Битва при Микале

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Микале
Основной конфликт: Греко-персидские войны

Мыс Микале
Дата

27 августа 479 года до н. э.

Место

Микале (англ.)русск., Иония

Итог

Победа греков

Противники
Греческие города-государства Империя Ахеменидов
Командующие
Ксантипп
Леотихид II 		Тигран †
Мардонт, сын Багея †
Силы сторон
не менее 22 тысяч человек около 60 тысяч[1]
Потери
неизвестно неизвестно

Битва при Микале — сражение греко-персидских войн, произошедшее в 479 году до н. э. около мыса Микале (англ.)русск. невдалеке от города Приены.

В битве при Микале персидская армия потерпела сокрушительное поражение. Под руководством спартанского царя Леотихида II и афинянина Ксантиппа было уничтожено практически всё войско противника. Этому способствовал переход на сторону эллинов жителей ионийских городов, которые до этого находились под властью персидского царя.

Битва при Микале стала первой победой греков над персами в Азии, а не на своей территории. Битвы при Платеях и Микале ознаменовали окончательное уничтожение собранной со всей территории империи Ахеменидов громадной по античным меркам армии. После этого эллины могли вести уже не оборонительные, а наступательные действия[2].

Гибель армии, которая обеспечивала власть персидского царя на территории греческих городов Малой Азии, привела к их отпадению от империи Ахеменидов. Полисы эллинов стали частью афинского морского союза. После серии сокрушительных поражений персы не могли вновь быстро собрать достаточную для продолжения войны армию. Следующие после битвы годы были ознаменованы последовательными завоеваниями укреплённых позиций империи Ахеменидов на побережье Эгейского моря[3].





Источники

Основными дошедшими до сегодняшнего времени источниками, описывающими битву при Микале, являются IX книга «Истории» Геродота и XI книга «Исторической библиотеки» Диодора Сицилийского.

Подход «отца истории» к написанию своего труда: «мой долг передавать всё, что рассказывают, но, конечно, верить всему я не обязан. И этому правилу я буду следовать во всём моём историческом труде[4]» вызывает определённую критику. Достоверность сведений в его «Истории» различна. Отдельные рассказы можно отнести к новеллам и легендам. Также Геродоту не была чужда политическая тенденциозность. Проживая в Афинах, он очень высоко оценивает их вклад в окончательную победу над персами. О Спарте он пишет сдержанно, не отрицая при этом её заслуги в войне. Особенно отрицательно относится он к предавшим общеэллинское дело Фивам[5].

По поводу «Исторической библиотеки» Диодора и введения к ней высказываются самые противоположные мнения[6]. Один из наиболее выдающихся[7] историков эллинизма XX века Тем характеризует его так: «Он не был компетентным историком, но об этом, конечно, не знал; сам он был довольно глуп, но честен в серьёзном»[8]. Другие исследователи его трудов, отмечая компилятивность и некоторую хронологическую неточность, говорят о том, что Диодор Сицилийский имеет большую ценность, так как он использовал не сохранившиеся до нашего времени труды историков, о которых известно лишь благодаря этому автору[9].

Предыстория

Греческие города-государства Афины и Эретрия помогали родственным греческим полисам Ионии в неудачном восстании против власти персидского царя Дария в 499—494 годах до н. э. Персидская империя на тот момент была достаточно молодым государством. После смерти её создателя Кира II в 530 г. до н. э. государство часто сотрясали восстания покорённых народов[10][11], которые угрожали его целостности. Греческим повстанцам совместно с афинянами удалось захватить и сжечь важный город империи и столицу сатрапии Сарды. Дарий хотел отомстить участвовавшим в восстании грекам, которые были ему неподвластны[12].

Также Дарий считал возможным покорить разрозненные древнегреческие города[13]. В 492 г. до н. э. во время военной экспедиции персидского военачальника Мардония была завоёвана Фракия, Македония признала верховную власть персидского царя[14]. Таким образом, персидское сухопутное войско получило проход к территории Древней Греции. В 491 году до н. э. Дарий отправил послов во все независимые греческие города с требованием «земли и воды», что соответствовало покорности и признанию власти персов[15]. Осознавая силу и военную мощь государства Ахеменидов, все города древней Эллады, кроме Спарты и Афин, приняли унизительные требования. В Афинах послы были преданы суду и казнены. В Спарте их сбросили в колодец, предложив взять землю и воду оттуда[15][16].

