Лихачёв, Фёдор Фёдорович

Фёдор Фёдорович Лихачёв<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
руководитель Разрядного приказа
Смерть:	1653(1653)
Отец:	Фёдор Лихачёв
Дети:	Фёдор, Прасковья

Фёдор Фёдорович Лихачёв (? — 1653) — русский государственный деятель первой половины XVII века, подьячий (1604), дьяк (1609), думный дьяк (1622), печатник (1641) и думный дворянин (1644).

Биография

В 1604 году Фёдор Фёдорович Лихачёв упоминается в чине подьячего. В 1606 году он был отправлен из Москвы в Калугу вместе с воеводами: боярами князем Иваном Ивановичем Шуйским, князем Борисом Петровичем Татаевым и окольничим Михаилом Игнатьевичем Татищевым.

В 1609 году Ф. Ф. Лихачёв служил дьяком Стрелецкого приказа. В 1611—1612 годах — дьяк в Казенном приказе. Вместе с другими дьяками выдавал из царской казны польскому гарнизону вместо жалованья разные ценные вещи (золото, серебро, посохи, чарки, ковши, блюда, суда, церковные сосуды из храмов, оклады с чудотворных икон).

В 1613 году Фёдор Лихачёв подписал грамоту Земского собора об избрании на царский престол М. Ф. Романова.

В декабре 1613 — марте 1615 годах служил дьяком в Казани при воеводах: боярине князе Иване Михайловичем Воротынском и князе Юрии Петровиче Ушатом. В 1617 году служил в Разбойном приказе.

В 1618—1620 годах вторично служил в качестве дьяка в Казани, вначале при воеводах князе Иване Михайловиче Воротынском и князем Борисе Андреевиче Хилкове, а затем только вместе с князем Хилковым, вместе с которым и был отозван в столицу.

В 1622 году служил думным дьяком в Разрядном приказе. С этого времени он часто присутствовал у царского стола. Когда царь Михаил Фёдорович уезжал в богомольные походы, Фёдор Лихачёв был одним из тех лиц, которым поручалось «ведать» Москву. В качестве разрядного дьяка он принимал участие в рассмотрении местнических дел.

В 1624 году на первой свадьбе царя Михаила Фёдоровича с княжной М. В. Долгоруковой и в 1626 году на второй свадьбе с Е. Л. Стрешневой Фёдор Лихачёв нес «осыпало» на золотой миске: «на три угла был положен хмель, да тридевять соболей, да тридевять платков золотых участковых, да тридевять белок, да восемнадцать пенязей золоченых чеканены, да девять золотых угорских». Мису с «осыпалом» он держал, когда причесывали голову невесте.

В 1626 году дьяком в Посольский приказ вместо Ивана Грамотина, попавшего в царскую опалу, был назначен Ефим Телепнев. Ему было велено быть меньше разрядного дьяка Ф. Лихачёва, «потому что при царе Василие был в Разряде большой думный дьяк Василей Янов, а в Посольском приказе был думный диак, брат ево Ефимов, Василей Телепнев, а Василей Телепнев был менши Василья Янова…» Однако Ефим Телепнев пытался добиться первенства: «Ефим многожды бил челом, и государь Ефиму велел отказать; и бив челом, был».

В 1627 году дьяк Фёдор Лихачёв присутствовал на прениях по поводу «Катихизиса» Лаврентия Зизания. В этом году в Москву прибыл известный южнорусский филолог и богослов, протоиерей Л. И. Зизаний, который привёз свой «Катехизис» для исправления, с просьбой о чём он и обратился к патриарху Филарету. Патриарх поручил поговорить с ним игумену Илье и справщику типографии Григорию «любовным обычаем и со смирением нрава». Прения происходили на Казенном дворе, в нижней палате, под наблюдением боярина князя Ивана Борисовича Черкасского и думного дьяка Фёдора Лихачёва.

Служа в Разрядном приказе, в 1627 году Фёдор Лихачёв ведал Земский приказ, где он вместе с товарищем, дьяком Михаилом Даниловым, восстанавливал в этом году книгу Большого Чертежа. В 1629 году в его ведении был Разбойный приказ, а в 1630 году он стал дьяком в Посольском приказе.

С 1626 года Фёдор Лихачёв стал участвовал в приёмах иностранных гонцов и послов, иногда «уряжал» встречи, присутствовал при торжественных приёмах послов царем Михаилом Фёдоровичем, «объявлял» их ему в начале приёма, а под конец сообщал, что государь и патриарх жалуют их от своего стола «ествою» и питьём. Вместе с боярами он также бывал «в ответе» с послами.

В 1635—1639 годах Ф. Ф. Лихачёв служил дьяков в приказе Новгородской Чети. В январе и марте 1639 года скончались сыновья царя Михаила Фёдоровича, царевичи Иван и Василий Михайловичи. В дни погребения царевичей дьяк Федор Лихачёв «дневал и ночевал» у их гробов.

В октябре 1641 года царь Михаил Фёдорович пожаловал думного дьяка Фёдора Лихачёва в печатники. После этого назначения, как видно из «Дворцовых разрядов», Ф. Ф. Лихачев стал писаться с «вичем», то есть упоминаться с отчеством.

3 января 1642 года в Москве был созван Земский собор, который должен был решить, должно ли Русское государство удержать Азов, захваченный донскими казаками, или вернуть его обратно туркам. На соборе выступал с докладом по этому делу дьяк Фёдор Лихачёв. 1 сентября 1644 года он был пожалован в думные дворяне.

В 1648 году на свадьбе царя Алексея Михайловича с Марией Ильиничной Милославской Фёдор Лихачёв был «у воды у выимки, которой воде в мыльне быть». В 1649 году подписал Уложение царя Алексея Михайловича.

В конце своей жизни, получив разрешение царя, Фёдор Фёдорович Лихачёв принял монашество под именем Филарета. Около 1653 года он скончался в схиме и был погребен в Псково-Печерском монастыре.

Дети

• Фёдор Фёдорович Лихачёв (ум. 1634), стольник с 1621
• Прасковья Фёдоровна Лихачёва (ум. 1687), жена с 1643 года боярина князя Ивана Семёновича Прозоровского (1618—1670)

Литература

• Лихачев, Феодор Феодорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:751675 Лихачёв, Фёдор Фёдорович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Лихачёв, Фёдор Фёдорович

– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…