Ба Мо
| Ба Мо бирм. ဘမော် англ. Ba Maw<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1 августа 1943 — 27 марта 1945 | |||
| Предшественник: | он же (как глава временной администрации) | ||
| Преемник: | должность упразднена | ||
| Рождение: | 8 февраля 1893 Маубин, Британская Индия | ||
| Смерть: | 29 мая 1977 (84 года) Рангун, Бирма | ||
Доктор Ба Мо (8 февраля 1893, Маубин, Британская Индия — 29 мая 1977, Рангун, Бирма) — бирманский политический деятель. В период Второй мировой войны возглавлял сначала коллаборационистскую прояпонскую временную администрацию Бирмы, а с 1943 года — марионеточное Государство Бирма, существовавшее до 1945 года.
Содержание
Биография
Ранние годы
Ба Мо родился в городе Маубин в знатной бирманской семье Ба[1], возможно, имевшей армянские корни[2]. Один из его старших братьев, доктор Ба Хан (1890—1969), был известным адвокатом, а также лексикографом и правоведом.
В 1924 году Ба Мо получил ученую степень в Университете Бордо во Франции: защитил докторскую диссертацию на французском языке, посвященную различным аспектам буддизма в Бирме. При этом сам Ба Мо был католиком[3][4].
Политическая карьера
С 1920 года Ба Мо занимался юридической практикой, участвовал в политической жизни британской Бирмы. Он достиг известности как адвокат в 1931 году, во время судебного процесса над Сая Саном, возглавившим восстание в Бирме в декабре 1930 года на почве повышения налогов, которое вскоре превратилось в национальное восстание против британского владычества. Сая Сан был захвачен, осужден и повешен. Однако Ба Мо стал одним из адвокатов, которые защищали Сая Сана.
С начала 1930-х годов Ба Мо стал активным сторонником бирманского самоуправления. Сначала он выступал против выделения Бирмы в качестве отдельной колонии из Британской Индии, но позже поддержал его и был назначен первым колониальным премьером британской Бирмы с 1937 года по февраль 1939 года, после своего избрания в Законодательное собрание. В его составе он представлял партию «Синьета» («Бедняков» или «Пролетариев»)[5]. В период, когда Ба Мо возглавлял правительство, Бирму охватили забастовки, митинги, демонстрации и бойкоты, организованные партией тикинов (Добама асиайон; Ассоциация «Наша Бирма»). Участники движения требовали отмены колониальной конституции, принятия законов о труде, проведения земельной реформы. При подавлении этого движения сотни людей были арестованы. В результате этих событий правительство Ба Мо вынуждено было уйти в отставку"[6]. После своей отставки Ба Мо продолжил активную политическую деятельность. Вскоре он был отправлен в отставку из Законодательного собрания, а также арестован за антиправительственную агитацию 6 августа 1940 года. Ба Мо провел более года в тюрьме Могок (восточная Бирма) в качестве политзаключенного.
Государство Бирма
С января по май 1942 года происходило завоевание Бирмы Японской императорской армией. После захвата японскими войсками Рангуна Ба Мо был освобожден из тюрьмы. Вскоре он был назначен руководителем временной гражданской администрации Бирмы, подчинявшейся японской администрации. 1 августа 1942 года под эгидой Японской империи в Рангуне была сформирована Бирманская центральная исполнительная администрация во главе с Ба Мо[7].
Считалось, что скорейшее предоставление Бирме самостоятельности увеличит шансы на победу стран Оси во Второй мировой войне, предотвратит возможность повторной колонизации её западными державами и увеличит масштабы военной и экономической поддержки из Бирмы для японских войск. Комитет по подготовке к провозглашению независимости Бирмы под председательством Ба Мо был создан 8 мая 1943 года, а 1 августа того же года было объявлено о создании Государства Бирма. Новое государство объявило войну Великобритании и США, а также подписало договор о взаимодействии с Японской империей. В ноябре 1943 года Ба Мо присутствовал на Великой Восточноазиатской конференции в Токио, где выступил с речью[8].
