Клиническая инфекционная больница имени С. П. Боткина

Клиническая инфекционная больница имени С. П. Боткина
Расположение	Санкт-Петербург Санкт-Петербург
Подчинение	Комитет по здравоохранению Правительства Санкт-Петербурга
Тип	городская больница
Форма	государственное бюджетное учреждение здравоохранения (ГБУЗ)
Профиль	инфекционная
Дата основания	17 апреля 1882 года
Прежние названия	Александровская барачная больница, Городская барачная в память С. П. Боткина больница, Городская инфекционная больница № 30 им. С. П. Боткина
Главный врач	Алексей Авенирович Яковлев
Клинич. база для	СПбГМУ им. И. П. Павлова, СЗГМУ им. И. И. Мечникова, СПбГПМУ, СПбГУ, ВМА им. С. М. Кирова, медицинские колледжи
Характеристики
Корпусов	14
Отделений	22
Сотрудников	1500
Врачей	230
Среднего    медперсонала	550
Известные сотрудники	В. В. Вересаев, Н. П. Гундобин, Ф. И. Пастернацкий, Г. А. Ивашенцов, А. Г. Рахманова
Койкомест	1210
Координаты
Адрес	191167, С.-Петербург, Миргородская улица, д. 3
[botkinhosp.org/ osp.org]

Не следует путать с многопрофильной больницей им. С. П. Боткина в Москве.

Клини́ческая инфекцио́нная больни́ца имени С. П. Бо́ткина (СПбГБУЗ «КИБ им. С. П. Боткина») — стационар в Санкт-Петербурге для лечения больных инфекционными заболеваниями, клиническая база медицинских вузов города. Является крупнейшей инфекционной больницей России.

История

Открытие больницы

В связи с неблагополучной эпидемиологической ситуацией в Санкт-Петербурге, повышением смертности от инфекционных болезней до 22,4 на 100 000 населения, учащением случаев внутрибольничной инфекции и заболеваний больничного персонала известным терапевтом Ю. Т. Чудновским был поставлен вопрос о целесообразности «иметь особую, по барачной системе выстроенную больницу». Под давлением общественности Городская дума выделила в 1880 году деньги на строительство временной инфекционной больницы барачного типа на 300 коек. Её строительством занималась комиссия, в составе которой находились известные гигиенисты А. П. Доброславин и Г. И. Архангельский. Последний выполнил санитарное обследование выделенной территории площадью около 20 тысяч квадратных сажен — Александровского, или Казачьего плаца, где в те годы торговали лошадьми.

Проект был разработан гражданским инженером Д. Д. Соколовым. Больница была рассчитана на 300 коек и состояла из 22 бараков. В двадцати из них имелось по 12 коек, в двух других, отводившихся для выздоравливающих, — по 30. Одноэтажные бараки, построенные в русском стиле, располагались симметрично в два ряда вдоль Кременчугской улицы.

Открытие Александровской городской барачной больницы произошло 17 апреля 1882 года. Позднее на пожертвования частных лиц — господ Степановой и Арищенко — было построено ещё два барака — один на 20 коек для незаразных детей, второй на 16 — для изоляции больных. Вначале в Александровскую городскую больницу принимали только мужчин, но через год с небольшим стали госпитализировать также женщины и дети. Новая больница не только смогла существенно улучшить стационарное обслуживание инфекционных больных, но и освободила прочие петербургские стационары от необходимости принимать в свои стены заразных больных, что значительно улучшило их санитарно-эпидемиологическое состояние.

Барачная больница и С. П. Боткин

По просьбе Городской думы попечителем больницы стал выдающийся терапевт С. П. Боткин, с именем которого связаны многие достижения в её работе. Так, в 1882 году в больнице была построена первая в России дезинфекционная камера для обеззараживания вещей. В дальнейшем она неоднократно усовершенствовалась. 1 мая 1883 года на улицах Петербурга впервые появилась санитарная карета для перевозки инфекционных больных, которая была построена по инициативе С. П. Боткина и его учеников. С первых месяцев работы больницы к ней были проведены электричество и водопровод. Все сточные воды, вырабатывавшиеся Александровской больницей, подвергались обеззараживанию путём кипячения в специальных котлах. В лаборатории, оборудованной при больнице, впервые стали проводить анализы невской воды (1888). В 1894 году открыто отделение для приготовления антидифтерийной сыворотки. В оборудование лаборатории и создание библиотеки С. П. Боткиным были вложены и собственные средства.

