Верманский парк

</tt>

</tt> </tt> </tt> </tt> </tt>

</tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

Верманский парк латыш. Vērmanes dārzs
56°57′06″ с. ш. 24°07′07″ в. д.56.95167° с. ш. 24.11861° в. д. / 56.95167; 24.11861
Страна	Латвия Латвия
Местонахождение	Рига
Дата основания	1817
Архитектор	Георг Фридрих Куфальдт
Площадь	5 га
Верманский парк

Ве́рманский парк (Большой Верманский парк, латыш. Vērmanes dārzs — «Верманский сад») — старейший парк на территории города Риги. Был основан в 1813 по распоряжению генерал-губернатора лифляндского края и градоначальника Риги маркиза Филиппа Осиповича Паулуччи на финансовые средства вдовы предпринимателя Вермана Анны Гертруды Верман.

История семьи Верман

Семья Верманов прибыла в Курляндию из Германии во времена герцогской династии Кеттлеров, в XVII веке. Тогда в регионе поселилось двое братьев Верманов. Отец Верманов не подчинился приказу епископа края, за что был приговорён судом епископата к ссылке на остров Сааремаа, который тогда носил название Эзель. Двое его сыновей избежали какого бы то ни было наказания и поселились в лифляндской столице Риге, которая во второй половине семнадцатого века являлась одним из крупнейших шведских форпостов в Прибалтийском регионе. Потомок фамилии Верманов, Кристиан, один из первых предпринимателей прибалтийского края, женился на юной особе Анне Гертруде Эбель, отличавшейся весьма привлекательной внешностью. Их сын основал первую в Прибалтике лесопильню, располагавшуюся на территории Красной Двины, на которой использовались паровые двигатели. С именем самой Анны Гертруды Верман непосредственно связана история основания первого городского парка.

Момент создания парка

До 1813 года на месте современного Верманского парка располагалась трясина, которая доставляла жителям губернской столицы немало неудобств. Паулуччи начал планировать устроить на месте топи красивый сад по образцу европейских городских парковых систем. Для этого им был основан специальный Комитет по озеленению города. Тогда же зажиточные жители Риги принялись жертвовать на обустройство паркового комплекса. Анна Гертруда Эбель-Верман, вдова предпринимателя Кристиана, пожертвовала беспрецедентно крупную сумму — 10000 марок, больше, чем кто-либо ещё, поэтому впоследствии было решено окрестить парк в честь щедрой дарительницы. Официальная церемония открытия парка состоялась в 1817 году в присутствии генерал-губернатора и вдовы Верман.

Создание заведения с искусственными минводами

Некоторое время рижский парк оставался в тени многих европейских собратьев, однако в 1833 году в европейской прессе прошло сообщение о том, что в Верманском парке открылось одно из первых в Европе «заведений искусственных минеральных вод». Этот факт вызвал настоящую сенсацию в кругах европейских минералогов и химиков, в Ригу отправился выдающийся учёный Фарадей, который лично принял участие в исследовании и дегустации источника. Его вердикт был в высшей степени положительным — он заявил, что рижские минводы по вкусу не отличаются от естественных. Здание заведения искусственных минвод сохранилось до наших дней, его спроектировал и построил академик Санкт-Петербургской академии архитектор Людвиг Бонштедт в 1863 году. Заведение сразу обретает сумасшедшую популярность у гостей из Российской империи, так как тогда ещё не были окончательно разработаны известные кавказские минеральные источники, а до немецких источников, таких как Зельтер и Карлсбад приходилось долго добираться. Сперва воду отпускают всем желающим с 6 до 8 часов вечера, но вскоре началась бутылочная продажа верманской минеральной воды: в 1843 году вода была разлита по 15000 бутылкам, а в 1863 году, в честь открытия нового здания для заведения минвод, — 800000 бутылок, что явилось своеобразным рекордом своего времени.

Культурно-развлекательная функция парка

Современная площадь парка достигает 5 гектаров, однако первоначальные его масштабы были несколько меньше, так как парк постепенно расширялся вплоть до 1859 года, когда его окружили застройкой, тем самым ограничив его в существующих ныне размерах.

