Русский культурный центр во Львове
Поделись знанием:
Координаты: 49°50′31″ с. ш. 24°02′26″ в. д. / 49.842139° с. ш. 24.040778° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=49.842139&mlon=24.040778&zoom=12 (O)] (Я)
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
| Общественная организация | |
Русский культурный центр во Львове
Русское общество им. А. С. Пушкина | |
| |
| Страна | Украина |
| Город | Львов, ул. Короленко, 1а |
| Архитектор | Вавжинец Дайчак |
| Строительство | 1932—1934 годы |
| Состояние | Удовлетворительное |
| Сайт | [russlvov.org.ua Официальный сайт] |
Ру́сский культу́рный центр во Льво́ве — старейший русский культурный центр на территории СНГ и долгое время единственный на территории Украины.
Осенью 1990 года решением Львовского областного совета на баланс Русского общества им. А. С. Пушкина было передано здание на улице Короленко, 1а, примыкавшее к территории Свято-Георгиевского храма (УПЦ МП). Здание, в котором обосновался РКЦ, построено монахами-францисканцами в 1932-1934 гг. и длительное время использовалось как кинотеатр. Архитектор Вавжинец Дайчак (пол. Wawrzyniec Dayczak).
Содержание
История центра
В апреле 1994 года удалось отремонтировать одну комнату в полуразрушенном здании - «малый зал». В нём прошли первые мероприятия, в том числе первые детские новогодние утренники. Летом 1996 года завершён ремонт и обустройство актового зала. 22 сентября того же года в нём состоялся первый концерт, посвященный 740-летию города Львова. В январе 1997 года был оборудован портал сцены, а в июле сцена была «одета» в кулисы и падуги. В январе 1997 года в «малом зале» открыта библиотека (сейчас с фондом более 8 тысяч книг), собранная членами Русского общества им. Пушкина. Толчком к созданию библиотеки послужило решение местной власти об изъятии из книжных фондов школьных и ведомственных библиотек литературы на русском языке. Открытие в центре действующей библиотеки, основу которой составляли бы произведения русской, советской и зарубежной классики, стало делом принципа[1]. Фактически подлинным центром русской культуры РКЦ становится именно с этого времени, так как до этого помещения были совершенно непригодны для проведения там каких-либо культурных или массовых мероприятий.
Ремонтом занимались члены Русского общества им. Пушкина, которые организовывали для этого субботники. Средства на проведение ремонта и оплату больших долгов за коммунальные услуги предоставили местные предприниматели, в основном Александр Свистунов. Ранее местом проведения концертов и собраний обычно выступал Областной дом офицеров, а также театр им. Марии Заньковецкой, Дворец культуры железнодорожников (РОКС) и актовый зал школы № 35.
Первым директором РКЦ стал основатель Русского общества им. Пушкина Сергей Анатольевич Сокуров.
Деятельность
Деятельность РКЦ сознательно направлена на культивирование русской культуры в условиях языковой и национальной ассимиляции, дискриминации, политического давления[2], сокращения численности русской диаспоры во Львове в силу демографических факторов. РКЦ активно сотрудничает с украинскими политическими партиями левой направленности, с 1998 также с Партией регионов, с Генеральным консульством России во Львове, с русскими организациями в других регионах Украины и организациями других национальных меньшинств во Львове и области. Надо отметить, что РКЦ привлекает людей любого происхождения, для которых русская культура является родной, и помогает другим организациям меньшинств.
В Русском Доме проходят концерты, литературно-музыкальные и поэтические вечера, выставки живописи и фотографии, проходят встречи с деятелями культуры, лекции, конкурсы, чтения, дискотеки.
Руководство РКЦ сообщает о том, что в его помещении действуют:
- ассоциация содействия русскому образованию,
- женский клуб «Лада»,
- Русский молодёжный центр,
- казаческое землячество,
- Питер-клуб,
- военно-исторический клуб,
- клуб любителей истории Львова «Клио»,
- ассоциация журналистов,
- ассоциация литераторов,
- ассоциация художников,
- клуб авторской песни,
- театр,
- студия танца,
- клуб интересных встреч,
- клуб интеллектуальных игр,
- библиотека,
- детские студии: балетная, рисунка, эстетического развития,
- работает юрист и консультативно-медицинский центр,
- постоянно проводятся концерты и конкурсы, выставки.
Русский культурный центр занимается уходом за захоронениями русских воинов Первой мировой войны и советских воинов Великой Отечественной войны на Холме славы во Львове, завершил реставрацию могильного памятника русским воинам, сражавшихся в Галиции в 1914—1915 гг.[3].