В 490 году до н. э. для покорения Афин был направлен персидский флот под командованием Датиса и Артаферна . По пути к Афинам была покорена и разрушена Эретрия[17]. Войско высадилось на территории Аттики, но было разбито афинянами и платейцами в битве при Марафоне[18]. После этой неудачной экспедиции Дарий стал собирать огромное войско для покорения всей Греции. Его планам помешало восстание в Египте[15] в 486 году до н. э., а вскоре Дарий умер. Трон занял его сын Ксеркс[19]. В Афинах к власти пришёл Фемистокл. Промежуток между марафонской битвой и вторжением Ксеркса антиковед Суриков называет «эпохой Фемистокла»[20]. В то время как персы собирали армию для завоевания Эллады, афинский политик способствовал созданию мощного флота[21]. У афинян был обычай делить между собою доходы от серебряных рудников в Лаврионе[22]. Собственником этих рудников было государство. После падения тиранов государственное имущество стало считаться собственностью всех граждан. Если после покрытия всех государственных потребностей в кассах оставались значительные суммы, то этот излишек делился между афинянами[23]. Фемистокл предложил направить получаемые средства на постройку кораблей. Предложение было воспринято весьма неоднозначно. Принимая его, каждый афинянин лишался хоть и небольшого, но верного денежного пособия, предоставляемого государством[24]. Готовя корабли для войны с персами, Фемистокл понимал, что афиняне не согласятся с ним, так как не считают разбитого под Марафоном врага серьёзной угрозой. Поэтому он убедил сограждан, что новые корабли и мощный флот необходимы для победы в непрерывной войне с островом Эгиной[25][26][27]. Именно данная политика в конечном итоге привела к сокрушительному поражению армии Ксеркса.

В 481 году до н. э. Ксеркс, подобно отцу, направил послов в большинство греческих городов-государств, за исключением Афин и Спарты, с требованием «земли и воды»[28]. В конце осени 481 года до н. э. в Коринфе состоялось общегреческое собрание, где перед лицом общей опасности был заключён союз и прекращены междоусобные войны[29]. В греческие колонии были отправлены посольства с просьбой о помощи. Технически выполнить постановления общегреческого конгресса было сложно, в связи с разрозненностью древних греков, враждой между ними и междоусобными войнами[30].

Подавив египетское восстание, Ксеркс продолжил подготовку к походу на Грецию[31]. Войско было собрано из многих народов громадной империи.

Всю весну и лето 480 года до н. э. продолжался поход персидской армии по побережью Эгейского моря. Попытка греческого отряда во главе со спартанским царём Леонидом преградить персидскому войску путь в Фермопильское ущелье окончилась неудачей. Персы прорвались в центральную Грецию. Греческий флот, встретивший персидские корабли у мыса Артемисия, вынужден был отойти к югу и встал у западного побережья Аттики.

Персидская армия заняла Афины. Жители города были эвакуированы на остров Саламин и в Трезен[32][33]. Флот эллинов сосредоточился в узких проливах между Саламином и материком. Благодаря военной хитрости Фемистокла[34][35] греки сумели нанести поражение флоту Ксеркса.

Как писал Геродот, Ксеркс испугался, что греческие корабли поплывут к Геллеспонту и преградят ему путь обратно[36]. Согласно Плутарху, после сражения между греческими военачальниками состоялся совет. Фемистокл предложил разрушить мосты в Геллеспонте, чтобы «захватить Азию в Европе»[37]. Аристид оппонировал ему[38]:

Теперь мы воевали с варваром, преданным неге; а если мы запрём его в Элладе и человека, имеющего под своей властью такие силы, страхом доведём до последней крайности, то уж он не будет больше сидеть под золотым балдахином и спокойно смотреть на сражение, а пойдёт на всё, сам, пред лицом опасности, станет участвовать во всех действиях, исправит упущения и примет лучшие меры для спасения всего в целом. Поэтому, Фемистокл, — прибавил он, — не следует нам разрушать существующий мост, а если можно, построить ещё второй и поскорее выбросить этого молодца из Европы.

Фемистокл согласился с Аристидом и для того, чтобы поскорее изгнать Ксеркса из Греции, предпринял очередную хитрость. Он отправил к царю лазутчика с сообщением о том, что греки хотят разрушить мосты. Испуганный Ксеркс стал поспешно отступать[38]. Кроме страха быть отрезанным от Азии, современные историки указывают ещё на один мотив, требовавший немедленного отбытия царя к себе на родину. Весть о крупном поражении персидского флота могла легко вызвать волнения внутри персидского государства[39]. В условиях отсутствия царя это могло стать причиной крупных восстаний народов, покорённых империей Ахеменидов.

