Край гибели

Край гибели
Edge of Doom
Жанр	Фильм нуар Драма
Режиссёр	Марк Робсон
Продюсер	Сэмюэл Голдвин
Автор сценария	Филип Йордан Лео Брейди (роман)
В главных ролях	Дэна Эндрюс Фарли Грейнджер
Оператор	Гарри Стрэдлинг
Композитор	Хьюго Фридхофер
Кинокомпания	Сэмюэл Голдвин продакшнс РКО
Длительность	99 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1950
IMDb	ID 0042428
Выход фильма «Край гибели» (оригинальное название — Edge of Doom)

К:Фильмы 1950 года

«Край гибели» (англ. Edge of Doom) — фильм нуар режиссёра Марка Робсона, вышедший на экраны в 1950 году.

Фильм рассказывает историю несчастного молодого парня в Нью-Йорке (Фарли Грейнджер), который, находясь в отчаянном положении из-за отсутствия средств на достойные похороны своей матери, в состоянии аффекта убивает настоятеля местной церкви, а затем под влиянием другого священника (Дэна Эндрюс) приходит к осознанию необходимости сознаться в преступлении и сдаться властям.

Наряду с такими картинами, как «Ангелы с грязными лицами» (1938) Майкла Кёртица и «Я исповедуюсь» (1953) Альфреда Хичкока фильм относится к редкому числу нуаров, главными действующими лицами которых являются священники. В фильме нуар «Бумеранг!» (1947), как и в этой картине, также убивают священника, а расследование ведёт персонаж, роль которого исполняет Дэна Эндрюс.

Сюжет

К настоятелю одного из бедных приходов Нью-Йорка, отцу Роту (Дэна Эндрюс) доверительно обращается молодой священник из соседнего прихода. Он говорит, что хочет попросить церковное руководство перевести его на другое место службы, так как ему не удаётся установить контакт с прихожанами, и чувствует, что начинает терять веру в Бога. Чтобы морально поддержать его, отец Рот рассказывает историю молодого парня Мартина Линна (Фарли Грейнджер), который был ярым противником церкви, и нашёл свою веру только после того, как совершил преступление:

Мартин Линн трудолюбиво и честно работал водителем грузовичка и курьером в цветочном магазине. Однажды он попросил своего хозяина мистера Свонсона повысить ему зарплату, составлявшую 30 долларов в неделю, так как ему нужны деньги, чтобы перевезти свою больную мать в Аризону, где, как он полагает, ей станет лучше. Однако Свонсон в очередной раз отказывает ему, говоря, что у него маленький магазин и что дела идут не настолько хорошо, чтобы он мог повысить зарплату.

Вернувшись в свою бедную комнату в многоквартирном доме, Мартин ухаживает за лежачей матерью и разговаривает с ней о её преданности церкви. Сам Мартин относится к церкви неприязненно. Несколько лет назад, когда Мартину было 13-14 лет, его пьющий отец ограбил магазин, и после задержания покончил жизнь самоубийством. Несмотря то, что его мать была верной прихожанкой, настоятель церкви отец Киркман (Харольд Вермилья) отказался служить мессу на похоронах самоубийцы и не разрешил похоронить его на церковной земле.

Мартин приходит на ужин к своей возлюбленной девушке Джули (Мала Пауэрс), на которой собирается жениться, как только накопит немного денег. Джули, которая работает лифтёршей, также любит его, и очень сожалеет, что из-за их занятости и болезни его матери они встречаются очень редко. Этот вечер они собираются провести вместе наедине дома у Джули, однако Мартину звонит соседка миссис Лолли (Джин Иннес), сообщая, что его матери стало хуже. Вернувшись домой, Мартин видит, что мать умирает. Вопреки сопротивлению Мартина, миссис Лолли звонит в местный приход, чтобы вызвать отца Рота, который является помощником настоятеля местной церкви отца Киркланда и духовником его матери.