В помещении РКЦ проходят собрания и съезды актива русских организаций. Фактически РКЦ стал средоточием деятельности Русского общества им. Пушкина как культурного крыла русского движения во Львове, а также политических организаций «Русское движение Украины» (РДУ) и партии «Русский блок» (ПРБ). РКЦ дал руководство и активистов для данных всеукраинских организаций: А. Г. Свистунов (РДУ и ПРБ),О. Ю. Лютиков (председатель политсовета ПРБ), А. В. Прокопенко (заместитель председателя ПРБ), В. Н. Савицкий (член политсовета ПРБ).
Деятельность Русского дома вызывала критику и неудовольствие со стороны многих львовских политических и общественных организаций.
Работа по поддержанию русской культуры была оценена властями России. В январе 2004 года Владимир Путин наградил Орденом Дружбы директора РКЦ Валерия Провозина.
Много лет РКЦ никем не финансируется. Центр существует на добровольные пожертвования бизнесменов, предпринимателей, членов Русского общества им. Пушкина и русской общины.
Нападения на РКЦ
За последние двадцать лет на Русский культурный центр во Львове было совершено около сорока нападений. Здание центра пытались взорвать, обстреливали, забрасывали бутылками с зажигательной смесью, выбивали окна и двери, «украшали» стены оскорбительными надписями с призывами убивать русских[4].
Хроника нападений
- 22 февраля 1992 года депутат Львовского областного совета Олег Витович во главе группы активистов УНСО вторгся в здание РКЦ, где происходило учредительное собрание клуба потомков русского казачества, о чём заранее было сообщено в прессе. Формальным поводом для вторжения (по словам О.Витовича) было воспрепятствовать созданию «вооруженного казачьего объединения, которое представляет угрозу суверенной Украине». Нарушители проникли во все помещения РКЦ, произвели обыск, уничтожили часть архива и периодики, оборвали телефонные аппараты, вытолкали людей из здания. Затем сообщники О.Витовича поставили на входе стражу, заявив, что на Украине все принадлежит только украинцам, а жидам и москалям здесь нет ни места ни имущества. О.Витович огласил ультиматум: распустить Русское общество им. Пушкина, ассоциацию «Русская школа», прекратить выпуск газеты «Совесть». Это событие было освещено во львовских, киевских и российских СМИ. Действия О.Витовича были осуждены председателем Львовского облсовета М.Горынем. Лычаковское РОВД города Львова возбудило против О.Витовича уголовное дело по статье 206 часть 2 УК Украины, а Львовский облсовет создал комиссию по расследованию инцидента. Однако, О.Витович к ответственности привлечён не был. Уже 12 марта 1992 года в газете «За Вильну Украину» он заявил «Относительно русского общества имени Пушкина и господина Сокурова, то, если их провокации не прекратятся, то мы оставляем за собой право и в дальнейшем действовать решительно, аж до постановки вопроса про существование их организаций»[5].
- 24 октября 1995 года в окно служебного помещения было произведено два выстрела из малокалиберного оружия[6].
- Осенью 1996 года в здание в очередной раз стреляли.
- В ночь на 19 мая 1997 года в окна центра брошены бутылки с зажигательной смесью. Начавшийся пожар успели быстро потушить пожарные, вызванные членом Общества А.Великим, живущем в доме напротив РКЦ. Двойные рамы одного из окон почти полностью сгорели (в это окно летели бутылки, две из которых застряли в переплетении рам, вызвав их возгорание). Сгорели две шторы. Третья, невзорвавшаяся, бутылка с горючей жидкостью упала на мягкое кресло в зале. Утром 19 мая неизвестный обзвонил редакции львовских газет и заявил, что это предупреждение «проклятым москалям, под которыми во Львове будет гореть земля»[7]. Общественность Львова выразила протест и возмущение в связи с нападением на РКЦ. Один из членов Общества в те дни написал стихи:
Направленные злобной местью,
Не в танк, плюющийся огнём,
Летят бутылки с адской смесью,
Летят во Львове в Русский дом.
- 19 июля 1998 года, в день когда в РКЦ отмечали 125-летие Тютчева, вандалы начертили на фасаде свастику и слова «Геть москалiв». На следующий день к ним добавилась фраза «Добрий москаль — мертвий»[8].
