Женская сборная Германии по волейболу
Поделись знанием:
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
| Сборная Германии | |
 | |
| Конфедерация | |
|---|---|
| Национальная федерация | |
| Первый официальный матч | |
| Место в рейтинге FIVB |
11-е[1] |
| Тренер |
|
| [www.federvolley.it Официальный сайт] | |
| Спортивные награды | ||
|---|---|---|
| Гран-при | ||
| Бронза | 2002 | |
| Бронза | 2009 | |
| Чемпионаты Европы | ||
| Бронза | Италия 1991 | |
| Бронза | Турция 2003 | |
| Серебро | Сербия/Италия 2011 | |
| Серебро | Германия/Швейцария 2013 | |
| Евролига | ||
| Золото | 2013 | |
| Серебро | 2014 | |
Женская национальная сборная Германии по волейболу (нем. Deutsche Volleyballnationalmannschaft der Frauen) — представляет Германию на международных соревнованиях по волейболу. Управляющей организацией выступает Немецкий волейбольный союз (Deutscher Volleyball Verband — DVV) .
Содержание
История
Вскоре после объединения Германии в 1991 году произошло слияние волейбольных федераций двух немецких государств — ГДР (Deutscher Sportverband Volleyball der DDR — DSVB) и ФРГ (Deutscher Volleyball Verband — DVV) — в единый Немецкий волейбольный союз. Тогда же была образована и женская волейбольная сборная объединённой Германии, в том же году принявшая участие в прошедшем в конце сентября — начале октября в Италии чемпионате Европы. В своём первом матче на турнире 28 сентября в Бари немецкая команда обыграла сборную Румынии со счётом 3:1. В дальнейшем в своей группе сборная Германии заняла второе место, выйдя в полуфинал, где уступила сборной СССР 0:3, но в матче за «бронзу» переиграла команду Италии 3:1. 3-е место не гарантировало немецким волейболисткам участие в Олимпиаде-1992, так как по итогам чемпионата Европы на олимпийский волейбольный турнир квалифицировались только две команды.
Говоря о составе объединённой сборной Германии следует отметить, что подавляющее большинство игроков в ней (9 из 12) составили волейболистки, выступавшие ранее за сборную ГДР, которая на протяжении четырёх предшествующих чемпионатов Европы неизменно становилась победителем (1983 и 1987) или серебряным призёром (1985 и 1989)[2]. Наиболее выдающимися игроками из этой когорты были двукратные чемпионки Европы А.Радфан, М.Арльт, У.Штеппин (Ольденбург), Г.Науман (Йенсен), чемпионка континента С.Ламе. Главным тренером сборной Германии назначен прежний наставник сборной ГДР Зигфрид Кёлер. Сборная ФРГ за всё время участия в европейских первенствах ни разу не входила в число призёров.
В 1994 году сборная Германии дебютировала на мировом первенстве, проходившем в Бразилии. Немецкие волейболистки дошли до четвертьфинала, где уступили сборной Кубы, бесспорному лидеру мирового женского волейбола 1990-х годов. В утешительных матчах немки обыграли команды Китая и США и заняли итоговое 5-е место.
В январе 1996 года на проходившем в Бремене европейском олимпийском отборочном турнире команда Германии стала первой, опередив сборные России, Нидерландов и Хорватии, и обеспечила себе участие в том же году в Олимпийских играх. Сам же олимпийский дебют для немецкой сборной сложился неудачно. Одержав лишь две победы в 6 проведённых матчах, Германия стала только 8-й.
В 1997 году в сборной произошло значительное обновление состава. Из прежних волейболисток бывшей сборной ГДР в национальной немецкой команде осталась только С.Ламе. Всё это не замедлило негативно сказаться на результатах. На Евро-97 сборная Германии даже не смогла выйти из предварительной группы, из 5 сыгранных матчей проиграв в 4-х. Та же участь ждала немецких волейболисток и на чемпионате мира 1998, где они проиграли все три матча группового раунда. После этого главный тренер Кёлер покинул свой пост.
В 1999 году новым наставником сборной Германии назначен корейский специалист Ли Хи Ван. Под его руководством молодая немецкая национальная команда вновь вошла в число сильнейших на европейском и мировом уровне. Лидирующие позиции в сборной заняли такие игроки как Т.Харт, К.Черлих, А.Грюн, Х.Пахале, К.Бенеке, А.Буагаа, К.Радцувайт и другие. В 1999 Германия дошла до полуфинала чемпионата Европы, через год стала 6-й на Олимпиаде в Сиднее, в 2002 выиграла «бронзу» Гран-при, а в 2003 после 12-летнего перерыва стала призёром европейского первенства, завоевав бронзовые медали. Правда между двумя последними турнирами вклинилась досадная неудача на домашнем первенстве мира 2002 года, где сборная Германии не смогла выйти даже в четвертьфинал.