Пожилой отец Киркланд, беседующий с отцом Ротом, узнаёт, что его единственная племянница Рита (Джоан Эванс), о которой он по-отечески заботился и воспитывал в строгих христианских традициях, сбежала из дома вместе со своим возлюбленным. Киркланд просит отца Рота догнать её и уговорить вернуться домой. О себе Киркланд откровенно говорит, что давно потерял контакт с людьми и не может не только управлять приходом, но даже повлиять на поведение своей племянницы. А Рот, по его мнению, имеет подход к людям и способен наставлять их на путь истинный. После ухода отца Рота в доме Киркланда раздаётся звонок миссис Лолли, однако он сообщают ей, что отец Рот отбыл по другому вызову.

Когда миссис Лолли возвращается в комнату больной, Мартин говорит ей, что его мать умерла. Он выходит из комнаты с намерением заняться организацией похорон. На лестнице его останавливает сосед, мелкий бандит по имени Крейг (Пол Стюарт), испытывающий серьёзные денежные проблемы, рассчитывает поживиться на несчастье Мартина. Он предлагает Мартину организовать похороны за счёт страховки, однако, узнав, что у Мартина нет ни денег, ни страховки на случай похорон, теряет к делу всякий интерес.

Мартин идёт в церковь, а затем — в частные покои отца Киркланда. Встретившись со священником, Мартин говорит, что хочет организовать для матери шикарные похороны, которых, по его мнению, она достойна. Далее он говорит, что мать всегда была верной прихожанкой и отдавала церкви столько денег, сколько могла, и теперь, по его мнению, церковь должна отплатить ей, организовав богатые похороны. Отец Киркланд пытается объяснить парню, что приход очень беден и сможет покрыть расходы только скромных похорон. Он записывает в свой блокнот имя и адрес Мартина. Заметив, что после этих слов Мартин начинает заметно нервничать и терять рассудок, священник вызывает ему такси и даёт деньги на проезд. Однако Мартин окончательно теряет контроль над собой, он хватает со стола тяжёлое распятие и со всей силы бьёт отца Киркланда по голове. Тот падает и мгновенно умирает. На несколько минут Мартин сам теряет сознание, затем приходит в себя вырывает из блокнота листок со своим именем, стирает платком отпечатки пальцев с распятия и незаметно выходит из дома.

На улице Мартин пытается быстро затеряться в толпе. Проходя мимо кинотеатра, он видит подъезжающие к нему полицейские автомобили, вызванные в связи ограблением кассы кинотеатра. Мартин быстро покидает это место и заходит в ближайшую закусочную, заказывая себе сытный обед, так как не ел весь день. Вскоре вслед за ним в закусочной появляются двое детективов, которые обратили внимание на странное поведение парня. Они жёстко с ним разговаривают и обыскивают его, находя записку с собственным именем и адресом. Мартин объясняет, что его странное поведение вызвано тем, что сегодня умерла его мать. Но когда он приводит детективов к себе домой, чтобы подтвердить свои слова, он обнаруживает, что тела матери дома нет, и миссис Лолли также отсутствует.

Тем временем отец Рот привозит домой Риту, племянницу Киркмана. Зайдя в его кабинет, отец Рот обнаруживает тело убитого настоятеля, о чём немедленно сообщает в полицию. Рите он говорит, что теперь она полностью самостоятельна и может сама выбирать, как ей жить, хотя он по просьбе отца Киркланда будет помогать ей и дальше.

Мартина доставляют в полицейский участок по обвинению в ограблении кинотеатра, где его допрашивает инспектор Мэндел (Роберт Кит). Вскоре в участке появляется отец Рот, который помогает полиции в делах по молодёжной преступности. Услышав обвинения в адрес Мартина, отец Рот вступается за парня, утверждая, что он честный молодой человек и не способен кого-либо ограбить. Инспектор Мэндел соглашается выпустить Мартина под поручительство отца Рота, говоря ему однако, что видит, что парень что-то скрывает. Отец Рот сажает Мартина в свой автомобиль, предлагая побеседовать о его делах в церкви. По дороге Мартин говорит, что он не верит церкви и отказывается от помощи.

По подозрению в убийстве священника задерживают и помещают в камеру Крейга, который в своё время угрожал Киркману, когда тот требовал от него венчаться в церкви.