- В ночь на 4 октября 1998 года (день рождения С. Есенина) была совершенна попытка подрыва здания РКЦ. Двухлитровая бутылка с горючей смесью, смешанной с какими-то металлическими опилками, была привязана к прочной сетке, закрывающей окно библиотеки РКЦ. Сквозь ячейки сетки преступник разбил стекло и в образовавшееся отверстие пропустил шланг, прикрепленный к горлышку бутылки. Когда горючая смесь потекла в помещение библиотеки, туда же был брошен факел. По счастливой случайности ни пожара, ни взрыва не произошло: густая смесь слишком медленно текла по шлангу и факел успел погаснуть[9].
- 12 апреля 2000 года (в День космонавтики) камнями были выбиты все окна на фасаде РКЦ[10].
- В ночь на 17 мая 2001 года неизвестные взорвали боковую дверь, разбили витринное стекло. На стене фасада появилась надпись латинскими буквами «Месть галичан». Утром того же дня в редакцию популярной газеты «Поступ» позвонил неизвестный, который сообщил, что ответственность за совершенное берет на себя организация «Галицкие волки»[11].
- В мае 2002 года трое неизвестных разбили окна центра[12].
- 5 января 2003 года Братство Степана Бандеры в честь 94-летнего юбилея Бандеры и начала года России на Украине провело пикетирование РКЦ. Они глумилась над литературой на русском языке, в том числе и над книгами таких классиков как Толстой и Достоевский. Руководитель пикетчиков львовский литератор Игорь Калинец назвал РКЦ «оплотом московского шовинизма», а русских — пятой колонной. По его словам, русские — это «народ — палач, нация, не имеющая ничего святого»[13]. После себя у ступенек, ведущих в здание, пикетчики оставили большую гору книг и толстых журналов на русском языке, и пустые бутылки из под водки, перед этим заявив: «Пусть русские заберут себе то, что принесли с собой в Украину»[14].
- В апреле 2003 были расписаны оскорбительными надписями стены здания. В том же году произошло два инцидента, связанные с кафе-магазином «Русская книга»: в июне 2003 была брошена бутылка с зажигательной смесью в витрину, в ноябре того же года в магазине состоялся погром.
- В июне 2003 года была разбита булыжником витрина с афишами о предстоящих мероприятиях[15].
- В ночь на 23 июня 2003 года фасад здания был испоганен надписью: «Кацапы, не обписывайте нецензурщиной наши святыни. Будем злиться». Спустя несколько дней в витрины центра вновь полетели камни: афиши извещали о предстоящем концерте «Песни о Ленинграде», посвященном 300-летию Санкт-Петербурга[15].
- В ночь на 29 октября 2003 года неизвестные злоумышленники бросили в окна центра бутылку, которая пробила двойное стекло и упала в зал. Зажигательной смеси в ней не оказалось[13].
- 6 апреля 2004 года неизвестные забросали бутылками окна русского центра.
- 16 июня 2004 года в 18.25 трое неизвестных, войдя в фойе Центра, разбили стенды и наглядную агитацию, бросали камни в сотрудников центра[16].
- В ночь на 22 сентября 2004 года неизвестные при помощи бутылок и камней разбили 4 окна концертного зала[17].
- В ноябре 2004 года во время «оранжевой революции» на стенах здания были написаны русофобские и антисемитские лозунги, а также стены были изрисованы свастикой[18].
- В ночь на 8 июня 2005 года был вдребезги разбит бюст Александра Пушкина работы львовского скульптора Е.Касселя, а также витрина и оконное стекло концертного зала Центра[19].
- В ночь на 21 сентября 2005 года неизвестными на фасаде была нарисована свастика и сделаны надписи «Кацапов — долой!» и «Россия — тюрьма народов!»[20].
- В ночь на 16 ноября 2005 года неизвестные разбили фасадные окна и витрину с объявлениями[12].
- В ночь на 26 мая 2006 года неизвестные забросали фасад здания красной краской, разбили окна и рамы[21].
- В ночь на 16 ноября 2006 года камнями разбиты два окна актового зала[22].
- В ночь на 26 апреля 2007 года неизвестные облили соляркой и подожгли установленный на фасаде здания бюст Александра Пушкина. Бюст Пушкина был изготовлен из синтетических материалов, поэтому сгорел полностью и восстановлению не подлежит. Злоумышленники также разбили стекла всех окон культурного центра и предприняли попытку поджечь дверь, ведущую на чердачное помещение РКЦ[23].
- В ночь на 22 марта 2008 года вандалы забросали центр бутылками из под пива. Вследствие инцидента разбита витрина, установленная у входа в центр[24].
