Эспланада (Рига)

</tt>

</tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

Эспланада латыш. Esplanāde
56°57′16″ с. ш. 24°06′52″ в. д.56.95444° с. ш. 24.11444° в. д. / 56.95444; 24.11444
Страна	Латвия Латвия
Местонахождение	Рига
Площадь	8,7 га
Эспланада

Эсплана́да (латыш. Esplanāde) — парк, расположенный в центре Риги между улицами Элизабетес, Кришьяня Валдемара, бульварами Бривибас и Калпака.

Ранний период истории

Место, в котором располагается современный парк, традиционно отличалось песчаным холмистым рельефом. Песчаные холмики, окружавшие город и реку Ригу, протекавшую вдоль крепостной стены по улице Кузнечной, предопределили многие топонимы: Большая песчаная дорога, Песчаный бастион (на его месте сейчас Бастионная горка), Песчаная (в будущем Пороховая) башня. В частности, следует отметить важный для истории Риги холм Куббе, название которого восходит к имени предводителя ливов Каупо, согласившегося некогда сотрудничать с немецкими завоевателями и принявшего христианство. Этот холм располагался приблизительно там, где теперь возвышается монументальное неоготическое здание Латвийской Академии художеств, отличающееся строгими упорядоченными формами (фигурировало на заднем плане в первой серии фильма о Шерлоке Холмсе «Приключения Шерлока Холмса и Доктора Ватсона» во время совместной прогулки сыщиков по лондонскому парку, роль которого исполнила рижская Эспланада).

Холм Куббе был срыт в период правления Екатерины II, в 1783—1784 годах, когда инспектором системы рижских укреплений был генерал-майор Иван Голенищев-Кутузов. Было решено, что холм представляет собой опасность при потенциальной осаде города вражескими войсками; ещё в 1621 году армия легендарного шведского короля-полководца Густава II Адольфа успешно атаковала рижскую крепость, воспользовавшись выгодной высотой. В настоящее время археологам гораздо сложнее выяснить, насколько древним было вендское поселение на территории Риги, поскольку многие объективные данные канули в Лету вместе со срытым холмом Куббе.

Некогда ещё Эрик Дальберг, в бытность генерал-губернатором Шведской Ливонии, после всколыхнувшего общественность визита Великого Посольства в апреле-марте 1697 года, повелел срыть неблагонадёжный холм — этот приказ он вынужден был повторять ещё на протяжении двух лет: лень и нерасторопность помешали своевременно исполнить приказ Дальберга, напуганного личностью Петра Первого, неформально под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова возглавлявшего посольство вместе с Лефортом.

Город в период средневековья сохранил этот участок территории за крепостными стенами. Официально в состав города крепости он входить не мог — в этом заключается суть эспланады как свободного элемента крепостной системы города — открытого пространства, расположенного между крайними участками защитного укрепления и первыми домами, находящимися на территории пригородов.

Первые поселенцы

В то же время жители, которые за какие-либо правонарушения подвергались изгнанию (лишению гражданства, то есть статуса жителя города-крепости) за пределы крепостной стены, имели обыкновение селиться у песчаных горок, недалеко от городских ворот. Там же они довольно успешно налаживали собственный бизнес, ведя нелегальную торговлю с крестьянами, приезжавшими в город с целью сбыта продукции. Согласно закону, ратифицированному рижским магистратом, только горожане имели право перекупать товары, привозимые сельскими жителями в город. По этой причине ратманы снарядили бригаду квалифицированных домоломов, которые в 1543 году сровняли с землёй «кустарное» поселение свободных торговцев, не вняв их просьбам о милосердии. Следует отметить, что такие «самопальные» строения, которые примыкали к наружней стороне городских укреплений, несколько раз уже беспощадно уничтожались согласно приказам ревнивых ратманов. Позже дома отстраивались жителями этого «невидимого посёлка», так что бороться со свободными торговцами-«небюргерами» было достаточно непросто. Наконец, в 1772 году деревянные дома были снесены за один день с категорическим запретом их отстраивать заново. Тогда-то и образовалась незастроенная свободная полоса. Именно этот год можно считать годом рождения визитной карточки рижского центра — эспланады, правда, в значении компонента фортификационной системы, а не в современном значении парка.

