Джуна

Джуна
Евгения Ювашевна Давиташвили
Имя при рождении:	Евгения Ювашевна Сардис (ассир. - Джуна Бит-Сардис)
Род деятельности:	целитель, астролог, поэт
Дата рождения:	22 июля 1949(1949-07-22)
Место рождения:	село Урмия, Курганинский район, Краснодарский край, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР→ Россия Россия
Дата смерти:	8 июня 2015(2015-06-08) (65 лет)
Место смерти:	Москва, Россия
Награды и премии:

Джу́на (Евге́ния Юва́шевна Давиташви́ли) (22 июля 1949, с. Урмия, Краснодарский край — 8 июня 2015, Москва) — советская и российская целительница, астролог, президент общественной организации «Международная академия альтернативных наук». По собственному утверждению, являлась обладателем ряда наград, сертификатов и патентов, представленных для ознакомления на её официальном сайте.

Биография

Родилась 22 июля 1949 года на Кубани в селе Урмия Краснодарского края в семье эмигранта из Ирана Юваша Сардиса (по некоторым сведениям, отец носил фамилию Саркисов) и потомственной казачки Анны Григорьевны. Проучившись два года в Ростовском техникуме кино и телевидения, бросила его и уехала в Москву. По другой версии, окончила Ростовский медицинский техникум и получила распределение в Тбилиси, где познакомилась с будущим мужем, Виктором Ираклиевичем Давиташвили.

В Тбилиси её знали как целительницу влиятельные люди, артисты, художники, поэты. В 1980 г. председатель Совета министров Грузинской ССР Зураб Патаридзе посоветовал главе Госплана СССР Николаю Байбакову пригласить Джуну для лечения жены Байбакова, которой не могла помочь официальная медицина. Джуна прибыла в Москву. Своей властью Байбаков зачислил Джуну экспертом в ведомственную поликлинику. 16 августа 1980 года журналист Лев Колодный опубликовал о ней статью в газете «Комсомольская правда», после чего Джуна стала всесоюзно знаменитой. Она была принята на работу старшим научным сотрудником в Институт радиотехники и электроники имени В. А. Котельникова Российской академии наук (ИРЭ). В нём была создана лаборатория «Физические поля биологических объектов», изучавшая «эффект Джуны».

Евгения Давиташвили проходила обследование в физической лаборатории ИРЭ со сверхчувствительными приборами.

Председатель Комиссии по борьбе с лженаукой академик РАН Эдуард Кругляков, упоминая это обследование, писал: «Вы, конечно, помните, что писала пресса: Джуна одним движением руки могла заставить розу распуститься, могла ставить правильный диагноз по фотографии больного, перемещать предметы, не прикасаясь к ним, и т. д… Что же оказалось? Джуна — не более чем массажистка высокой квалификации, но для исцеления больных этого мало».

Проживала в Москве по адресу Большой Николопесковский переулок, дом 3, там же вела приём посетителей. В 1990 году организовала Международную академию альтернативных наук, а в июне 1994 года была на 5 лет избрана проректором Открытого Международного университета нетрадиционной медицины в Коломбо — организации, созданной выходцами из Советского Союза.

В 1986 году находилась в непродолжительном браке с Игорем Матвиенко.

В 1989 году Госкомитет по делам изобретений и открытий выдал ей авторское свидетельство на целительство «бесконтактным массажем».

В 1995 году приняла участие в выборах в Государственную Думу в составе «Блока Джуны», первая тройка — Евгения Давиташвили (Джуна), Андрей Волков, Александр Панкратов-Чёрный, Александр Левшин, в региональную группу входили Александр Иванович Лебедь (полный тёзка генерала Лебедя), Юрий Захаров, Алексей Кадочников. Платформа блока имела общедемократический характер: «приоритет общечеловеческих ценностей при условии сохранения национальных особенностей». Это был второй из блоков на этих выборах, состоящий из мифических организаций, возглавляемых помощниками депутата Госдумы первого созыва Андрея Волкова, против которого в 1994 году было возбуждено уголовное дело по ст. 147 часть 3 — мошенничество и вымогательство. Блок набрал 0,47 % голосов избирателей.

В 1997 году провозгласила себя царицей ассирийского народа.

Помимо целительства Джуна активно занималась творчеством: рисовала, писала стихи, рассказы, выступала на сцене вместе с Игорем Тальковым и Андреем Державиным. Джуна являлась автором текста песни Ирины Понаровской «Знаю: любил», ставшей лауреатом фестиваля «Песня-86». Зимой 2001 года, сын Джуны погиб в пьяной драке, в сауне. Хотя многие журналисты оглашали версию об автокатастрофе, этот факт является не больше, чем выдумкой. . После смерти сына жила затворницей.