После некоторого подъёма результатов команды, произошедшего в 1999—2003 годах, далее в её игре начался спад. Выиграв в январе 2004 европейскую олимпийскую квалификацию, в которой приняли участие все ведущие сборные Европы, на самой Олимпиаде в Афинах сборная Германии оказалась за бортом турнира уже после предварительной стадии. Через год на чемпионате Европы немки также не смогли выйти из группы. Лишь 11-е место на мировом первенстве 2006 года привело к переменам в тренерском штабе национальной команды Германии. На посту наставника сборной Ли Хи Вана сменил итальянский тренер Джованни Гуидетти.
Под руководством нового тренера сборная Германии на протяжении нескольких лет значительно обновила свой состав. На ведущие роли в ней вышли К.Вайсс, К.Фюрст, М.Козух, К.Сушке, Х.Байер, М.Бринкер, М.Апитц, Л.Томсен, Л.Дюрр. Лучшими результатами немецкой национальной команды после 2006 года стали серебряные медали чемпионатов Европы 2011 и 2013, «бронза» Гран-при 2009 и победа в Евролиге 2013. К неудачам следует, прежде всего отнести непопадание сборной Германии на Олимпийские игры 2008 и 2012.
С 2015 года главным тренером женской сборной Германии является итальянский специалист Лючано Педулла, сменивший на этом посту другого итальянца — Джованни Гуидетти. Сезон-2015 под руководством нового наставника не принёс национальной команде успехов — на Гран-при немецкие волейболистки остановились в шаге от попадания в финальный этап (7-е место), а на чемпионате Европы и Европейских играх выбыли из борьбы на четвертьфинальной стадии.
Результаты выступлений и составы
Олимпийские игры
- 1992 — не квалифицировалась
- 1996 — 8-е место
- 2000 — 6-е место
- 2004 — 9—10-е место
- 2008 — не квалифицировалась
- 2012 — не квалифицировалась
- 1996: Сусанне Ламе, Таня Харт, Констанс Радфан, Сильвия Ролл, Уте Штеппин, Карин Хорнингер, Инес Пианка, Кристина Шульц, Клаудия Вильке, Нэнси Селис, Грит Науман, Ханка Пахале. Тренер — Зигфрид Кёлер.
- 2000: Сусанне Ламе, Беатрис Дёмеланд, Таня Харт, Керстин Черлих, Сильвия Ролл, Кристина Бенеке, Аня-Надин Питрек, Кристина Шульц, Юдит Флемиг, Ханка Пахале, Ангелина Грюн, Юдит Сильвестер. Тренер — Ли Хи Ван.
- 2004: Таня Харт, Керстин Черлих, Юлия Шлехт, Корнелия Думлер, Кристина Бенеке, Кристиане Фюрст, Олеся Кулакова, Атика Буагаа, Кати Радцувайт, Ангелина Грюн, Юдит Сильвестер, Биргит Тумм. Тренер — Ли Хи Ван.
Чемпионаты мира
- 1994 — 5-е место
- 1998 — 13—16-е место
- 2002 — 10—12-е место
- 2006 — 11-е место
- 2010 — 7-е место
- 2014 — 9—10-е место
- 1994: Сусанне Ламе, Констанс Радфан, Сильвия Ролл, Жаклин Ридель, Уте Штеппин, Карин Хорнингер, Инес Пианка, Кристина Шульц, Клаудия Вильке, Яна Фоллмер, Нэнси Селис, Грит Науман, Карин Стейарт. Тренер — Зигфрид Кёлер.
- 1998: Ханка Пахале, Беатрис Дёмеланд, Таня Харт, Керстин Черлих, Сильвия Ролл, Нэнси Селис, Иоганна Райнинк, Кристина Бенеке, Юдит Флемиг, Сусанне Ламе, Ангелина Грюн, Клаудия Вильке. Тренер — Зигфрид Кёлер.
- 2002: Беатрис Дёмеланд, Таня Харт, Керстин Черлих, Сильвия Ролл, Яна Мюллер, Атика Буагаа, Олеся Кулакова, Кати Радцувайт, Ангелина Грюн, Юдит Сильвестер, Биргит Тумм, Верена Вех. Тренер — Ли Хи Ван.