Становление

После несостоявшегося наполеоновского нашествия на Ригу, когда по ложной тревоге были преданы огню 782 здания, а 6500 человек остались без крыши над головой, эспланада временно теряет свой стратегическое значение, однако уже после принятия маркизом Паулуччи плана по восстановлению рижских предместий восстановленная эспланада стала функционировать как «экзерцирплац». На ней постоянно проводились тренировки кавалерии, военные парады, демонстрировалось новое вооружение; среди мирных, пацифистских мероприятий можно отметить зимние ярмарки, а также роскошное празднование бедными и ближе к бедным слоями населения Умуркумурса в осенние сезоны — этот праздник был связан с периодом польско-шведской войны, особенно тяжёлой для крестьянских хозяйств в 1601—1608 годы, которых ждало неминуемое разорение, так как в пылу войны за господство в Ливонии с ними мало кто считался. В связи с установившейся традицией холм Куббе, носивший также названия Рижский и Яковлевский, в народе часто именовался «Hungerkummerberg», вокруг него был разбит лагерь беженцев, многие из которых более десяти лет спасались от военного террора под стенами города-крепости. Позже вокруг холма устраивались широкомасштабные народные гуляния, возле него ставили столб, тщательно натёртый цветным мылом, на самом верху размещались подарки. Получить их мог самый ловкий, которому удавалось вскарабкаться до вершины.

В 1843 году Эспланада приобретает название Марсово поле (см. аналогичные значения Марсова поля). В 1858 году территория снова меняет название на Парадную площадь. Военное ведомство долгое время сохраняло запрет на застройку, однако и ни в коей мере не хотело отменять кавалерийские и пехотные парады и тренировки, порядком поднадоевшие жильцам капитальных жилых домов, которые в изобилии появлялись в окрестностях во второй половине XIX века (особенно когда раздавались ружейные залпы и фейерверки). Трижды на Эспланаде проводились Балтийские выставки достижений сельского хозяйства (1865, 1871 и 1899 годов), что в какой-то степени обеспечивало поддержание (во всяком случае, не окончательное падение) репутации этого пресловутого участка территории.

Изменение статуса

26 декабря 1875 года было инициировано строительство нового кафедрального православного собора в неовизантийском стиле по проекту выпускника Санкт-Петербургской Академии Художеств Роберта Пфлуга. Таким образом, только для культового здания, главного православного храма Прибалтийских губерний высшей властью было сделано исключение в вопросах застройки Эспланады. Вскоре был дипломатично отвергнут запрос о строительстве на ней биржевой школы. Тем не менее требовалось изыскать пространство ещё и для строительства художественного музея, осуществлять которое должен был остзейский архитектор доктор Вильгельм Нейман. Городские власти во главе с градоначальником Людвигом Керковиусом рассматривали вопрос о продлении Церковной улицы (ныне улица Базницас) через территорию Эспланады с жилой застройкой, которая окружила бы Христорождественский собор, с обеих сторон от которого должны были быть образованы переулки.

В середине марта 1900 года была созвана специальная комиссия для решения без преувеличения «наболевшего» вопроса о статусе зоны Эспланады. Опираясь на жалобы небедных жильцов, роскошные эклектичные дома которых примыкали к зелёной зоне Бульварного кольца, формируя его ансамбль, представители городского совета предложили высшим чинам военного ведомства заброшенные территории вдоль Петербургского шоссе или многочисленные пустыри Митавского форштадта (Задвинье) для организации тренировочных маршей. Из восьми членов комиссии шестеро находились в генеральском звании, так что скромные голоса двоих «штатских» как будто бы должны были потонуть в безапелляционных возражениях. Пока так оно и произошло.