Благодаря трудам С. П. Боткина в больнице было положено начало медицинской больничной статистике. Введённая там карточная отчётность (картотека больных) давала возможность накапливать богатый статистический материал, широко использовавшийся врачами в научной и практической деятельности.

С. П. Боткин еженедельно посещал больницу для участия в клиническом разборе сложных или интересных случаев, в обсуждении эпидситуации в городе. Его обходы проходили при большом стечении врачей, собиравшихся в Барачную больницу со всего города и отличались высокой требовательностью к присутствовавшим при этом врачам, а также большой поучительностью. Боткиным были привлечены к работе многие из его известных учеников, такие как Н. И. Соколов (первый главный врач больницы с 28 января 1882 года), С. В. Посадский, Н. П. Васильев, А. А. Нечаев. В 1885 году в больнице, помимо двух старших и четырёх младших больничных ординаторов, числилось 30 внештатных ординаторов.

В больнице велась интенсивная научная работа. За первое десятилетие её существования было выпущено 107 печатных трудов, из них 12 диссертаций на степень доктора медицины. Большинство этих работ вышло из больничной лаборатории.

Придавая большое значение общественной роли Барачной больницы, С. П. Боткин по-новому организовал в ней работу аптеки и амбулатории. Последняя бесплатно обслуживала огромное количество больных, приезжавших из всех районов Петербурга. За один только 1896 год она приняла 14 552 человека. Бывали дни, когда число посетивших амбулаторию достигало 100 человек.

Барачная больница была носительницей передовых для своего времени идей. В частности, она широко поддерживала борьбу за равноправие женщин и первой из больниц России начала наиболее широко привлекать к практической и научной работе женщин-врачей. Так, за первые 10 лет существования больницы в её штат были приняты 20 женщин-врачей.

В 1889 году, когда С. П. Боткин умер, больница была переименована. Она стала называться Городской барачной в память С. П. Боткина больницей. Среди петербуржцев учреждение получило прозвище «Боткинские бараки», бытующее иногда и по настоящее время. В разное время здесь работали такие известные в будущем врачи, как В. Н. Сиротинин, Н. П. Гундобин, Ф. И. Пастернацкий, В. В. Смидович (Вересаев). В 1893 году больницу посетил известный немецкий учёный Р. Вирхов.

Послереволюционные годы

С большим напряжением работал стационар во время Первой мировой войны, революций, Гражданской войны, когда в стране наблюдался эпидемический рост холеры, сыпного и возвратного тифа, испанки. В эти годы больница пришла в серьёзный упадок. В ней осталось 350 функционирующих коек в 13 бараках, в которых лопнули водопроводные трубы, температура зимой опускалась ниже нуля, и больные лежали на койках в верхней одежде. Началось гниение деревянных зданий, краска со стен сходила пластами, более ветхие бараки разбирались для отопления ещё пригодных. Дезинфекционная камера была законсервирована. Отмечалась высокая заболеваемость обслуживающего персонала, не хватало белья, продовольствия и медикаментов. В некоторых бараках было устроено общежитие рабочих. Больница была намечена к ликвидации.

Возрождение стационара началось с того момента, когда на вакантное место главного врача 1 июля 1922 года был избран видный терапевт и инфекционист Глеб Александрович Ивашенцов.

Уже имевший опыт организации здравоохранения, Г. А. Ивашенцов начал свою деятельность главного врача с создания условий для нормальной работы больницы. Благодаря его усилиям начался капитальный ремонт больничных зданий, были восстановлены водопровод, канализация, электросеть, организована внутрибольничная телефонная связь, была расширена лаборатория. Возобновились научно-исследовательская работа и научные заседания врачей. Персонал больницы пополнился большим числом молодых сотрудников и крупными специалистами, привлечёнными в качестве консультантов (Н. К. Розенберг, К. Т. Глухов). Уже к концу 1924 года в больнице функционировало 850 коек, обслуживающих возникшую тяжёлую эпидемию скарлатины.

В 1926 году по инициативе Ивашенцова был объявлен конкурс проектов реконструкции больницы. По его замыслу, проработанному совместно с архитекторами А. И. Гегелло и Д. Л. Кричевским, больница должна была превратиться в институт инфекционных болезней с благоустроенными клиниками, оснащёнными лабораториями, аудиториями, отвечать современным требованиям изоляции больных, их санитарно-эпидемического содержания, давать возможность проведения наиболее полного диагностического обследования и лечения. Проектом предусматривалось строительство 13 двухэтажных павильонов на 950 коек.