Один из главных военачальников Ксеркса — Мардоний — убедил царя оставить часть сухопутной армии. Он указывал на то, что никто из греков, которые считают себя победителями в битве при Саламине, не рискнёт сойти с кораблей на берег из-за страха перед персами. Также полководец говорил о том, что персы сильны не морскими силами, а сухопутными[40]. Мардония поддержала царица Артемисия[41]. В результате большая часть сухопутного войска была оставлена в Греции. Армия персов перед началом зимы отошла на зимние квартиры в Фессалии[42]. Афиняне же вернулись в свой полуразрушенный город[43].

После битвы при Саламине и уничтожения персидского флота греки получили преимущество на море. Ранней весной 479 г. до н. э. союзный флот собрался около Эгины. На остров прибыли послы из греческих городов Ионии, которые находились под владычеством персов, с просьбой об их освобождении[44]. Они говорили, что как только греческие силы появятся у берегов Ионии, все города восстанут против персидского ига, а на Хиосе уже началось восстание[45]. Им удалось убедить спартанского царя Леотихида II, и флот отплыл сначала на Делос, а затем к Самосу[44].

Перед битвой

Когда персы узнали, что греки на подходе, то их флот не рискнул дать морское сражение и отплыл из Самоса к материковому побережью. Там экипаж судов соединился с армией, оставленной Ксерксом для защиты Ионии под руководством Тиграна[46]. Персы вытащили корабли на берег и построили укрепление[44][47].

Узнав о бегстве персов, эллины были в нерешительности относительно дальнейших действий. Часть из них склонялась к отплытию назад домой, другая часть предпочитала направиться к стратегически важному Геллеспонту — проливу между Европой и Азией. Однако в конечном итоге они решили плыть к материку и сразиться с персами. Подплыв к берегу, эллины обнаружили войско, выстроенное в боевом порядке. Руководитель экспедиции спартанский царь Леотихид II обратился к ионянам, которые были вынуждены воевать на стороне Ксеркса, со словами[48]:

Ионяне! [...] Когда начнётся битва, пусть каждый из вас помнит прежде всего о своей свободе [...] А кто меня не слышит, тому пусть передаст это слышавший меня

Таким образом, он повторил хитрость Фемистокла перед битвой при Саламине, направленную на то, чтобы либо отколоть от персидского войска родственных грекам ионян, либо посеять к ним недоверие со стороны персов[44][48].

После этого эллины высадились на берег и стали готовиться к битве. Персы, не доверяя родственным афинянам жителям Самоса и Милета, удалили их из своего войска[49]. Самосцев они обезоружили, а милетян отправили охранять проходы, ведущие к вершине Микале[44][50].

Диодор и Геродот пишут о том, как военачальники ободряли свои войска перед битвой. Спартанский царь Леотихид II, не имея возможности знать исход битвы при Платеях, происходившей в Греции, распустил слух о победе эллинов. Это должно было повысить их боевой дух. Военачальник персов объявил о том, что к ним скоро должен прибыть сам Ксеркс[49][51].

Силы сторон

Греческие силы

Согласно Геродоту, флот эллинов, который изначально находился под командованием Леотихида II и Ксантиппа, насчитывал 110 кораблей[52], а согласно Диодору — 250[53]. Современные историки по-разному относятся к приведённым «отцом истории» данным о численности греческих и персидских сил. Учитывая невозможность перепроверить цифры, степень их достоверности оценивается сравнительными методами. За год до описываемых событий греки победили флот Ксеркса в битве при Саламине. Участвовавший в том сражении Эсхил в трагедии «Персы» пишет о 310 кораблях[54], а Геродот о 378[55]. Соответственно, современные историки не ставят под сомнение возможность для греков снарядить 110 трирем[45]. Холланд, учитывая разночтения у Геродота и Диодора, делает предположение о том, что флот под командованием Леотихида II насчитывал 110 кораблей. После присоединения афинян, которые обладали самым мощным во всей Элладе флотом, у союзников оказалось 250 трирем[1].

