Боярские

Боярские
Боярский, изм. Сас
Описание герба: см. текст
Том и лист Общего гербовника:	XI, 38
Часть родословной книги:	VI
Подданство:

Боярские (польск. Bojarski, укр. Боярські) — дворянский род шляхетского происхождения, одна ветвь которого ведёт начало от колонизатора слободских полков, шляхтича Фёдора Боярского, записана в VI часть родословных книг Полтавской и Харьковской губерний, но Герольдией Правительствующего Сената не утверждена в древнем дворянстве за недостаточностью доказательств. Другая ветвь происходит от капитана польских войск, Михаила Боярского (середина XVII века), утверждена Герольдией. В империи Габсбургов проживал третий род Боярских, который подтвердил своё шляхетское происхождение в королевстве Галиции и Лодомерии.

Описание герба

В лазуревом поле серебряная стрела над золотым, рогами вверх, полумесяцем. Щит увенчан дворянскими шлемом и короною. Нашлемник: Семь павлиных перьев, пронзенных в пояс серебряною стрелою. Намет: справа - лазуревый, с серебром, слева - лазуревый, с золотом.
Предок рода Боярских, Михаил Боярский служил в Польских войсках и по привилегии Короля Польского Ивана Казимира 1658 года, пожалован Капитаном и именован дворянином. Потомки его владели населенным крестьянами имением и внесены в 6 часть родословной книги, по Волынской губернии.
9 Марта 1851 года пожалован Эдуарду Боярскому диплом на дворянство.

Д. Замятин

— Лист 38 11-го тома «Общего Гербовника дворянских родов Всероссийской Империи»

История рода

Боярские входили уже в XVII веке в «Боярскую книгу 1639 года». В ней были записаны: Боярский Иван Фёдорович (519 об.) и Боярский Степан Фёдорович (519 об.).

Исходя из документов архива департамента герольдии правительствующего Сената, дворяне Боярские числились в следующих губерниях: Киевская,Минская, Московская, Подольская и Харьковская. По происхождению от разных предков, Боярские распадаются на два независимые рода: минских и подольских, из которых последний разделился на ветви харьковскую и киевскую.

При царствовании Екатерины II, от харьковской ветви, было подано ходатайство о признании в дворянстве рода Боярских. Их фамилия была внесена в шестую часть «Общего Гербовника» в 1788 году. Уездный предводитель дворянства Ахтырского уезда, капитан Иван Васильевич Боярский, предоставил на утверждение герольдмейстерской конторы, рисунок герба и объяснение о своём роде. По его объяснению (дело в архиве герольдии № 64, 1797 г.), предки Боярских вышли из Славонии при овладении этою страною турками и нашли прибежище в областях Речи Посполитой-польской, на Украине, по реке Бугу, заведя слободы Маньковку и Боярку. Король Сигизмунд II пожаловал славонским переселенцам в собственность занятые и возделанные ими, а до того пустопорожние места, которые к тому же должны они были сами своими силами защищать от турок и крымских татар, именно с этой стороны обыкновенно вторгавшихся в польские границы. Тогда же (при Сигизмунде II) был дан роду Боярских и герб, который герольдией в 1797 году принят и утверждён законным порядком. Герб этот представлял вола, привязанного к горя горящему пню дерева, под которым изображён лук со стрелами, а на земле, ниже вола, буква «B» латинского алфавита (начальная фамилия Боярских по польской транскрипции). Вол (по объяснению капитана И. В. Боярского) — обозначал отличные успехи предков в обрабатывании часто разоряемой местности, упорство их и стойкость на месте поселения, где редкий наезд врагов не обращал в пепел жилья их и где на защиту своей движимости приходилось им постоянно быть вооружёнными. Лук и стрелы могли выражать боевые тревоги, в которых проходила жизнь переселенцев-славян, на пограничном посте своём встречавших врагов первыми. И. В. Боярский уже прибавил, со своей стороны, «для приличия», самопроизвольно, одно зелёное поле гербового щита, не зная, какое оно было в старину или какое полагалось. Герольдмейстерская контора не нашла в этом препятствия утвердить герб.

Свою генеалогию капитан Боярский показал весьма обстоятельно, называя первым лицом родовой ветви харьковских Боярских — Фёдора Боярского, переселившегося с реки Буга на земли, отведённые Ахтырскому полку малороссийского войска, возле речек Мерли и Колонтаевке. В селении Колонтаевке (Любашёвский район, Антоновка?) Фёдор Боярский основал свою резиденцию, будучи пожалованным в сотники Ахтырского полка во второй половине XVII века.

Поколенная роспись Фёдора Боярского (все православные)

• Григорий Федорович Боярский (ст. сын Фёдора Боярского) — полковой обозный Ахтырского полка малороссийского войска.
• Матвей Федорович Боярский (ср. сын Фёдора Боярского) — судья.
• Тимофей Федорович Боярский (мл. сын Фёдора Боярского) — после 59-й летней службы в полку, вышел в отставку в чине полковника.
• Василий Тимофеевич Боярский (сын Тимофея Федоровича) — служил уже в Харьковском полку, по переформировании казаков харьковских в гусары, с 1765 г., состоял воеводским товарищем в Ахтырской провинции и, назначенный от неё депутатом в комиссию нового Уложения (1767 г.), умер в Петербурге (состоя её членом) в 1775 г.
• Иван Васильевич Боярский (сын Василий Тимофеевича) — прослужив в военной службе 34 года (1753—1787 г.), после был на службе по выборам дворянства. Сын его (род. в 1794 г.) в 1825 году просил о включении в родословную сына Николая (двух лет) и двух дочерей.