На месте старых «временных бараков» Г. А. Ивашенцов стал воздвигать новую, современную инфекционную больницу. Эта первая реконструкция началась со строительства нового здания лаборатории, закладка которой состоялась 27 июля 1927 года. В 1928 году он ездил за границу для ознакомления с больничным строительством; последний год работал над проектом загородной больницы на 5000 коек и провёл его в Госплане.

С 1929 года больницу посетили многие специалисты из-за рубежа: Л. Ашофф, Э. Фридбергер из Германии, Б. Шик, Пари из США. Все они давали самые положительные отзывы. В германских изданиях о современных достижениях в больничном строительстве приводили фотографии изолятора и аптеки.

И хотя не всё из задуманного удалось осуществить, к концу 1933 года было введено в эксплуатацию 9 зданий (возведены изоляторы, приёмный покой, лаборатории, секционная), а в 1935—1939 годах построено ещё 3 павильона.

В 1933—1941 годах главным врачом Боткинской больницы был видный инфекционист и эпидемиолог С. В. Висковский. Он наладил связи больницы с медицинскими вузами города. При нём она стала называться Клинической инфекционной больницей имени С. П. Боткина.

Больница в годы блокады Ленинграда

В период Великой Отечественной войны и блокады в Красную Армию было призвано 60 % врачей, 40 % среднего персонала; около 20 % медсестёр и санитарок были эвакуированы вместе с семьями. Главный врач, профессор С. В. Висковский, также был призван в Красную Армию, и поэтому с 1941 больницей стала руководить Г. Л. Ерусалимчик. В годы блокады многие корпуса больницы сильно пострадали. На её территорию было сброшено 6 фугасных и несколько сотен зажигательных снарядов. Только за один день 8 сентября на территорию больницы было сброшено около 300 зажигательных бомб. Однако в Боткинской больнице продолжалась как лечебная, так и научно-исследовательская работа. Последняя была связана с изучением особенностей течения инфекционных заболеваний в тяжёлых условиях блокады (отмечалась высокая заболеваемость и смертность от сыпного тифа и лептоспироза). На фоне глубокой алиментарной дистрофии значительно изменилось (в сторону утяжеления) течение инфекционных заболеваний. Эти наблюдения были обобщены в работе профессора Е. С. Гуревича и главного врача больницы Г. Л. Ерусалимчик.

Из-за того что почти все поступавшие в больницу страдали выраженным алиментарным истощением, резко возросла (до 50—60 %) летальность от инфекций. Страдал от голода и больничный персонал. В марте — апреле 1942 года произошла вспышка сыпного тифа, и в больницу поступило большое количество больных. Из-за отсутствия должной дезинфекции (не было воды, пара, электроэнергии, прачечной и дезстанции) более 70 сотрудников, в том числе главный врач и начмед заболели сыпным тифом. 16 из них умерли.

Городским комитетом ВКП(б) было выделено 500 бескарточных пайков для коллектива больницы. Кроме того, благодаря 15 квалифицированным слесарям и водопроводчикам, откомандированным городскими властями, к концу апреля была налажена работа водопровода. Весной 1942 года вся свободная от зелёных насаждений территория больницы была предоставлена сотрудникам для индивидуальных огородов. Одновременно прошли массовые ремонтно-восстановительные работы, проводившиеся силами самого персонала. Условия для работы и лечения существенно улучшились, и к середине 1943 года больничная летальность снизилась до довоенных показателей. После того как в 1945 году больница получила «на вооружение» первый антибиотик — пенициллин, общая летальность упала за первые три послевоенные года до 2 %.

Главные врачи больницы

1. Нил Иванович Соколов (1882—1893)
2. Степан Васильевич Посадский (1893—1919)
3. Андукапар Леванович (Александр Леонидович) Хетагуров (1920—1922)
4. Глеб Александрович Ивашенцов (1922—1933)
5. Николай Григорьевич Котов (1933)
6. Стефан Валерианович Висковский (1933—1941)
7. Галина (Гейда) Львовна Ерусалимчик (1941—1952)
8. Мария Михайловна Фигурина (1953—1966)
9. Владимир Васильевич Стуков (1966—1983)
10. Юрий Константинович Чернышов (1983—1994)
11. Алексей Авенирович Яковлев (с 1994)

Настоящее время

В 1996 году в соответствии с приказом № 360 от 21.06.1995 г. Комитета по здравоохранению на базе городской инфекционной больницы № 30 им. С. П. Боткина организован городской центр по профилактике и борьбе с инфекционными заболеваниями, объединивший все инфекционные подразделения города, шесть кафедр инфекционных болезней всех медицинских вузов, городской вирусологический центр, инфекционный и эпидемиологический организационно-методические отделы.