Несмотря на формальную независимость, бирманскому государству не удалось добиться поддержки населения или дипломатического признания со стороны каких-либо государств в связи с продолжающимся присутствием на территории Бирмы частей Японской императорской армии. К 1945 году правительство Ба Мо окончательно потеряло свою легитимность, а солдаты Национальной армии Бирмы во главе с бывшим министром обороны Аун Саном стали массово переходить на сторону Антигитлеровской коалиции[9].
Жизнь после войны
Накануне вторжения британских войск в Бирму Ба Мо бежал через Таиланд в Японию, где его поселили в буддийском монастыре под видом глухонемого монаха. Однако вскоре он попал в плен американских оккупационных властей и до 1946 года содержался в тюрьме Сугамо[10]. Освободившись, он получил разрешение на возвращение в Бирму, которая спустя два года получила независимость от Великобритании, и это позволило Ба Мо вернуться к политической жизни. Некоторое время он находился в заключении в течение 1947 года, будучи подозреваемым в причастности к убийству Аун Сана, но вскоре был освобожден.
Когда в 1963 году власть в Бирме оказалась в руках генерала Не Вина, Ба Мо снова оказался в тюрьме, как и многие бирманские политики, с 1965 или 1966 года по февраль 1968 года.
С момента освобождения и до конца жизни Ба Мо так и не удалось занять какую-либо государственную должность. В 1968 году была опубликована его книга воспоминаний «Прорыв в Бирме: Воспоминания о революции 1939—1946». В послевоенный период он также стал основателем политической партии Махамаба.
Умер Ба Мо в Рангуне в возрасте 84 лет.
Напишите отзыв о статье "Ба Мо"
Примечания
- ↑ A History of Modern Burma (1958), pg 317
- ↑ The Burma we love (1945), In a school catering especially for Anglo-Burman boys, St. Paul’s English High School, it was considered superior not to be of full native blood. It was rumoured that he had some Armenian or European blood. This rumour was strengthened by the fact that one Thaddeus, an Armenian, occasionally visited the two boys in school on behalf of the mother who was living Maubin; colour was also lent to this rumour by the fair complexion of the two boys, a complexion much fairer than that of most of the Anglo-Burman boys in the school. It seems, however, that both their parents were of pure Mon blood. Ba Maw took English Honours in his BA Examination. In those days there was no University in Burma and the Rangoon College was an affiliated college of the…
- ↑ A History of Modern Burma (1958), pg 318
- ↑ A History of Modern Burma (1958), pg 464; Although a Catholic, Ba Maw identified himself publicly with the Buddhist faith during his tenure as the Adipadi. As Adipadi, Dr. Ba Maw completely identified himself with the Buddhist faith. He took the oath of refuge in the Three Jewels (Buddha, Dhamma, Sangha), and pledged himself to «defend the Buddhist faith like the royal defenders of the old.» He fed the monks at…
- ↑ История Востока : в 6 т. / редкол.: Р. Б, Рыбаков, Л. Б, Алаев, В. Я. Белокреницкий и др. — М.: Восточная литература, 2006. Т. 5. С. 517.
- ↑ История Востока : в 6 т. / редкол.: Р. Б, Рыбаков, Л. Б, Алаев, В. Я. Белокреницкий и др. — М.: Восточная литература, 2006. Т. 5. С. 518.
- ↑ История Востока : в 6 т. / редкол.: Р. Б. Рыбаков, Л. Б. Алаев, В. Я. Белокреницкий и др. — М.: Восточная литература, 2006. Т. 5. С. 523.
- ↑ John Toland, The Rising Sun: The Decline and Fall of the Japanese Empire 1936—1945 p 457 Random House New York 1970
- ↑ John Toland, The Rising Sun: The Decline and Fall of the Japanese Empire 1936—1945 p 456 Random House New York 1970
- ↑ [trove.nla.gov.au/ndp/del/article/2660412 He was captured on 18 january 1946]
Литература
- A History of Modern Burma, by John Frank Cady, Cornell University Press, 1958
- The Burma we love, by Kyaw Min, India Book House, 1945
- Allen Louis. Burma: the Longest War 1941-45. — J.M. Dent and Sons, 1986. — ISBN ISBN 0460024744.
| ||||||
Отрывок, характеризующий Ба Мо
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
