Золотая Роза (синагога)

Достопримечательность

Золотая Роза (синагога)

«Золота́я Ро́за» («Синагога Нахмановича», синагога «Турей Захав») — синагога во Львове (Украина), уничтоженная гитлеровцами в июле 1941 года. Синагога была памятником архитектуры ренессанса, святыней львовской городской общины. Находилась на территории средневекового львовского еврейского квартала, в доме 27 по улице Ивана Федорова (нынешнее название с 1949, ранее — Бляхарская (1944) — Клемперштрассе (1941) — Бляхарская (1871) — Еврейская (XIX ст.) — Русская боковая (1863) — Доминиканская боковая (1805)).

Название

Название «Золотая Роза» фольклорное, а настоящее — «Турей Захав» (название основного произведения Давида Галеви, комментарий к «Шульхан Арух»). Давид Галеви был автором ритуального кодекса, и, поскольку он часто здесь молился, то и синагогу назвали в честь его произведения. Со временем значение названия забылось, и её стали произносить как «Турей Рейзл» («Золотая роза»).

История

Здание было построено на средства главы львовской городской общины Исаака Нахмановича (Исаака бен Нахмана) в 1582 году. Земля для строительства синагоги была выбрана городскими властями не случайно. В 1493 году в доме на этом месте был устроен первый во Львове дом разврата, который после его закрытия, как и землю на которой он стоял, никто из горожан не пожелал купить. Выделение городскими властями именно этого участка земли было утонченной формой оскорбления еврейской общины.

Итальянские архитекторы Павел Счастливый и Амброзий Прихильный придали сооружению черты архитектуры ренессанса с реминисценциями готики. Это была вторая городская синагога в Львове, на строительство которой власти долго не давали разрешение. В конце концов, римокатолический архиепископ, разрешая её строительство, приказал, «чтобы неверные жиды не строили синагоги видной и ценной, но обычную, средней меры». Синагога, первоначальное название которой было «Турей Захав», стала называться в народе по имени жены её основателя. В конце XVI века иезуиты решили соорудить во Львове монастырь и для этого выбрали участок, на котором стояла синагога. В 1603 году король Сигизмунд III подарил им этот участок, а суд конфисковал здание. Однако проход к зданию был через дом Мордехая Нахмановича, который запретил иезуитам проходить через его владения. Судебный спор ордена иезуитов с львовскими евреями продолжился, в результате чего синагогу вернули семье Нахмановичей в 1609 году.

Это здание было центром общественной жизни средневекового еврейского квартала и одной из красивейших синагог Восточной Европы. В 1930-х годах её исследовали специалисты, которые выполнили архитектурные обмеры и фотофиксацию.

Архитектурный памятник был разрушен гитлеровцами в 1941 году.

Остатки синагоги объявлены памятником архитектуры местного значения (№ 513- лв). Она включена в Программу воспроизведения выдающихся памятников истории и культуры Украины (утверждена правительством Украины в 1999 году).

Архитектура

Интерьер представлял собой четырёхугольный зал с готическими сводами, опиравшимися на ренессансные консоли. На каждой из трёх стен были два стрельчатых окна. Арон а-кодеш в виде каменного ренессансного портала находился на возвышении около восточной стены. Поскольку синагога не могла быть выше жилых домов, пол синагоги «Золотая Роза» был углублён в землю. В плане синагога занимала площадь 11 х 9 метров.

Вид в прошлом с улицы Бляхарской (ныне Староеврейская)		Рисунок, реконструирующий интерьер		Руины синагоги, следы её куполов на стене соседнего дома

См. также

• Галицкая жидовская кнайпа «Под Золотою Розой»

Литература

• Бойко О. Синагоги Львова. Львів. ВНТЛ-Класика. 2008. — 204 с. ISBN 966-8849-30-2. С.91-124  (укр.)
• Sergey R. Kravtsov, Di Gildene Royze: The Turei Zahav Synagogue in L’viv (Petersberg, 2011).

Ссылки

• [www.lwow.home.pl/judaica.html Балабан М. Львовские евреи]  (польск.)
• [www.lwow.home.pl/brama/synagogi/synagogi.html Гельстон И. Синагоги Львова]  (польск.)
• [www.transferauto.com.ua/poslughy/ekskursii/ekskursii-po-lvovu/slidamy-yevreiskoi-ghromady/ По следам еврейской общины] (укр.)
• [cja.huji.ac.il/Architecture/architecture-Presentation-Taz.html Architectural history of the synagogue by the Center for Jewish Art]
• www.lvivcenter.org/en/lia/map/?show=objpopup&ci_objectid=274
• [cja.huji.ac.il/Publications/bet-tfila-pub.html#DiGildeneRoyze Sergey R. Kravtsov, Di Gildene Royze: The Turei Zahav Synagogue in L’viv (Petersberg, 2011)]

Отрывок, характеризующий Золотая Роза (синагога)

– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.