Джуна скончалась в Москве 8 июня 2015 года на 66 году жизни. По утверждению актёра Станислава Садальского, перед смертью Джуна два последних дня пробыла в коме. 13 июня похоронена на Ваганьковском кладбище рядом с могилой её сына.

Награды

• Орден Дружбы народов (14 февраля 1994) — за заслуги по оказанию помощи в лечении и психологической реабилитации участников войны и активную общественную деятельность.

Легенды о Джуне

По утверждениям некоторых СМИ (а также интервью), в разное время пациентами Джуны являлись Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, художник Илья Глазунов, киноактёры Джульетта Мазина, Роберт де Ниро, Марчелло Мастроянни, кинорежиссёры Андрей Тарковский и Федерико Феллини. Однако официальные подтверждения факта участия в лечении отсутствуют. В воспоминаниях лечащих врачей и медсестёр Джуна не упоминается. По свидетельству Михаила Буянова, «координатор лечения Брежнева Евгений Чазов не раз отмечал, что о приглашении каких-то народных целителей и знахарок никогда даже разговора не было». С другой стороны, директор ИРЭ академик Юрий Гуляев рассказывает:

Вызывает меня и Велихова Гурий Иванович Марчук. Он в то время был председателем Комитета по науке и технике и зампредом Совета Министров. Говорит нам, что у него состоялся разговор с Брежневым. Тот попросил разобраться с Джуной: лечит она Генсека или калечит. Приглашает нас Кириленко, которому Брежнев очень доверял. Он спрашивает: «Что нужно?» Женя Велихов хорошо знал ситуацию в ЦК, а потому сразу же сказал: нужно по миллиону долларов и по десять миллионов рублей. Что удивительно, но деньги нам сразу же дали. И мы начали этой проблемой заниматься очень серьёзно.

Также утверждалось^{[неавторитетный источник? 3245 дней]}, что она имела множество наград, включая звание Героя Социалистического Труда, медаль ООН «За укрепление мира», орден «Женщина мира и справедливости, соединяющая дух человечества», именную медаль «За отвагу», звание генерал-полковника медицинской службы. 12 января 1993 года совет ветеранов «в знак признательности за многолетнюю заботу о воинах-афганцах и в знак будущего сотрудничества» «присвоил» Джуне почётное звание «генерал-полковника медицинской службы» с правом ношения формы. Однако официальное подтверждение всем этим награждениям отсутствует.

По словам вице-президента Ассоциации ветеранов спецслужб «Беркут», историка, генерала в отставке Валерия Малеванного, в начале 1980-х годов Джуна проводила тестирование офицеров внешней разведки в центре парапсихологии мозга человека ГРУ. Он же утверждает, что орден Дружбы народов в 1994 г. она получила якобы за содействие подписанию иностранными партнёрами соглашений о разделе продукции «Сахалин-1» и «Сахалин-2» на выгодных для России условиях.

В 2013 году начались съёмки телесериала «Джуна», основанного на её биографии. В главной роли — Лаура Кеосаян, режиссёр — Вадим Островский.. Вышел на экраны в сентябре 2015 года.

Публикации

• Джуна. Слушаю свои руки. — М.: Физкультура и спорт, 1988.
• Джуна. Поэзия и живопись Книга-миниатюра. — Приложение к журналу «Полиграфия» № 3, 1989.
• Джуна. Бесконтактный массаж. Профилактическая методика. — М.: Физкультура и спорт, 1989.
• Песни Джуны. Сборник. — Советский композитор, 1990.
• Давиташвили Е. Ю. Я — Джуна. — Ростов-на-Дону: Редакция журнала «Дон», 1990. — 208 с. — ISBN 5-7509-0208-0.

Литература

• Кузник Б. И. Джуна, Кашпировский и другие.
• Мозжухин, Андрей [rusplt.ru/sub/ratings/kuda-uhodyat-magi-13473.html Куда уходят маги] // Русская планета. — 09.10.2014.
• Муляров Е. Джуна. — АСТ, Олимп, 1999. — ISBN 5-7390-0855-7, ISBN 5-237-01653-7.
• Руденко, Борис [www.nkj.ru/archive/articles/4378/ Феномен Юрия Горного. Ч. 3] // Наука и жизнь. — 2004. — № 3.

Ссылки

• [djuna.ru/ Официальный сайт Давиташвили Евгении Ювашевны]
• [www.peoples.ru/medicine/psychology/juna/ Биография]
• [moscowwriters.ru/TVOR-P/d/djuna/djuna-tv.htm Джуна на сайте Московских писателей]

Отрывок, характеризующий Джуна

– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.