В середине августа 1901 года на Эспланаде состоялась торгово-промышленная выставка, размещённая в сорока павильонах, выполненных в стиле модерн, который пока не был настолько привычен в Риге, как в некоторых европейских городах, где он к началу XX века успел завоевать высокие позиции. Автор павильонов — городской архитектор Макс Шервинский, отец известного латвийского церковного зодчего Латгалии Владимира Шервинского.

За некоторое время до открытия знаковую для судьбы Эспланады выставку посетил министр торговли Российской империи, который был настолько доволен зрелищем, что поспособствовал росту финансовых дотаций губернскому центру на развитие промышленной программы. Его визит оказал прямое влияние на статус эспланадной зоны — 10 января 1902 года был частично ликвидирован принцип «неприкасаемости» Эспланады, и началось постепенное озеленение участка в центре города. Очень скоро после этого был полностью снят запрет на застройку и введён запрет на парады, что позволило очень многим наконец-то вздохнуть спокойно. Тем не менее военным чинам было сделано некоторое послабление: кавалерии была отведена аллея верховой езды (современная улица Реймерса, на которой располагается здание Латвийского МВД, переходившая в улицу Сколас. В центре Эспланады был разбит парк (проект насаждений был разработан мастером садово-паркового дизайна Георгом Куфальдтом), по бокам действовали два фонтана — каждый рабочий день и субботу по два часа, по воскресеньям и по праздникам — три часа.

Тогда же наконец новый мэр Джордж Армистед дал разрешение на строительство здания для нужд Рижского биржевого училища (было готово в 1905 году; строилось Вильгельмом Бокслафом три года). В этом же году Нейман по соседству отстраивает нещадно критикуемый искусствоведами («неуклюжий эклектиозавр») Художественный музей, бессменным директором которого является до 1919 года. Таким образом, на Эспланаде уже три здания — их число не увеличилось до наших дней.

Захоронение коммунаров

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

После образования Советской Латвии 14 января 1919 года на Эспланаде прошла массовая демонстрация, в ходе которой как раз за кафедральным Христорождественским собором были торжественно захоронены 27 коммунаров. Демонстрация началась от больницы Красного креста (ныне закрыта и не функционирует), находившейся в Гризинькалнсе, на улице Яня Асара, 3. Тогда же территория вместе с парком и площадью была переименована в парк Коммунаров. Новое название комплекса было объявлено Петром Стучкой на памятном митинге в этот же день.

4 ноября 1920 года, после провозглашения Латвийской Республики, останки коммунаров были перенесены на Братское кладбище; Эспланаде было возвращено прежнее историческое название.

В период с 1920 по 1940 годы

С начала 1920-х годов Эспланада стала местом проведения Праздников песни и танца. Кстати, третий по счёту праздник песни и танца состоялся на Эспланаде ещё в 1888 году. Таким образом, можно говорить о попытках упрочения традиции.

После государственного переворота 15 мая 1934 года Карлис Улманис вернул Эспланаде прежние функции: здесь стали проводиться военные парады и демонстрации. Площадь же была переименована в площадь Единства (латыш. Vienības laukums), что также соответствовало идеологическому содержанию того времени.

Тем не менее, многие старожилы с ностальгией вспоминали рождественские ярмарки, которые устраивались на Эспланаде с изобилием кондитерских изделий (пряников, сахарной ваты и особенно вкуснейшего в городе мороженого). На Эспланаде размещался в зимнее время самый известный городской каток. Здесь же действовал ёлочный базарчик, увеселительно-развлекательные заведения (например, тир, традиционно пользовавшийся популярностью во все сезоны).

Эспланада в советский период

После восстановления советской власти в Латвии Эспланада вновь стала называться парком Коммунаров.

Здесь проходили два первые Праздника песни Советской Латвии (1948 и 1950 годов). Многотысячный хор располагался на специально построенной для этого события временной эстраде.