Хотя афиняне и выставили 8 тысяч воинов[56] для проходившей практически одновременно с Микальской битвы при Платеях, у них оставалось достаточно ресурсов для снаряжения мощного флота. В городе проживало много фетов (граждан с низкими доходами), которые не могли приобрести тяжёлое вооружение, необходимое для сухопутного боя. Именно они и становились гребцами на античных судах[57]. Экипаж каждой триремы в среднем состоял из 200 человек, включая 14 тяжеловооружённых воинов[58]. Таким образом, греческие силы под командованием Леотихида II и Ксантиппа могли составлять не менее 22 тысяч человек.

Армия персов

Флот персов состоял из уцелевших после битвы при Саламине кораблей. По утверждению Геродота, вместе с ионийскими кораблями их флот насчитывал 300 трирем[59]. Из них финикийские корабли были отправлены домой[46]. Тот факт, что персы решили не вступать в морской бой с эллинами, а отплыли к материку и высадились на сушу[46], свидетельствует об отсутствии у них преимуществ на море.

Сухопутные силы в Микале насчитывали согласно Диодору 100 тысяч[53], а согласно Геродоту 60 тысяч под руководством Тиграна[46]. Современные источники соглашаются с возможностью наличия в армии персов под Микале 60 тысяч человек (экипаж 200—300 судов и оставленная Ксерксом армия в Ионии для подавления возможных восстаний)[1].

Битва

Союзники расположились двумя колоннами. Афиняне, коринфяне, сикионцы и трезенцы находились ближе к берегу, а спартанцы и воины из других городов ближе к горе. Афиняне при наступлении передвигались по ровной поверхности береговой линии, в то время как спартанцы были вынуждены идти через ущелья и горы. Первыми бой начали афиняне и их соседи на правом крыле. Они сумели обратить персов в бегство[44][60]. Появившиеся вскоре спартанцы довершили победу[61].

Обезоруженные ранее самосцы, увидев, что победа склоняется на сторону их соотечественников, начали делать всё возможное, чтобы помочь эллинам. Остальные ионяне также последовали примеру самосцев и стали атаковать персов[61]. Милетяне, которых оставили для охраны проходов, чтобы при поражении остатки персидского войска смогли бы найти убежище на высотах Микале (англ.)русск., повели отступающих другими дорогами и в конце концов стали открыто нападать на персов[62].

Геродот не указывает количество павших воинов с обеих сторон, говоря лишь о том, что пало много эллинов, в особенности сикионцев[61]. Диодор оценивает потери персов в 40 тысяч человек[63]. Лишь незначительной части проигравших удалось спастись и добраться до Сард[44][63][64].

После сражения среди эллинов состоялся военный совет. Леотихид II предлагал переселить ионийцев на территорию европейской части Греции, так как не считал возможным всё время защищать их от персов. Против этого предложения резко выступили афиняне. Согласно их мнению, Иония должна была стать оплотом против варваров, сохранение этой области необходимо для контроля над Эгейским морем и морской торговлей. Афинянам помогли также настояния самих ионийцев, которые и слышать не хотели о насильственном переселении. После приёма в общегреческий союз освобождённых самосцев, хиосцев и лесбосцев флот отплыл к Геллеспонту[65][66].

Значение битвы для дальнейшего хода греко-персидских войн

Практически одновременно с битвой при Микале произошло сражение при Платеях, в котором греки также сумели победить персов. Эти два сражения ознаменовали победу эллинов над вторгнувшейся громадной армией империи Ахеменидов. Если битва при Марафоне показала грекам, что персов возможно победить, морское сражение при Саламине спасло Элладу от уничтожения, то битвы при Платеях и Микале привели к полному уничтожению вражеского войска[67].

Битва при Микале стала первой победой греков над персами в Азии, а не на своей территории. Битвы при Платеях и Микале ознаменовали окончательное уничтожение собранной со всей территории империи Ахеменидов громадной по античным меркам армии. После этого эллины могли вести уже не оборонительные, а наступательные военные действия[2].

Гибель армии, которая обеспечивала власть персидского царя на территории греческих городов Малой Азии, привела к их отпадению от империи Ахеменидов. Полисы ионян стали частью афинского морского союза. После серии сокрушительных поражений персы не могли вновь быстро собрать достаточную для продолжения войны армию. Следующие годы были ознаменованы последовательными завоеваниями укреплённых позиций империи Ахеменидов на побережье Эгейского моря[68]. Следующее сражение между крупными силами персов и греков состоялось через 13 лет после описываемых событий во время битвы при Эвримедонте.