- В ночь на 24 июля 2011 года неизвестные хулиганы сорвали с фасада здания рельефные буквы, покрытые серебристой фольгой, и вдребезги разбили табличку правозащитной организации «Ресурс», оказывающей адвокатскую помощь посетителям РКЦ. На память о своём «визите» ночные дебоширы оставили у дверей центра засохшую тыкву, завёрнутую в чёрный полиэтиленовый пакет. Пять из семи сорванных литер позже были найдены на цветочной клумбе и в ближайших кустах[25].
- Ранним утром 4 мая 2014 года в здании произошёл пожар — загорелось чердачное помещение. В результате пострадало около 30 метров перекрытия крыши, выгорел чердак, водой залиты помещения библиотеки и зрительного зала. Работники учреждения склоняются к версии умышленного поджога. Предварительные милицейские выводы о том, что причиной пожара стало короткое замыкание в электропроводке, не подтвердились[26].
Реакция
После очередного нападения на РКЦ председатель Русского движения Украины Александр Свистунов заявил: «Мы хорошо понимаем, что эти нападения стали хроническими и мы абсолютно не удивляемся бездеятельности властей и беспомощности органов. Хотелось бы подчеркнуть, что ни одна политическая сила, которая декларирует великую дружбу и любовь к России, на сегодня так и не выступила с осуждением подобного рода актов. Нападают не просто на русскую организацию, а на культурный центр. Наши спецслужбы преуспели в отслеживании деятельности и прослушивании телефонов активистов русских организаций, а на защиту культурных центров у них просто не остается времени». Олег Лютиков, председатель Русского общества им. А. Пушкина, на вопрос: последовала ли должная реакция со стороны правоохранительных органов по предыдущим случаям, и оказали ли какую- либо помощь местные сказал: «Конечно же, нет. Никаких лиц, которые совершили эти деяния, обнаружено не было и никакой помощи оказано также не было. Закрашивать надписи и вставлять разбитые стекла пришлось собственными силами на средства членов Русского общества»[13].
Нападения на Русский культурный центр во Львове вызывали заявления со стороны российского МИДа[27][28]. В июне 2004 Виктор Ющенко, на тот момент кандидат на пост Президента Украины, обращался с публичным обращением к Службе безопасности Украины и МВД найти и наказать исполнителей и заказчиков нападений, предоставить круглосуточную охрану РКЦ. Расследования, проводившиеся по фактам нападений на РКЦ во Львове, результатов не дали.
С осуждением провокаций против РКЦ руководство Львовской области выступило только однажды: председатель Львовского облсовета Михаил Горынь осудил действия О.Витовича, но при этом никакой ответственности последний не понёс. По утверждению В.Провозина (директор РКЦ в 1998—2002), никто из руководства Львова или Львовской области никогда не выступил с осуждением последующих провокаций против РКЦ, сделанных неизвестными лицами, и не выразил сочувствия в связи с ними. А в ноябре 2005 года исполняющий обязанности львовского мэра Зеновий Сирык назвал нападения на РКЦ проявлением не русофобии, а обычного хулиганства и намекнул на разногласия внутри самого Пушкинского общества, а депутат городской рады Ю.Батюк заявил, что, возможно, имеют место попытки дискредитировать львовскую общественность.
Дополнительные факты
- Здание РКЦ находится в муниципальной собственности Львова. В 1999 году за аренду здания львовским мэром была установлена символическая плата 5 гривен в месяц[29].
См. также
- Русские во Львовской области
- Русские на Украине
- Русский язык на Украине
- Свято-Георгиевская церковь во Львове
- Русский народный дом во Львове
Напишите отзыв о статье "Русский культурный центр во Львове"
Примечания
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 63.
- ↑ [rdu-old.narod.ru/sobytia/may/sob_9.htm Русское движение Украины]
- ↑ [old.russ.ru/culture/20040706_gal.html Почему русские Галиции опасаются победы Ющенко?]
- ↑ Виктор Корнеев. [www.politnavigator.net/pozhar-v-russkom-kulturnom-centre-vo-lvove-podzhog-spustya-dva-dnya-posle-tragedii-v-odesse-foto.html Пожар в Русском культурном центре во Львове: Поджог спустя два дня после трагедии в Одессе.], ИА Политнавигатор (7 мая 2014).
- ↑ [www.edrus.org/content/view/2906/68/ Украинские «националисты» — старые и новые]
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 40.
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 71-73.
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 93-94.
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 98.
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 152.
- ↑ [news.liga.net/news/old/140210-vo-lvove-podozhgli-russkiy-kulturnyy-tsentr.htm Во Львове подожгли Русский культурный центр], ИА ЛІГА.net (18 мая 2001).