В это же время парк приобретает славу культурно-музыкального центра столицы, особой популярностью пользуется эстрада Верманского парка, на которой был в 1849 году поставлен гоголевский «Ревизор». Парк становится местом культурного отдыха, в нём периодически выступают с музыкальными представлениями оркестры полков, расквартированных в Риге. Вскоре запросы рижской публики меняются, в город приглашаются, например, оркестр лейб-гвардии Преображенского полка (гастролировал в городе 2 месяца), оркестр пограничной службы из Польши. Эстрада была настолько вместительной, что на ней могли одновременно выступать более 150 музыкантов, то есть приблизительно 3-4 музыкальных коллектива. После так называемых выступлений-бенефисов часто устраивались фейерверки под руководством пионера рижского пиротехнического искусства Роберта Пиркерта. Пиркерт, чья мастерская находилась в Старом городе, позже погиб при взрыве в собственной пиротехнической лаборатории.

На эстраде Верманского парка наблюдалась чёткая субординация, которая была отрегулирована в официальном порядке. Зажиточная, представительная публика традиционно размещалась на задних сидениях, представители менее зажиточных слоёв населения должны были размещаться на передних сидениях. Это делалось с целью постоянного контроля «неблагонадёжных», хотя известно, что именно зрители из этой категории населения слыли наиболее благодарными зрителями и слушателями.

Преображение парка мастерами садово-паркового искусства

В 1880 году известный прибалтийско-немецкий мастер паркового искусства Георг Фридрих Куфальдт реорганизовал парковый комплекс, организовав посадку нескольких тысяч интродуцированных в Лифляндию деревьев и кустарников. В 1899 году был открыт первый в Риге розарий. В реконструкции паркового комплекса также участвовал известный прибалтийско-немецкий мастер-скульптор Август Фольц, который впервые в Риге поставил скульптурное мастерство на предпринимательскую основу. Ему принадлежат скульптуры львов (изваянные в 1884 году), возле которых рижане имели обыкновение назначать друг другу любовные и деловые свидания на протяжении многих лет. Также в центральной части парка Фольц облагоустроил фонтан, вокруг которого уже более века устраиваются дружеские посиделки, а с недавнего времени возле фольцевского фонтана и на эстраде Верманского парка по установившейся традиции происходят пышные гуляния военных в день ВДВ.

Серия трюков с воздушным шаром

Помимо всех остальных аттракционов, которые устраивались в Верманском парке, обязательно следует отметить ещё один, который некоторое время привлекал колоссальное количество любопытных со всей Лифляндской губернии, если даже не с соседней Курляндской. Речь идёт о популярных в Риге в конце XIX века полётов на воздушном шаре, в которых участвовали маститые европейские пилоты. В июне-июле 1889 года в Верманском парке собралось рекордное число зрителей — в небо над Ригой готовился взлететь американец французского происхождения Шарль Леру, который своими смелыми экспериментами и манёврами на воздушном шаре и на приспособлениях вокруг него стяжал мировую славу. Рижский полёт прошёл успешно: Леру демонстрировал акробатические трюки на свисавшей с корзины трапеции и несколько раз с разной высоты спускался на землю при помощи парашюта. После рижской серии головокружительных кульбитов началась ревельская. В Ревеле специалист по аэронавтике поднялся на шаре, но неожиданно сильный порыв ветра подхватил корзину и понёс в сторону моря, где воздушных дел мастера настигла гибель.

Традиция цирковых представлений и скрипичных концертов

К началу Первой мировой войны парк окончательно превращается в один из самых популярных и многофункциональных центров культуры и отдыха в губернской столице. В первое десятилетие двадцатого века в Верманском парке начинают выступать с концертами в рамках гастролей самые известные румынские скрипичные оркестры. В частности, следует назвать Константина (Костика) Мукилёва, отчаянного любителя представительниц противоположного пола и талантливого скрипача, сумевшего отточить свой музыкальный дар. В то же время в парке часто происходили платные цирковые представления, а рижские градоначальники постоянно выделяли деньги на обустройство парка с тем, чтобы циркачи могли на месте пользоваться необходимым обмундированием. Например, для представлений любимых в среде рижан групп канатоходцев в парк были принесены две высокие корабельные мачты, которые были врыты в землю, а между ними был протянут прочный судовой канат. Это занимательное устройство стало тесно ассоциироваться (равно как и сам парк) с самыми передовыми цирковыми представлениями в Риге на начало XX века.