Напишите отзыв о статье "Битва при Микале"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 Holland, 2005, p. 357—358.
  2. ↑ 1 2 [www.livius.org/mu-mz/mycale/mycale.html Mycale] (англ.). сайт livius.org. Проверено 18 марта 2012. [www.webcitation.org/67oPKSRJT Архивировано из первоисточника 21 мая 2012].
  3. ↑ Суриков И. Е. Глава IV. Кимон: аристократ, но не олигарх // Античная Греция: политики в контексте эпохи. — М.: Наука, 2008. — С. 212—222. — 383 с. — ISBN 978-5-02-036984-9.
  4. ↑ Геродот. История VII. 132
  5. ↑ Сергеев, 2008, с. 32.
  6. ↑ Строгецкий В. М. [ancientrome.ru/publik/strogetsky/strog01-f.htm Введение к "Исторической библиотеке" Диодора Сицилийского и его историко-философское содержание] // Вестник древней истории. — 1986. — № 2. — С. 65—82.
  7. ↑ Цыбенко О. П. Историзированная мифология в "Исторической библиотеке" // [ancientrome.ru/publik/tsybenko/tsyb01.htm Диодор Сицилийский. Греческая мифология (Историческая библиотека)]. — М.: Лабиринт, 2000. — С. 5—16. — («Античное наследие»). — ISBN 5-87604-091-6.
  8. ↑ Tam W. W. Alexander the Great. — Cambridge, 1948. — Vol. 2. — P. 63.
  9. ↑ [antiquites.academic.ru/727/%D0%94%D0%B8%D0%BE%D0%B4%D0%BE%D1%80_%D0%A1%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9 Диодор Сицилийский] // Античная культура. Словарь-справочник. Литература, театр, искусство, философия, наука / под редакцией Ярхо В. Н. — М.: Высшая школа, 1995. — 386 с.
  10. ↑ Holland, 2005, p. 47—55.
  11. ↑ Holland, 2005, p. 203.
  12. ↑ Holland, 2006, p. 171—178.
  13. ↑ Holland, 2005, p. 171—178.
  14. ↑ Геродот. VII. 44—45
  15. ↑ 1 2 3 Holland, 2005, p. 178—179.
  16. ↑ Геродот. VII. 133
  17. ↑ Геродот. VI. 101
  18. ↑ Геродот. VI. 113
  19. ↑ Holland, 2005, p. 206—207.
  20. ↑ Суриков Аристид, 2008, с. 97—98.
  21. ↑ Holland, 2005, p. 217—219.
  22. ↑ Ставнюк В. В. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/2174 Социально-политическая деятельность Фемистокла]. — М.: Автореферат на соискание учёной степени кандидата исторических наук, 1988. — С. 19.
  23. ↑ Курциус, 2002, с. 237—238.
  24. ↑ Holland, 2005, p. 219—222.
  25. ↑ Плутарх. Фемистокл IV
  26. ↑ Курциус, 2002, с. 238.
  27. ↑ Суриков, 2008, с. 165.
  28. ↑ Геродот. VII. 32
  29. ↑ Геродот. VII. 145
  30. ↑ Holland, 2005, p. 217—223.
  31. ↑ Holland, 2006, p. 208—211.
  32. ↑ Лекция 8: Греко-персидские войны // [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/st08.shtml История Древнего Мира] / Под редакцией И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. — 2-е. — М.: Издательство «Наука», 1983. — Т. 2. Расцвет Древних обществ.
  33. ↑ Суриков, 2008, с. 168—170.
  34. ↑ Курциус, 2002, p. 293.
  35. ↑ Плутарх. Фемистокл. XII
  36. ↑ Геродот. История VIII. 97
  37. ↑ [war1960.narod.ru/anc/grec_pers.html Греко-Персидские войны]. сайт war1960.narod.ru. Проверено 30 октября 2011. [www.webcitation.org/64vpidZp5 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
  38. ↑ 1 2 Плутарх. Фемистокл. XVI
  39. ↑ Сергеев, 2008, с. 319—322.
  40. ↑ Геродот. История VIII. 100
  41. ↑ Геродот. История VIII. 102
  42. ↑ Holland, 2005, p. 330.
  43. ↑ Holland, 2005, p. 333—335.
  44. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Штенцель А. [militera.lib.ru/h/stenzel/1_02.html Глава II. Морское могущество Афин. Расцвет Афинского морского союза] // [militera.lib.ru/h/stenzel/index.html История войн на море. В 2-х т] = Петроград, — 1918 / A.Stenzel - H.Kirchoff, Seekriegsgeschichte in ihren wichtingsten Abschnitten mit Berucksichtigung der Seetaktik, sv. I—VI, Hannover, 1907—1911. — Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. — Т. 1. — С. 125—160. — 704 с. — 5000 экз. — ISBN 5-94661-036-8.
  45. ↑ 1 2 Курциус, 2002, с. 320.
  46. ↑ 1 2 3 4 Геродот. История IX. 96
  47. ↑ Геродот. История IX. 97
  48. ↑ 1 2 Геродот. История IX. 98
  49. ↑ 1 2 Диодор Сицилийский. XI. 35
  50. ↑ Геродот. История IX. 99
  51. ↑ Геродот. История IX. 101
  52. ↑ Геродот. История VIII. 131
  53. ↑ 1 2 Диодор Сицилийский. XI. 34
  54. ↑ Эсхил. [www.lib.ru/POEEAST/ESHIL/eshil_persi.txt Персы (338—340)]. сайт www.lib.ru. Проверено 6 января 2012. [www.webcitation.org/65WGjRGxX Архивировано из первоисточника 17 февраля 2012].
  55. ↑ Геродот. История VIII. 48
  56. ↑ Геродот. История IX. 28
  57. ↑ Holland, 2005, p. 217.
  58. ↑ Lazenby, 1993, p. 46.
  59. ↑ Геродот. История VIII. 130
  60. ↑ Геродот. История IX. 102
  61. ↑ 1 2 3 Геродот. История IX. 103
  62. ↑ Геродот. История IX. 104
  63. ↑ 1 2 Диодор Сицилийский. XI. 36
  64. ↑ Геродот. История IX. 107
  65. ↑ Курциус, 2002, с. 322.
  66. ↑ Геродот. История IX. 106
  67. ↑ Holland, 2005, p. 359—363.
  68. ↑ Суриков, 2008, с. 212—222.

