько лет числившихся в казаках. При этом не обошлось без самовольства со стороны солдат, смеявшихся над казачьими обычаями и насиловавших женщин. Бахмутские казаки, предводительствуемые атаманом К. А. Булавиным, разгромили отряд Ю. В. Долгорукого (при этом погибло более 1 000 солдат и офицеров), положив тем самым начало «Булавинскому восстанию» 1707—08 годов[3][5].
В армии Императорской России
3 марта 1721 года бахмутские казаки, совместно с маяцкими и торскими, были подчинены ведению Военной Коллегии (1 п.с.з. VI. 3750). 27 октября 1748 года из бахмутских, мояцких и торских казаков сформирован Бахмутский конный казачий полк (1 п.с.з. XII. 9545). 11 июня 1764 года этот полк был преобразован в регулярный Луганский пикинерный полк (1 п.с.з. XVI. 12179), а казаки его составлявшие, переведены в сословие однодворцев[1]. Преемником, в состав которого вошёл Луганский пикинерный полк, стал Мариупольский 4-й гусарский полк[4].
Напишите отзыв о статье "Бахмутские казаки"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Е. Г. Савельев указывает 1705 год, а согласно хронике казачьих войск под редакций В. К. Шенка, это событие произошло не позднее 1701 года.
- Источники
- ↑ 1 2 3 4 5 Савельев Е. Г. [passion-don.org/tribes/tribes_17.html Чугуевские, Бахмутские, Торские и Мояцкие казаки] // Племенной и общественный состав казачества. — Донские областные ведомости № 167, 1913. — С. 2-3.
- ↑ [books.google.ru/books?id=NNF-VVBeUpYC&pg=PA64&lpg=PA64&dq=%D0%B1%D0%B0%D1%85%D0%BC%D1%83%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5+%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%B8&source=bl&ots=v3BgpL-VU4&sig=du8cIRA9J4hb8v_9akIdNIg6dkw&hl=ru&sa=X&ei=1ZTqUJe1KrP44QSLhoB4&ved=0CFMQ6AEwBQ#v=onepage&q=%D0%B1%D0%B0%D1%85%D0%BC%D1%83%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5%20%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%B8&f=false Бахмутские казаки] // Славянская энциклопедия. Киевская Русь — Московия: в 2 т. — М.: «Олма-Пресс», 2005.
- ↑ 1 2 Савельев Е. Г. [passion-don.org/tribes/tribes_10.html Степан Разин. Присяга Царю. Принятие калмыков. Подвиги казаков в конце ХVІІ в. Покорение Азова. Бунт Булавина. Некрасовцы.] // Племенной и общественный состав казачества. — Донские областные ведомости № 140, 1913. — С. 2-4.
- ↑ 1 2 Краткая хроника казачьих войск и войск, бывших на положении казачьих // Казачьи войска (Хроники гвардейских казачьих частей помещённые в книге Императорской гвардии) / Под редакций В. К. Шенка. — Справочная книжка Императорской Главной квартиры, 1912 (репринтное издание АО «Дорваль», 1992). — С. 15.
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/1767/%D0%91%D0%90%D0%A5%D0%9C%D0%A3%D0%A2%D0%A1%D0%9A%D0%98%D0%95 Бахмутские казаки] // Советская историческая энциклопедия. — М.: «Советская энциклопедия», 1973-1982.
Отрывок, характеризующий Бахмутские казаки
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