- ↑ 1 2 [zik.com.ua/ua/news/2005/11/16/24689 Вчинено черговий акт вандалізму на Російський культурний центр у Львові], ТОВ «Західна інформаційна корпорація» (16 ноября 2005).
- ↑ 1 2 3 [news.liga.net/news/old/209594-soversheno-napadenie-na-russkiy-kulturnyy-tsentr-vo-lvove.htm Совершено нападение на Русский культурный центр во Львове], ИА ЛІГА.net (29 октября 2003).
- ↑ Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 252.
- ↑ 1 2 Валерий Провозин. Наш Русский Дом. — Львов: Ахилл, 2003. — С. 161.
- ↑ [www.regnum.ru/news/278964.html На Украине разгромили помещение Российского культурного центра]
- ↑ [www.regnum.ru/news/329465.html Очередное нападение на Русский культурный центр совершено во Львове (Украина)], ИА REGNUM (23 сентября 2004).
- ↑ [portal.lviv.ua/news/2004/11/29/144352.html Російський культурний центр став помаранчевий]
- ↑ [news.liga.net/news/society/252404-soversheno-napadenie-na-russkiy-kulturnyy-tsentr-vo-lvove.htm Совершено нападение на Русский культурный центр во Львове], ИА ЛІГА.net (8 июня 2005).
- ↑ [www.regnum.ru/news/polit/516221.html Стены Российского культурного центра во Львове разрисовали свастиками], ИА REGNUM (21 сентября 2005).
- ↑ В. Ануров. [www.otechestvo.org.ua/main/20065/2708.htm Во Львове совершен десятый с начала года акт вандализма против Русского культурного Центра], «Единое Отечество» (27 мая 2006).
- ↑ [www.regnum.ru/news/740549.html Во Львове совершен очередной акт вандализма в отношении Российского культурного центра], ИА REGNUM (16 ноября 2006).
- ↑ [www.interfax.ru/r/B/politics/2.html?id_issue=11722120 Во Львове сожгли бюст Пушкина.] Интерфакс. 26 апреля 2007
- ↑ [zaxid.net/news/showNews.do?rosiyskiy_kulturniy_tsentr_u_lvovi_zakidali_plyashkami_zpid_piva_galitska_korona&objectId=1051471 Російський культурний центр у Львові закидали пляшками з-під пива "Галицька корона"], Zaxid.net (2008).
- ↑ Александр КАТАЧИН. [russlvov.org.ua/2013-09-29-11-51-50/118-2011-07-26-06-45-53 ХУЛИГАНСКАЯ ВЫХОДКА], Русский Львов. Социальный сайт общины (24 июля 2011).
- ↑ [russlvov.org.ua/2013-09-29-11-51-50/461-2014-05-05-09-40-35 Пожар на рассвете], Социальный сайт общины "Русский Львов" (5 мая 2014).
- ↑ [www.regnum.ru/news/517561.html Генконсульство России направило ноту протеста в МИД Украины и администрацию Львова]
- ↑ [www.nr2.ru/kiev/116943.html МИД России требует найти уничтоживших памятник Пушкину во Львове]
- ↑ [www2.city-adm.lviv.ua/Pool/Info/doclmr_1.NSF/189a9b47835a82e6422566e8002d2131/ab83c585e4045250422567e60041a652?OpenDocument Львівська міська рада. Рішення № 090]
Ссылки
- [russlvov.org.ua/ Русский Львов. Социальный сайт общины]
Литература
- Провозин В. В. [mnib.malorus.org/kniga/277/ Наш Русский Дом, очерки.] — Львов, Ахилл, 2003. — 308 с ISBN 966-7617-65-3
- Провозин В. В. Путь к Русскому Дому. Очерки истории Русского общества им. А.Пушкина (1994—1999 гг.) Львов: Издательский дом «Цивилизация», 2000. — 140 с.
- Провозин В. Русский Дом, очерки. — Львов: Ахилл, 2002. — 136 с.
- Провозин В. Русские во Львове: от конфронтации к диалогу // Русские Украины: прошлое, настоящее, будущее. Материалы международной научно-практической конференции (27 — 28 февраля 1998). Часть 1. — Киев, 1998. — с. 188—191.
- Свистунов А. Г. Во весь рост. — Львов, Издательский дом «Цивилизация», 1999. — 104 с ISBN 966-95560-5-8
- Сокуров С. А. Очерки истории русского национально-культурного движения в Галиции (1988—1993 годы) — М.: "Клуб «Реалисты», 1999. — 68 с.
Отрывок, характеризующий Русский культурный центр во Львове
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