Античные источники

  • Геродот. [www.vehi.net/istoriya/grecia/gerodot/09.html История IX. 90 — 106].
  • Диодор Сицилийский. [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Diod.+11.34&fromdoc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0084 Историческая библиотека 11.34 — 11.36].
  • Фукидид. [hronologia.narod.ru/fukidid_1_89-118.html История I. 89].

Современная литература

  • Баррон Дж. П. Освобождение Греции // Кембриджская история древнего мира. — М., 2011. — Т. IV: Персия, Греция и Западное Средиземноморье ок. 525—479 гг. до н. э. — С. 705—740.
  • Курциус Э. История Древней Греции. — Мн.: Харвест, 2002. — Т. 2. — 416 с. — (Классическая мысль). — 3000 экз. — ISBN 985-13-1119-7.
  • Сергеев В. С. Глава IX. Греко-персидские войны // История Древней Греции. — М.: АСТ, 2008. — 926 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-17-052484-6.
  • Суриков И. Е. Глава II. Аристид: политик вне группировок // Античная Греция: политики в контексте эпохи. — М.: Наука, 2008. — 383 с. — ISBN 978-5-02-036984-9.
  • Суриков И. Е. Глава IV. Кимон: аристократ, но не олигарх // Античная Греция: политики в контексте эпохи. — М.: Наука, 2008. — 383 с. — ISBN 978-5-02-036984-9.
  • Штенцель А. [militera.lib.ru/h/stenzel/1_02.html Глава II. Морское могущество Афин. Расцвет Афинского морского союза] // [militera.lib.ru/h/stenzel/index.html История войн на море. В 2-х т]. — Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. — Т. 1. — С. 125—160. — 704 с. — 5000 экз. — ISBN 5-94661-036-8.
  • Holland T. Persian Fire: The First World Empire and the Battle for the West. — New York: Doubleday, 2005. — ISBN 0385513119.
  • Lazenby J. F. The Defence of Greece 490–479 BC. — Warminster: Aris & Phillips Ltd, 1993. — ISBN 0-85668-591-7.
 
Ионийское восстание (499—493 до н. э.)
Первое персидское вторжение (492—490 до н. э.)
Второе персидское вторжение (480—479 до н. э.)
Греческое контрнаступление (479—478 до н. э.)
Микале — Сест — Византий
Войны Делосского союза (477—449 до н. э.)
Договоры



 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Holland, 2006
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Битва при Микале

– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Битва_при_Микале&oldid=80313158»