Бикжанов, Ибрагим Паскаевич

Ибрагим Паскаевич Бикжанов
Дата рождения	17 ноября 1895(1895-11-17)
Место рождения	село Болотце, Рязанская губерния, Российская империя,
Дата смерти	17 декабря 1988(1988-12-17) (93 года)
Место смерти	Алма-Ата
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1915—1950
Звание
Командовал	29-я моторизованная дивизия
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Великая Отечественная война
Награды и премии

Ибрагим Паскаевич Бикжанов (1895—1988) — советский военачальник, генерал-майор (1940), участник Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной войн. В 1941 году попал в немецкий плен, после освобождения вернулся в СССР. В отставке с 1950 года.

Биография

Ибрагим Бикжанов родился 17 ноября 1895 года в селе Болотце Рязанской губернии в крестьянской семье. Касимовский татарин. После окончания трёх классов сельской школы работал в отцовском хозяйстве. В 1915 году был призван в царскую армию, дослужился до звания унтер-офицера. Принимал участие в Первой мировой войне, получил ранение в ногу. В 1918 году Бикжанов добровольно вступил в Рабоче-крестьянскую Красную армию. Принимал участие в Гражданской войне в боевых действиях на Южном фронте, против войск Деникина и Врангеля, а также в боях с басмачами в Бухаре и Таджикистане.

В 1923—1924 годах Бикжанов командовал эскадроном курсантов в кавалерийском училище, в 1924—1926 годах командовал эскадроном в Объединённой Среднеазиатских национальностей военной школе в Ташкенте. В 1926—1927 годах учился на Курсах усовершенствования комсостава кавалерии в Новочеркасске. С августа 1927 года служил во 2-м Туркменском кавалерийском полку (г. Ашхабад), занимая должности помощника начальника и начальника штаба полка, начальника полковой школы. С декабря 1929 года — начальник штаба отдельного Узбекского кавалерийского полка (г. Самарканд). В его составе в апреле-июне 1931 года принимал участие в боях с басмаческими отрядами Ибрагим-бека. С октября 1933 по ноябрь 1936 года — командир отдельного Казахского территориального кавалерийского полка (г. Алма-Ата), в марте 1936 года вошедшего в состав 6-й Узбекской кавалерийской дивизии. В мае 1936 года дивизия была переименована в 19-ю горно-кавалерийскую, а полк — в 48-й кавалерийский. С ноября 1936 по октябрь 1938 года был помощником (заместителем) командира 19-й горно-кавалерийской дивизии. В 1937 году участвовал в Синьцзянском походе на территорию Китая. 31 октября 1938 года назначен командиром 16-й кавалерийской дивизии в Ленинградском военном округе с присвоением воинского звания комбриг. 4 июня 1940 года присвоено воинское звание генерал-майор. 16 июля 1940 года назначен командиром 29-й моторизованной дивизии 6-го механизированного корпуса Западного особого военного округа.

В начале Великой Отечественной войны дивизия Бикжанова принимала участие в боях в Белоруссии. В июле 1941 года она попала в окружение в районе Гродно—Белосток—Минск. 17 июля 1941 года Бикжанов, зарыв в землю свои документы и форму, переоделся в штатское, после чего вместе с небольшой группой офицеров своей дивизии попытался выйти из окружения, но вскоре попал в плен. Первоначально содержался в лагере для военнопленных у города Пуховичи, затем в польском городе Замосць. В апреле 1942 года он был переправлен в концентрационный лагерь Хаммельбург, а ещё через год — Вайсенбург. 4 мая 1945 года Бикжанов был освобождён частями 3-й американской армии. 5 июня 1945 года Бикжанов через советскую военную миссию по репатриации в Париже был отправлен в Москву. В декабре 1945 года он был восстановлен в кадрах Советской Армии.

В марте 1947 года Бикжанов окончил курсы командиров дивизий при Военной академии имени Фрунзе, после чего занял должность начальника военной кафедры Алма-Атинского университета. 4 апреля 1950 года он был уволен в отставку по болезни. Ибрагим Бикжанов умер 17 декабря 1988 года в Алма-Ате.

Награждён орденами Ленина (1946), двумя орденами Красного Знамени (1923, 1946), орденом Отечественной войны I степени (1985), орденами Красной Звезды и Полумесяца Бухарской Народной Республики Бухарской республики, орденом Трудового Красного Знамени Узбекской ССР .

Литература

• Свердлов Ф. Д. Советские генералы в плену. — М.: Изд-во фонда "Холокост", 1999. — С. 246.

Отрывок, характеризующий Бикжанов, Ибрагим Паскаевич

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…