К началу 1950-х была разработана система регулярной планировки, во многом отражавшая концепцию советского парка культуры и отдыха. Над осуществлением проекта работал архитектор Карлис Плуксне и мастер садово-паркового искусства Альфред Капаклис. Были поставлены фонари, новые фонтаны, проведены дорожки с бетонным покрытием, бордюры, регулярно оформленные газоны; были добавлены новые для парка древесные породы.

Планировалось воздвигнуть памятник И. В. Сталину, был готов постамент и модель семиметровой скульптуры, созданной известными латвийскими скульпторами Александрой и Янисом Бриедисами. От идеи отказались после доклада «О культе личности и его последствиях» на ХХ съезде КПСС в 1956 году. Ныне фундамент памятника находится под слоем земли, над ним ещё в 1956 году был разбит розарий.

Парк Коммунаров был поделен на два композиционных сектора: один начинался со стороны улицы Элизабетес (в то время — Кирова), там акцент сделан на зелёные насаждения (стриженые живые изгороди, партер); другой расположен со стороны улицы Бривибас (в то время — улица Ленина), с фонтанами и памятником Райнису.

План центральной части Риги, 1954 год

	_____________________________________________________
	— Район рижского Парка Коммунаров план 1954 года
	— в настоящее время называется — Парк Эспланада
	______________________________________________________
	— А — Памятник Ленину, арх. Э. Шталберг,  — скульпторы В. Боголюбов и В. Ингал (1950)
	— Б — Памятник Сталину, Алекс. и Янис Бриедис,  — утверждённый к осуществлению проект (1953)
	— В — Здание Академии Художеств Латвийской ССР,  — архитектор Вильгельм Бокслаф (1903)
	— Г — Памятник Свободы, архитектор Э. Е. Шталберг,  — скульптурные композиции — Карлис Зале (1935)
	— Н — Здание Совета министров Латвийской ССР,  — ныне здание Кабинета министров Латвии (1954)
	_______________________________________________________

Памятники

В 1912 году, в честь столетнего юбилея победы в Отечественной войне, было решено установить памятник известному земляку Михаилу Барклаю-де-Толли (подробнее см. Памятник Барклаю-де-Толли). В начале 1915 года памятник был снят с постамента и отправлен в глубь России — в ходе операции по эвакуации ценностей из Риги, ввиду приближения к ней линии фронта. Дальнейшая история памятника до настоящего времени неизвестна.

С противоположной стороны (прямо по оси симметрии) было решено поставить памятник другому известному земляку, выдающемуся военному инженеру периода Крымской войны Эдуарду Тотлебену (один из обрамлявших Эспланаду бульваров носил его имя). Этот проект не был осуществлён также из-за наступления Первой мировой войны.

11 сентября 1965 года, в честь столетия со дня рождения Райниса, был открыт памятник поэту (скульптор Карлис Земдега, архитектор Дзинтарс Дриба). В этот же день торжественно, с размахом были проведены первые в истории Латвии Дни поэзии.

Через некоторое время на площади были установлены бюсты, посвящённые павшим коммунарам.

Сегодня

После очередной смены идеологических вех историческое название Эспланады вернулось к парку. Десять гранитных бюстов коммунаров были убраны; в 2002 году на постаменте, пустовавшем около 90 лет, была восстановлена копия памятника Барклаю-де-Толли (в роли мецената выступил латвийский предприниматель Евгений Гомберг).

В 2006 году в секторе со стороны улицы Элизабетес был установлен памятник Оскару Калпаксу (автор — современный латвийский скульптор Глеб Пантелеев), выполненный в символическом ключе.

Площадь

Площадь парка — 8,7 га. В нём произрастают 10 местных видов деревьев и кустарников (например, граб обыкновенный), а также 82 редких типа, интродуцированных Альфредом Капаклисом (в том числе сорт лесного бука Antropunicae и амурский бархат).

Литература

• Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 380-381. — 880 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.

Отрывок, характеризующий Эспланада (Рига)

Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.