Киевская ветвь

Киевская ветвь рода Боярских (дело архива герольдии № 69,1845 г.) считает предком своим Семёна Боярского.

Поколенная роспись Семёна Боярского

• Григорий Семёнович Боярский — назван был дворянином в дарственной записи, в книге Каменец-подольских городских актов1630 г. Ему принадлежали в Подольском воеводстве селения: Васильковец и Иорковец, в Луцком уезде имение Любитово.
• Иван Григорьевич Боярский (сын Григория Семёновича) — ему после смерти его отца перешло имение Любитово в вотчину (30 августа 1669 г.).
• Иван Иванович Боярский (сын Ивана Григорьевича) — ему так же после смерти его отца перешло имение Любитово (5 мая 1710 г.). Он заключил сделку с помещиком Донским (17 сентября 1770 г.) на уступку ему своей части Любитова, по согласию с сыновьями своими: Михаилом, Антоном, Иваном и Осипом.
• Михаил Иванович Боярский (сын Ивана Ивановича) — записан в дворянскую книгу Киевской губернии (30 мая 1816 г.). Его сыновья: Антон, Михаил, Адам, Юлиан и Викентий. Так же было потомство и у его братьев.

Подольская ветвь

Подольская ветвь Боярских в дворянстве не была признана, и род их исключён из родословной книги Подольской губернии, по указу герольдии от 11 ноября 1839 г., последовавшему на имя комиссии, Высочайше утверждённой для ревизии действий подольского дворянского депутатского собрания.

Московская ветвь

В Московской губернии зачислен и утверждён (по определению 30 июля 1846 года (дело архива герольдии, № 44, по Московской губернии)) в дворянстве майор Антон Иванович Боярский, происходивший от подольской ветви, не имевший земли и женатый (в 1837) на Раисе Александровне Некрасовой.

Минская ветвь

В Минской губернии дворяне Боярские относились к гербу Сас и утверждены в дворянстве в 1835 г. с внесением в шестую родословную книгу. Они совсем другого происхождения, чем род и ветви, описанные выше. Их предком считается — представленным при утверждении в дворянстве (дело архива герольдии 1833 г. № 26, по Минской губернии) — Иохим Валентинович Боярский (из панцирных бояр литовских), в смутное время войн с Россией Сигизмунда III и Владислава IV, успевший захватить часть имения Загоровских в Смоленском воеводстве, Катынской волости, возле русской границы (над рекой Прушаговкою, починки Бруев и Сума). В этом захвате он прикрывался именем «сановников в совете и свите» королевской (так говорится в привилегии, данной Владиславом IV Загоровскому от 1 апреля 1636 года. Иохим Валентинович Боярский был в то время виленским скарбником.

Поколенная роспись Иохима Валентиновича

• Степан Иохимович Боярский — чашник смоленский. Его отец (Иохим Валентинович), величая себя сыном «Валентина з бояржа — Боярского, князя земли Херсонской и Елизаветской», отписал ему в завещании, в Вилькомирском повете — 26 домов, в селениях: Высокие Свирны, Лабуницы, Роговцы и фольварк Иохимов. Умер в 1698 г..
• Генрих Степанович Боярский (сын Степана Иохимовича) — обеднел, в ходе наследственной тяжбы, ещё начатую его дедом и закончившуюся с ущербом их достояния.
• Клеофас Степанович Боярский (сын Степана Иохимовича) — род. в 1729 г..
• Иосиф Генриховович Боярский (сын Генрих Степанович).
• Франц-Михаил Иосифович Боярский (сын Иосифа Генрихововича).
• Иосиф Франциевич Боярский (сын Франц-Михаила Иосифовича).
• Иван-Юлиан Боярский (сын Иосифа Франциевича) — сына Франца-Михаила — родителя Иосифа и Ивана-Юлиана. Межевой судья мозырского апелляционного суда, просил об утверждении в дворянстве. В деле архива герольдии (1883 года № 36, по Минской губернии), кроме герба Сас, находится ещё родословие от Валентия Боярского до Ивана-Юлиана включительно.

Галицкая ветвь

Игнат из Ролева — участник шляхетского съезда 1427 г. В 1449 г. собственниками Ролева были Петр и два Ивана Шешников. С 1460-х годов количество задокументированных упоминаний о собственниках этого поселения, часть которых впоследствии получили название Бояри, возрастает. Абсолютно точно можно утверждать, что в последней четверти 15 — начала 16 в.в. они не имели общего предка по мужской линии. Одна ветвь происходит от Попелей. Попели-Платковичи, или Боярские Платковичи жили в Боярах до 1630-х годов. Остальные известные с 1520-х годов ветви Боярских из Ролева-Бояров.

Ссылки

• Боярские // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [ru.rodovid.org/wk/Род:Боярские Род:Боярские] на Родоводе

• [www.russianfamily.ru/b/bojar.html Боярские (Баярские) князья (существующий род)]
• Gajl T. [gajl.wielcy.pl/herby_nazwiska.php?lang=en&herb=bojarski Polish Armorial Middle Ages to 20th Century]. — Gdańsk: L&L, 2007. — ISBN 978-83-60597-10-1. (польск.)

Отрывок, характеризующий Боярские

– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.