В 2001 году Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Санкт-Петербурга включил комплекс построек больницы в «Перечень вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность».

В недавнем прошлом больница дважды меняла официальное наименование. Согласно распоряжению Комитета по управлению городским имуществом (КУГИ) Администрации Санкт-Петербурга № 1986/р от 17.12.2001 г. она стала именоваться Санкт-Петербургским государственным учреждением здравоохранения «Городская инфекционная больница № 30 им. С. П. Боткина».

Своё нынешнее название учреждение обрело в соответствии с распоряжением КУГИ Санкт-Петербурга № 2292-рз от 18.12.2007 г.: СПбГУЗ «Клиническая инфекционная больница им. С. П. Боткина». Новое название отражает тесную связь больницы с научно-образовательным процессом, так как все без исключения медицинские вузы города, а также ряд медицинских колледжей имеют здесь свою клиническую базу. В 2012 году к официальному названию учреждения добавлено слово «бюджетное» (СПбГБУ).

Переезд больницы

В 2004 году городским правительством было принято решение о переводе больницы из центральной части города в окраинные районы, что объяснялось, с одной стороны, физическим и моральным износом больничных корпусов, с другой — неэффективностью использования большой территории (12,5 га) в центре города. В рамках проекта было запланировано создание двух инфекционных стационаров, и в декабре 2007 и январе 2008 года были заключёны контракты на строительство больничных комплексов в Красногвардейском и Фрунзенском районах. Стоимость проектов оценивалась примерно в 3 млрд рублей, и их выполнение планировалось на 2010 год. Новые корпуса были спроектированы в 47-м квартале Полюстрова, ограниченном на западе Пискарёвским проспектом, на севере — Репнинской улицей, на востоке — зданием Бюро судебно-медицинской экспертизы, на юге — территорией больницы Петра Великого. В состав нового комплекса, занимающего около 7 гектаров, должны войти: лечебный корпус на 100 коек, лечебно-лабораторный комплекс, 2 палатных корпуса на 240 и 260 коек, административно-поликлиническое отделение, городской консультационно-диагностический центр. Несколько позже ожидался ввод в строй второго инфекционного стационара в Купчине на улице Олеко Дундича в месте пересечения её с Бухарестской улицей, также на 600 коек.

Сроки окончания работ неоднократно переносились. Цена строительства объекта в Купчине в ходе проектирования выросла с 3,5 до 11 млрд рублей, а сам проект не был одобрен руководством больницы. В 2014 году пункт исключили из адресной инвестиционной программы, контракт с подрядчиком был разорван по соглашению сторон. Ввод в эксплуатацию инфекционной больницы в Полюстрове по состоянию на декабрь 2014 года перенесён на конец осени 2015 года. Стоимость проекта — 8,5 млрд рублей.

После окончательного переезда больницы Боткина её старые корпуса планируются к сносу, а территория — к выставлению на торги.

Ссылки

• Фигурина М. М. Ленинградская инфекционная больница им. С. П. Боткина // Л.: Медгиз, 1961. — 100 с.
• [www.epid.ru/hosp30.html Яковлев А. А., Рахманова А. Г., Котлярова С. И. Честь и слава Боткинской больницы]
• [web.archive.org/web/20111016060515/www.maps.spb.ru/publish/pdf/1202.pdf Рахманова А. Г. Городская инфекционная больница им. С. П. Боткина. Вестник МАПО. — № 5 (12). Сентябрь 2002 г. — С. 2.]
• [www.tkt-tv.tv/gorodskie-istorii/botkinskaya-bolnitsa-gosudarstvo-barachnoe Боткинская больница. Государство барачное // Телеканал «ТКТ-TV»]
• [www.medline.ru/public/histm/medmono/100/56.phtml Больница на сайте Medline.ru]
• [www.spbdnevnik.ru/?show=article&id=1911 Старое и новое «Боткинских бараков». Петербургский дневник № 27 (137). 16.07.2007]
• [www.citywalls.ru/house2443.html Больница на архитектурном сайте Санкт-Петербурга]
• [www.bpn.ru/publications/55739/ Новая инфекционная больница обойдётся городу в копеечку. Большой портал недвижимости]

Отрывок, характеризующий Клиническая инфекционная больница имени С. П. Боткина

– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.