- 2006: Атика Буагаа, Катлин Вайсс, Таня Харт, Керстин Черлих, Кристина Бенеке, Корнелия Думлер, Кристиане Фюрст, Катрин Шлютер, Ангелина Грюн, Маргарета Козух, Биргит Тумм, Корина Сушке. Тренер — Джованни Гуидетти.
- 2010: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Денизе Ханке, Керстин Черлих, Саския Гиппе, Кати Радцувайт, Корина Сушке, Анне Маттес, Кристиане Фюрст, Хайке Байер, Маргарета Козух, Марен Бринкер. Тренер — Джованни Гуидетти.
- 2014: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Луиза Липпман, Марен Бринкер, Дженнифер Гертис, Дженнифер Петтке, Штефани Карг, Кристиане Фюрст, Хайке Байер, Маргарета Козух, Лиза Томсен, Вибке Зигле, Лаура Вайхенмайер, Марен Апитц. Тренер — Джованни Гуидетти.
Кубок мира
- 1991 — 9-е место
- 1995 — не квалифицировалась
- 1999 — не квалифицировалась
- 2003 — не квалифицировалась
- 2007 — не квалифицировалась
- 2011 — 6-е место
- 2015 — не квалифицировались
- 2011: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Керстин Черлих, Ангелина Грюн, Берит Кауффельдт, Корина Сушке, Анне Маттес, Кристиане Фюрст, Саския Гиппе, Маргарета Козух, Марен Бринкер, Лиза Томсен, Регина Бурхардт, Марен Апитц. Тренер — Джованни Гуидетти.
Гран-при
-
2002: Беатрис Дёмеланд, Керстин Черлих, Сильвия Ролл, Юлия Шлехт, Яна Мюллер, Олеся Кулакова, Атика Буагаа, Кати Радцувайт, Ангелина Грюн, Юдит Сильвестер, Биргит Тумм, Верена Вех. Тренер — Ли Хи Ван. - 2009: Катлин Вайсс, Денизе Ханке, Керстин Черлих, Хайке Байер, Берит Кауффельдт, Анне Маттес, Кристиане Фюрст, Сара Петрауш, Сабрина Росс, Марен Бринкер, Маргарета Козух, Корина Сушке. Тренер — Джованни Гуидетти.
Чемпионаты Европы
- 1991: Ариане Радфан, Майке Арльт, Сусанне Ламе, Брит Видеман, Инес Пианка, Кристина Шульц, Уте Штеппин, Констанс Радфан, Карин Стейарт, Силке Ягер, Ренате Рик, Михаэла Лукнер. Тренер — Зигфрид Кёлер.
- 2003: Таня Харт, Керстин Черлих, Юлия Шлехт, Корнелия Думлер, Кристина Бенеке, Аника Шульц, Кристиане Фюрст, Олеся Кулакова, Атика Буагаа, Кати Радцувайт, Ангелина Грюн, Юдит Сильвестер. Тренер — Ли Хи Ван.
-
2011: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Керстин Черлих, Ангелина Грюн, Берит Кауффельдт, Корина Сушке, Анне Маттес, Кристиане Фюрст, Саския Гиппе, Маргарета Козух, Марен Бринкер, Лиза Томсен, Регина Бурхардт, Марен Апитц. Тренер — Джованни Гуидетти. - 2013: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Денизе Ханке, Марен Бринкер, Аня Брандт, Дженнифер Гертис, Яна-Франциска Полл, Корина Сушке, Кристиане Фюрст, Хайке Байер, Саския Гиппе, Маргарета Козух, Лиза Томсен, Лиза Искьердо. Тренер — Джованни Гуидетти.
- 2015: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Марен Бринкер, Дженнифер Гертис, Дженнифер Петтке, Берит Кауффельдт, Лена Штигрот, Хайке Байер, Маргарета Козух, Лиза Томсен, Аня Брандт, Вебке Силге, Лаура Вайхенмайер, Марен Апитц. Тренер — Лючано Педулла.
Евролига
В розыгрышах 2009—2012 и 2015 сборная Германии участия не принимала.
-
2013: Ленка Дюрр, Катлин Вайсс, Денизе Ханке, Марен Бринкер, Аня Брандт, Корина Сушке, Кристиане Фюрст, Хайке Байер, Саския Гиппе, Маргарета Козух, Лиза Томсен, Дженнифер Гертис. Тренер — Джованни Гуидетти.