Вернувшись в рабочий кабинет Киркмана, отец Рот случайно заштриховывает листок в календаре убитого священника, и на нём проступает отпечаток записи с именем и адресом Мартина, последнего лица, с которым встречался старый священник. Отец Рот приходит к выводу, что Мартин скорее всего убил Киркмана. Он решает попробовать уговорить Мартина сознаться в преступлении и тем самым успокоить свою метущуюся душу.

Выйдя на свободу, Мартин направляется в цветочный магазин Свонсона, требуя от управляющего оформить похороны самыми лучшими и дорогими цветами. Когда тот отказывает, зная, что у парня нет на это денег, Мартин начинает агрессивно предъявлять претензии Свонсону, что приводит к тому, что управляющий увольняет его с работы. После этого Мартин приходит в похоронное бюро Мюррея, требуя от управляющего организовать его матери самые дорогие похороны. Первоначально ему выражают готовность сделать всё по высшему уровню, однако когда выясняется, что у Мартина нет денег для оплаты таких услуг, и кроме того, он потерял работу, управляющий бюро говорит, что сможет организовать только самые скромные похороны, и рекомендует Мартину обратиться за поддержкой к церкви.

Мартин приходит домой к отцу Роту, однако не застаёт его дома. Пока он ожидает прихода священника, он случайно слышит, как домохозяйка разговаривает в прихожей с прихожанкой миссис Пирсон, которая сообщает, что видела убийцу. Домохозяйка рекомендует миссис Пирсон немедленно пойти в полицию и обо всё рассказать детективам. Мартин незаметно выходит из дома священника и преследует на тёмной улице миссис Пирсон, намереваясь её убить как опасного свидетеля, однако в последний момент что-то его останавливает, и он отказывается от своего замысла. Затем Мартин идёт к Джули, и говорит ей, что он больше не может с ней встречаться ради её же блага. Когда Мартин возвращается домой, к нему приходит отец Рот, прося его искать прощения в своём сердце.

Во время полицейского опознания на месте преступления миссис Пирсон ошибочно указывает, что видела там Крейга, с которым действительно столкнулась в тот вечер на одной из тёмных улиц, но при этом не узнаёт Мартина. В участке Крейг утверждает, что никого не убивал, и в качестве алиби сознаётся в ограблении кинотеатра, которое произошло в то же самое время. Однако полиция ему не верит, подозревая, что он умышленно сознался в менее тяжком преступлении, чтобы отвезти от себя подозрение в убийстве.

Мартина отпускают, но его мучает совесть и он не знает, что ему делать. Он проникает в похоронное бюро, где смотрит на свою мёртвую мать, положенную в гроб, и разговаривает с ней. Затем он приходит в церковь и сознаётся отцу Роту в убийстве, прося только об одном — о возможности принять участие в похоронах матери…

Отец Рот заканчивает свой рассказ словами, что триумф совести Мартина над его страхом — вот что дало Мартину понимание веры. Он говорит молодому священнику, что пишет Мартину в тюрьму, а Мартин верит, что вернётся в церковь и помолится у алтаря, где молился отец Киркман.

В главных ролях

• Дэна Эндрюс — Отец Томас Рот
• Фарли Грейнджер — Мартин Линн
• Джоан Эванс — Рита Конрой
• Мала Пауэрс — Джули
• Роберт Кит — Лейтенант Мэндел
• Пол Стюарт — Крейг
• Адель Джергенс — Айрин, подруга Крейга
• Харольд Вермилья — Отец Киркман
• Джин Иннес — Миссис Лолли

История создания фильма

По информации кинокритика Роба Никсона, продюсер Сэмюэл Голдвин купил права на книгу Лео Брэйди по просьбе своей жены. Она хотела, чтобы главную роль в фильме по этой книге сыграл молодой контрактный актёр независимой студии Фарли Грейнджер, которого она задумала превратить в большую звезду. Никсон продолажет: «В своей автобиографии Грейнджер написал, что его первоначальная увлечённость этим проектом вскоре полностью улетучилась, когда ему стало очевидно, что у создателей картины не было представления о том, как работать с этим материалом».