Первая в истории Латвии выставка автомобилей

10 апреля 1927 года в Верманском парке произошло поистине знаменательное событие, которое привлекло зрителей практически со всей страны. В общей сложности на открытие первой в истории независимой Латвийской Республики автомобильной выставке, которая состоялась в помещении Большого павильона Верманского парка, собралось около 2000 человек. Что касается самого исторического здания, в котором долгое время велась торговля популярными на всю Россию минеральными водами, в межвоенный период в нём расположились кинотеатр, фармацевтический склад, дом культуры и детский сад. В число увеселительно-развлекательных заведений, находившихся на территории Верманского парка, также входили разбросанные по всему сектору парка киоски со свежими фруктами и соками, также пользовавшиеся популярностью у горожан; небольшой ресторан, отдельный зал для прослушивания современной музыки и танцев.

Глобальная реконструкция парка

Тридцатые годы XX века прошли под знаменем комплексной реконструкции Верманского парка. В первую очередь, был назначен исполнитель работ по реконструкции, им стал директор государственного предприятия «Рижские сады», садовник-дизайнер, мастер ландшафтной архитектуры, Андрей Зейдакс, который долгое время обучался у Куфальдта, первого реорганизатора Верманского парка. На протяжении десятилетия он работал над парком: расширил дорожки для променадов, засеял обширные газоны, был высажен ряд многолетних растений и кустарников, была построена новая эстрада вместо старой, но легендарной, сцены. Также Зейдакс занялся устройством детских игровых площадок и разбил новый розарий вместо прежнего. Работы по облагораживанию Верманского парка продолжались в общей сложности до 1940 года.

Советский период, новое имя, новые памятники

В июле 1950 года парк был переименован в парк имени Сергея Мироновича Кирова и здесь был установлен бюст Сталина. Рядом с ним на месте обелиска Верман между каменными львами (скульптор Аугуст Фольц) в июне 1952 года был открыт бюст Кирова работы скульптора Гриншпуна. В 1954 году этот бюст был заменен на новый, изготовленный скульптором Владимиром Владимировичем Рапикисом. В 1991 году бюст был демонтирован, а парку было возвращено прежнее название. В 1985 году был установлен памятник известному собирателю дайн, одному из основателей идейного движения младолатышей Кришьяну Барону (скульптор Леа Давыдова-Медене, архитектор Асарис), который можно наблюдать и в наши дни. Всего на данный момент в Верманском парке произрастает 10 местных видов деревьев (среди них и граб обыкновенный), и к тому же более 70 интродуцированных древесных видов (такие как маньчжурский орех, ясенелистная ланина).

«Безымянный» памятник маркизу Паулуччи

На территории парка находится также «загадочный» «безымянный» памятник градоначальнику-основателю парка, который более известен под названием «стела Паулуччи». Сперва этот памятник был установлен в так называемом Малом Верманском парке (на его месте в наше время возвышается массивное здание Кабинета министров ЛР). Памятуя о крайне отрицательном отношении Филиппа Осиповича к тому, чтобы горожане устанавливали ему именные памятники при жизни и после его смерти, в 1851 году была создана стела с красноречивой и исчерпывающей надписью «В память о 22 октября 1812 года». Хитрость заключалась в том, что в этот день будущий рижский градоначальник в буквальном смысле слова (после разрушительного летнего пожара 1812 года) «по горячим следам» прибыл во вверенный ему город. С этим «обтекаемым» памятником произошёл занимательный куръёз, запомнившийся работникам рижского сыска: в 1880 году в один утренний день памятник был обнаружен опрокинутым, а под разрытым основанием был обнаружен взломанный ящик, в котором были сохранены памятные документы, где перечислялись заслуги и достижения Паулуччи на посту градоначальника. Оказалось, что неудавшиеся похитители заподозрили, что под стелой в момент закладки зарыли соблазнительный клад. После ликвидации Малого Верманского парка в связи с началом строительства Кабмина памятник был перенесён сперва на склад, а затем его установили недалеко от фонтана и эстрады в Большом Верманском парке.

Мемориальный знак маркизу Филиппо де Паулуччи (1779−1849), генерал-губернатору Видземе и Курземе (1812−1829).

Копия установлена в Верманском парке в 2003 году. Подарок Евгения Гомберга Риге.

