Луций Эмилий Мамерцин Привернат
| Луций Эмилий Мамерцин Привернат |
Луций Эмилий Мамерцин Привернат (лат. Lucius Aemilius Mamercinus Privernas; IV век до н. э.) — древнеримский политический деятель из патрицианского рода Эмилиев, консул 341 и 329 годов до н. э.
В 342 году до н. э. Луций Эмилий был начальником конницы при диктаторе Марке Валерии Корве, назначенном для подавления армейского мятежа в Кампании. Корву удалось решить эту проблему без боя[1].
Луций Эмилий стал консулом следующего года совместно с плебеем Гаем Плавтием Венноном. Ему досталось командование в войне против самнитов. Консул разорял Самний до тех пор, пока противник не запросил мира[2]; после утверждения сенатом договора, в соответствии с которым Капуя вошла в сферу римского влияния, Луций Эмилий увёл войско в Рим.
Поскольку вскоре возникла угроза войны с латинами, Луцию Эмилию и его коллеге пришлось раньше обычного сложить с себя полномочия, чтобы раньше были выбраны консулы на следующий год[3].
В 335 году Луций Эмилий был назначен диктатором для проведения консульских выборов[3]. В 329 году он сам стал консулом совместно с Гаем Плавтием Децианом. По жребию ему выпало отражать нашествие галлов, которое ждали в том году; когда выяснилось, что галлы не планируют нападать, собранная Эмилием армия была направлена на Приверн. Город, по разным данным, или сдался, или пал в результате штурма[4]. После этого Луций Эмилий получил новый когномен — Привернат.
В 326 году до н. э. Луций Эмилий был интеррексом - четырнадцатым по счёту, и только ему удалось объявить консулов на этот год[5].
В конце 316 года до н. э. Луция Эилия назначили диктатором для войны с самнитами. Он осадил город Сатикула. Самниты собрали армию и атаковали римлян, а сатикуланцы поддержали их вылазкой, так что войску Эмилия пришлось занять круговую оборону. Всё же Эмилий смог сначала загнать осаждённых обратно в город, а потом разбить пришедшую им на помощь армию[6]
Напишите отзыв о статье "Луций Эмилий Мамерцин Привернат"
Примечания
Отрывок, характеризующий Луций Эмилий Мамерцин Привернат
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