«На закрытых предварительных показах публика реагировала на фильм негативно. В попытке спасти картину режиссёр Марк Робсон полностью её перемонтировал, а Голдвин привлёк признанных сценаристов Бена Хехта и Чарльза Брэкетта, чтобы они дописали сцены для фильма, которые должны были перенести внимание зрителя с молодого парня-убийцы на хорошего священника». Бен Хехт дописал пролог и эпилог, а также расширил роль отца Рота. Однако, кинокритик Деннис Шварц считает, что «этот мрачный фильм стал бы интересней, если бы ушёл от святой, но неубедительной роли отца Рота, и больше следовал бы истории в том виде, как её написал Филип Йордан по роману Лео Брэйди». Как пишет Роб Никсон, «многие критики считают, что внесённые изменения не только не спасли картину, но и смягчили изначальную критическую направленность книги против организованной религии и снизили глубину анализа негативных последствий бедности».

Никсон далее пишет: «Грейнджер вспоминал, что „Голдвин ожидал, что я поеду в общенациональный рекламный тур этого фильма. Я никогда не пойму, зачем он подстёгивал эту мёртвую лошадь настолько долго, но я не хотел иметь с фильмом больше ничего общего. Я отказался принимать участие в рекламных мероприятиях. После очередной тирады о том, насколько я неблагодарен, я был снова отправлен в отставку“. Грейнджеру удался значительно лучше его следующий проект, который он сделал в аренде на студии „Уорнер бразерс“ — „Незнакомцы в поезде“ (1951) Альфреда Хичкока. По иронии судьбы, мастер саспенса затем снял картину „Я исповедуюсь“ (1953) о молодом священнике, ложно обвинённом в убийстве, который не может назвать имя настоящего преступника, поскольку этим раскроет тайну исповеди. Этот фильм принёс огромный кассовый успех».

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Перед тем как перейти к хитам-блокбастерам, таким как «Пейтон плейс» (1957) и «Долина кукол» (1967), режиссёр Марк Робсон был монтажёром и позднее режиссёром некоторых жутких, стильных фильмов в прославленном подразделении Вэла Льютона на студии «РКО», таких как «Седьмая жертва» (1943), «Корабль-призрак» (1943), «Остров мёртвых» (1945) и «Бедлам» (1946). К числу его наиболее успешных работ относятся также нуаровые спортивные драмы «Чемпион» (1949) и «Тем тяжелее падение» (1956, как и этот фильм, он поставлен по сценарию Филиппа Йордана).

Сценарий фильма написал Филип Йордан, который за свою длительную карьеру успел поработать с такими крупными режиссёрами, как Николас Рэй, Энтони Манн, Уильям Уайлер и другие. Наиболее заметными картинами по сценариям Йордана стали, в частности, нуары «Дом незнакомцев» (1949), «Детективная история» (1951) и «Большой ансамбль» (1955), а также вестерны «Джонни Гитара» (1954) и «Человек из Ларами» (1955).

Как пишет Роб Никсон, «над сценарием также работали не указанные в титрах оскароносцы Чарльз Брэкетт (за фильм „Бульвар Сансет“ (1950)) и Бен Хехт (за фильм „Дурная слава“ (1946))».

Наиболее удачными фильмами с участием Фарли Грейнджера стали фильм нуар Николаса Рэя «Они живут по ночам» (1948), триллеры Альфреда Хичкока «Верёвка» (1948) и «Незнакомцы в поезде» (1951), а также историческая драма Лукино Висконти «Чувство» (1954).

Дэна Эндрюс считается одной из звёзд жанра фильм нуар. Он, в частности, сыграл главные роли в нуарах Отто Премингера — «Лора» (1944), «Падший ангел» (1945) и «Там, где кончается тротуар» (1950), Фрица Ланга — «Пока город спит» (1956) и «За пределами разумного сомнения» (1956), в нуаровой драме Элии Казана «Бумеранг!» (1947), а также в высоко ценимом нуаровом вестерне «Случай в Окс-Боу» (1943).

Операторскую работу выполнил Гарри Стрэдлинг-младший, по мнению Никсона, "один из лучших мастеров в своей области. Более всего он известен съёмкой богатых, крупнобюджетных мюзиклов, таких как «Парни и куколки» (1955), «Цыганка» (1962), но также и как человек, который создал характерный, запоминающийся облик таких картин, как «Трамвай „Желание“» (1951) и «Джонни Гитара» (1954).