Европейские игры
- 2015 — 5—8-е место
Состав
Сборная Германии в 2015 году (Европейские игры, Гран-при, чемпионат Европы)
| № | Имя, фамилия | Год
рождения |
Рост | Амплуа | Клуб |
|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Ленка Дюрр | 1990 | 171 | либеро |  «Импел» Вроцлав
|
| 2 | Катлин Вайсс | 1984 | 171 | связующая |  «АГЕЛ Простеёв»
|
| 3 | Денизе Ханке | 1989 | 179 | связующая | «Шверинер» Шверин
|
| 4 | Марен Бринкер | 1986 | 184 | нападающая |  «Монтикьяри»
|
| 5 | Яна-Франциска Полл | 1988 | 185 | нападающая | «Аурубис» Гамбург
|
| 6 | Дженнифер Гертис | 1994 | 184 | нападающая | «Шверинер» Шверин
|
| 7 | Дженнифер Петтке | 1989 | 187 | центральная | «Висбаден»
|
| 8 | Берит Кауффельдт | 1990 | 190 | центральная |  «Локомотив» Баку
|
| 8 | Линда Дёрендаль | 1984 | 176 | либеро | УСК «Мюнстер»
|
| 9 | Леони Швертман | 1994 | 190 | центральная | «УСК Мюнстер»
|
| 10 | Лена Штигрот | 1994 | 184 | нападающая | «Роте-Рабен» Фильсбибург
|
| 11 | Луиза Липпман | 1994 | 191 | нападающая | «Дрезднер» Дрезден
|
| 12 | Хайке Байер | 1983 | 184 | нападающая | «Будовляни» Лодзь
|
| 13 | Саския Хиппе | 1991 | 185 | нападающая | «Потсдам»
|
| 14 | Маргарета Козух | 1986 | 187 | нападающая | «Поми» Казальмаджоре
|
| 15 | Лиза Томсен | 1985 | 172 | либеро | «Локомотив» Баку
|
| 16 | Аня Брандт | 1990 | 195 | центральная | «Шверинер» Шверин
|
| 18 | Вебке Силге | 1996 | 190 | центральная | УСК «Мюнстер»
|
| 19 | Лаура Вайхенмайер | 1991 | 180 | нападающая | «Ахен»
|
| 20 | Марен Апитц | 1987 | 183 | связующая | «Азерйол» Баку
|
| 21 | Юлия Шафер | 1996 | 187 | нападающая | УСК «Мюнстер»
|
| 22 | Мари Шёльцель | 1997 | 188 | центральная | «Шверинер» Шверин
|
| 24 | Юлиане Лангемах | 1994 | 188 | центральная | «Дрезднер» Дрезден
|
- Главный тренер — Лючано Педулла.
- Тренер — Давиде Карли.
Напишите отзыв о статье "Женская сборная Германии по волейболу"
Примечания
Фотогалерея
- Tanja Hart.jpg
Таня Харт
- Angelina-Gruen.jpg
Ангелина Грюн
- Christina Benecke.jpg
Кристина Бенеке
- Atika Bouagaa.jpg
Атика Буагаа
- Kerstin Tzscherlich.jpg
Керстин Черлих
- Birgit Thumm.jpg
Биргит Тумм
- Cornelia Dumler.jpg
Корнелия Думлер
- Christiane Fürst.jpg
Кристиане Фюрст
- Margareta Kozuch 2011.jpg
Маргарета Козух
- Heike Beier 1.jpg
Хайке Байер
- Corina Ssuschke (1) (cropped).jpg
Корина Сушке
- Kathleen Weiss.jpg
Катлин Вайсс
- Hanka Pachale2 2011.jpg
Ханка Пахале
- 20130906 Vollyball EM Frauen by Olaf KosinskyDSC 0178.JPG
Ленка Дюрр
- 20130906 Vollyball EM Frauen by Olaf KosinskyDSC 0153.JPG
Марен Бринкер
См. также
Ссылки
- [www.volleyball-verband.de/index.php?dvv=webpart.pages.report.ReportCategoriesViewSearchListPage&navid=4026&coid=4026&cid=1&dvvsid=3givma33cb37cvo5s6c8nnsl41e2dm82 Женская сборная Германии на сайте сайте Немецкого волейбольного союза] (нем.)
- [worldgrandprix.2015.fivb.com/en/preliminary-round-group1/competition/teams/ger-germany Сборная Германии на сайте ФИВБ] (англ.)
- [www.cev.lu/Competition-Area/CompetitionTeamDetails.aspx?TeamID=8612&ID=701 Сборная Германии на сайте ЕКВ] (англ.)
| ||||||
Отрывок, характеризующий Женская сборная Германии по волейболу
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