Установление памятника шахматному гению Талю

В 2007 году была достигнута договорённость об установлении в парке памятника Восьмому чемпиону мира рижанину Михаилу Нехемьевичу Талю. Будущий основатель романтического направления в шахматах и победитель порядка 40 международных шахматных соревнований в нежном возрасте после получения от матери 8 копеек на мороженое бежал в Кировский парк и исправно проигрывал эти деньги многоопытным сеньорам, тем самым оттачивая своё шахматное мастерство, постоянно вызывая на шахматные дуэли заведомо более сильных и опытных противников, что, видимо, и предопределило его успех в дальнейшем, хотя и заставляло маленького Таля страдать от отсутствия мороженого. В настоящее время эта славная советская традиция устраивать шахматные баталии на эстраде Верманского парка сохранилась, хотя игроков по сравнению с прошлым периодом стало гораздо меньше. Тем не менее именно Верманский парк продолжает ассоциироваться у рижан с непотопляемым демократичным шахматным клубом под открытым небом.

Ряд других памятников

Что касается памятника самой вдовы губернского предпринимателя госпожи Эбель-Верман, то памятник ей восстановили в 2000 году. Можно отметить ещё два занимательных памятника, которые обрамляют территорию парка с внешней стороны и расположены у ограды. В первую очередь, это располагающийся напротив гостиницы «Европа Ройял» (бывший дом единственной в период первой независимости латвийской «олигархической» четы Беньяминов) памятник единственному лауреату Нобелевской премии родом из Риги, отцу-основателю направления физико-химии остзейцу Вильгельму Оствальду. Второй памятник, который традиционно вызывает заинтересованность у прохожих (практически всегда у подножия памятника дежат цветы) и гостей города — это памятник скандально известному и эпатажному фотохудожнику Карлису Падегсу. Самый любвеобильный и утончённый рижский мастер фотоискусства периода конца 20-х — начала 30-х годов прошлого века (достаточно упомянуть о его в высшей степени эпатажном автопортрете в роскошном кресле обнажённый с шикарным красным шарфом вокруг шеи и гениталий, созданном в 1933 году совместно с живописцем Валдисом Калнрозе) стоит в импозантной позе пресытившегося жизнью романтика. Памятник, выполненный к 1998 году скульпторами Андрисом Варпой и архитектором Арно Хенрихсоном находится напротив здания Рижского латышского общества (в простонародье именуемое «Мамочкой»).

Литература

• Dāvidsone Irēna. Dekoratīvā skulptūra Latvijas parku un dārzu ainavā / Irēna Dāvidsone ; Latvijas PSR Zinātņu akadēmijas Botāniskais dārzs. — Rīga : Zinātne, 1973. — 37, [2] lpp.
• Dāvidsone Irēna. Rīgas dārzi un parki / Irēna Dāvidsone. — Rīga : Liesma, 1988. — 157, [2] lpp. ISBN 5-410-00382-9
• Kāvere, Anne. Rīgas dārzu arhitekts Georgs Kūfalts / Anne Kāvere; no igauņu val. tulk. un priekšv. sarakst. Marika Muzikante. — Rīga : Jumava, 2007 : 186.-[194.]lpp. ISBN 9789984383491
• Koki un krūmi Latvijas lauku parkos : [monogr.] / aut.kol.: Raimonds Cinovskis, Ilze Janele, Inta Skujeniece, Andris Zvirgzds ; Latvijas PSR ZA Botāniskais dārzs. — Rīga : Zinātne, 1974. — 346, [1] lpp.
• Kolbergs Andris. Rīgas grāmata : Rīgas centra parki un bulvāri, eklektikas jeb historisma stila celtnes, Rīga — jūgendstila metropole / Andris Kolbergs. — Rīga : Jāņa sēta, 1999. — 140 lpp. : il. ISBN 9984-07-140-5
• Rīga — parku pilsēta (Riga the city of gardens) / tulk. Kārlis Streips; zin. red. Ieva Jansone; māksl. Uldis Sosnovskis; sērijas red. Imants Ziedonis. — Rīga : Jumava, 1999. — 114, [6] lpp. : il. — (Savpatna vērtība Latvijā = Unique heritage of Latvia). — Bibliogr.: 114.lpp. — Teksts paral. latviešu un angļu val. ISBN 9984-05-227-3
• Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 537-538. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.

Ссылки

• [www.citariga.lv/?page=303&id=2&part=10&lng=2 Верманский парк на портале «Другая Рига»]
• [www.360cities.net/image/vermanes-darzs-riga#-157.56,0.49,50.0 Панорама Верманского парка]

Отрывок, характеризующий Верманский парк

Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.