Оценка фильма критикой

В целом критика дала фильму умеренную оценку, отмечая его мрачный и безжалостный характер, однако подчёркивая, что он не смог в полном объёме реализовать свой потенциал. Сразу после выхода фильма журнал «Variety» дал фильму достаточно позитивный отзыв, назвав его «жестокой, безжалостной историей, очень необычной, которая даёт некоторое понимание того, что такое край гибели». Позднее Роб Никсон отметил, что «для фильма, который относительно забыт сегодня, „Край гибели“, определённо содержит впечатляющий набор достойных внимания элементов», при этом отметив, что «история действительно очень мрачная, даже для фильма нуар». Деннис Шварц написал, что «этот мрачный фильм нуар… имел потенциал для того, чтобы стать великолепным фильмом,… но из-за цензуры, которая была проклятием 1950-х годов,… история о хорошем и плохом священнике, к сожалению, превратилась в пустое торжество лицемерия». Крейг Батлер пришёл к заключению, что «это необычайно суровый фильм нуар,.. который разочаровывает, так как мог бы стать по-настоящему исключительным фильмом, но остановился на том, что стал просто довольно хорошим… Фильму не удалось стать выдающимся, но он содержит более чем достаточно для того, чтобы считаться фильмом, обязательным для просмотра всеми поклонниками нуара».

Негативно оценивший фильм «TimeOut» назвал его «религиозной безделушкой с Грейнджером, упивающимся своей угрюмой истерикой в роли молодого человека, доведённого до убийства священника после того как его отца отказались хоронить по церковному обряду по причине его самоубийства, и он (герой Грейнджера) не может собрать денег (или уговорить церковь) похоронить его мать с соответствующей показной торжественностью». Далее журнал отмечает, что фильм «мог бы быть успешнее, если бы Голдвин на пригласил Бена Хехта, чтобы расширить роль Эндрюса (священника, который понимает, что Грейнджер совершил убийство, и пытается уговорить его избавиться от душевных мук путём признания). После того, как фильм был обременён прологом и эпилогом, в которых Эндрюс рассказывает историю молодому священнику с „сомнениями“ (таким путём укрепляя его веру, так же как в своё время это укрепило его веру, хотя почему это так — остаётся загадкой), всё в целом стало невероятно нравоучительно». Крейг Батлер также считает, что «главной проблемой фильма являются его пролог и эпилог, которые опоясывают фильм; они были написаны уже после того, как фильм был завершён и выпущен на экраны, и то, что они присоединены позже, очень чувствуется». Батлер далее отмечает, что «сценарий делает ещё несколько ошибок, смягчая конфликт и упрощая некоторые образы и мотивировки поступков; но на это можно было бы и не обратить внимания, если бы открывающий и завершающий эпизоды не были силой вставлены в фильм». Тем не менее Батлер пишет, что «несмотря на эти недостатки, фильм довольно силён по воздействию и местами поразительно мощен, особенно, когда его социальная направленность сплетается с сюжетом, и они вместе набирают хороший ход».

Журнал «Variety» отмечает, что «сюжет фильма по роману Лео Брэйди построен вокруг одной линии, которой следует без отклонений,… фильм сыгран на пределе актёрским составом и сильно поставлен Марком Робсоном». Батлер дополняет: «Марк Робсон ставит основной массив истории с мастерством и точностью, чему во многом способствует неотразимая и захватывающся операторская работа Гарри Стрэндлинга», при этом замечая, что «фильм был бы ещё лучше, если бы Фарли Грейнджер и Дэна Эндрюс сыграли сильнее; они оба хороши, но от них можно было бы ожидать большей глубины». При этом «к счастью, отлично сыграли свои роли второго плана Роберт Кит и Пол Стюарт».

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0042428/ Край гибели] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v90300 Край гибели] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/title/73901/Edge-of-Doom/ Край гибели] на сайте Turner Classic Movies
• [www.rottentomatoes.com/m/edge_of_doom/ Край гибели] на сайте Rotten Tomatoes
• [www.youtube.com/watch?v=49o7jz9lB-Q Край гибели] на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Край гибели

– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.