Лецен, Луиза

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Лэцен, Луиза»)
Перейти к: навигация, поиск
Луиза Лецен
англ. Louise Lehzen
нем. Louise Lehzen

Портрет Карла Фридриха Коэпка, созданный для королевы Виктории, ок. 1842
Имя при рождении:

Иоганна Клара Луиза Лецен

Род деятельности:

гувернантка, советник и доверенное лицо королевы Виктории

Дата рождения:

3 октября 1784(1784-10-03)

Место рождения:

Королевство Ганновер

Подданство:

Великобритания Великобритания

Дата смерти:

9 сентября 1870(1870-09-09) (85 лет)

Место смерти:

Бюккебург, Провинция Ганновер, Пруссия

Отец:

Иоахим Фридрих Лейзен

Мать:

Мелюзим Палм

Иога́нна Кла́ра Луи́за Ле́цен, более известная как баронесса Луи́за Ле́цен (англ. Baroness Johanna Clara Louise Lehzen; 3 октября 1784, Королевство Ганновер — 9 сентября 1870, Бюккебург, Провинция Ганновер, Пруссия) — гувернантка, советник и компаньонка принцессы, а затем королевы Великобритании Виктории.

В 1819 году была принята ко двору герцога и герцогини Кентских. Пять лет спустя стала гувернанткой их единственного ребёнка — дочери Виктории. Лецен выступала против свода правил, названного Кенсингтонской системой[en], навязанной Джоном Конроем и герцогиней Кентской и всячески защищала принцессу Викторию. Когда Виктория в 1837 году стала королевой, баронесса Лецен стала неофициальным секретарём монарха. В 1840 году королева вышла замуж за Альберта Саксен-Кобург-Готского. Альберт и Луиза ненавидели друг друга. Вскоре баронесса была удалена со двора.





Биография

Семья и ранняя жизнь

Луиза Лецен родилась в Ганновере 3 октября 1784 года. Она стала младшей в семье из семи дочерей и двух сыновей лютеранского пастора Иоахима Фридриха Лецена, и его жены Мелюзим Палм[1][2][3]. Из-за нехватки денег в семье Луизе пришлось рано начать работать[4]. Она стала служить в немецкой аристократической семье фон Маренхольтс, где позже получила прекрасные рекомендации[5].

Благодаря им, Луиза Лецен была принята ко двору принцессы Виктории Саксен-Кобург-Заальфредской в декабре 1819 года, где стала гувернанткой для двенадцатилетней принцессы Феодоры Лейнингенской, дочери герцогини от первого брака,[2][5][6]. Виктория вышла замуж во второй раз за сына короля Георга III принца Эдуарда Августа, герцога Кентского и Стратэрнского, четвёртого в линии наследования престола Великобритании[5][7]. Лецен и вся прислуга переехали в Британию, так как герцогиня Кентская была беременна, а ребёнок, который мог в будущем вступить на престол, должен был родится на территории Соединённого Королевства[3][8][6]. 24 мая 1819 года она родила девочку Александрину Викторию, названную в честь матери и крёстного отца, российского императора Александра I[9].

Наставница принцессы Виктории

Герцог Кентский внезапно умер в 1820 году, всего через неделю после смерти отца. Дядя принцессы Виктории принц-регент Георг стал королём Великобритании, а сама она — третьей в линии наследования короны после герцога Йоркского и герцога Кларенса. Оба они были далеко не молодыми людьми и законных наследников не имели. Как предполагаемая наследница, Виктория должна была получить соответствующее будущему монарху образование. После увольнения воспитательницы миссис Брок[3], Лецен взяла на себя заботы о Виктории в 1824 году[2][3][10]. Герцогиня Кентская и Джон Конрой, управляющий финансами герцогини, назначили Лецен гувернанткой по двум причинам: первая — это её немецкое (а не английское) происхождение, и второе — они верили, что она не будет возражать по поводу их методов воспитания юной принцессы[11][12].

Историк XX века Кристофер Хибберт[en] описывает Лецен как «красивую женщину, несмотря на её острый нос и подбородок; она умна, эмоциональна и имеет чувство юмора»[1]. В первые годы Виктория боялась свою наставницу, но вскоре они сблизились и Луиза стала для принцессы самым близким человеком во дворце, даже ближе матери. Принцесса ласково называла её «Дорогая, милая Лецен»[11][13]. Она призывала Викторию не доверять матери и её приближённым [14], поддерживала растущую независимость будущей королевы[15]. Луиза Лецен не была заинтересована в деньгах; она полностью посвятила себя воспитанию принцессы[2][16]. Дома Виктория называла её матерью и «дорогой Дэйзи»[17] и писала в своём дневнике, что Лецен «самый близкий, ласковый и бескорыстный друг, который у неё есть»[2]. В соответствии с Кенсингтонской системой[en], разработанной Джоном Конроем после 1824 года, Лецен должна была находится рядом с принцессой весь день, даже ночью, пока её не отпустит мать. Когда Виктория спускалась по лестнице, её обязательно должна была держать за руку гувернантка[18][19].

В 1827 году герцог Йоркский умер. Виктория стала ещё ближе к короне, заняв второе место. Конрой жаловался королю, что юную принцессу окружают простолюдины. Георг IV пожаловал Луизе титул баронессы Лецен в королевстве Ганновер[2][20]. Король умер в 1830 году, и на престол вступил герцог Кларенс, взявший имя Вильгельма IV[21]. Он официально признал свою племянницу предполагаемой наследницей престола[22]. Примерно в это же время, по словам многих историков, Лецен принесла на один из уроков Виктории книгу, в которой была расписана родословная Ганноверской династии. Ознакомившись с ней, Виктория поняла, что её отец, будь он живой, стал бы следующим королём Великобритании и, что её тётя Аделаида, супруга Вильгельма IV, выживших детей не имела. Многие полагают, что именно в этот момент она поняла, что станет в будущем королевой и через некоторое время произнесла свою знаменитую фразу: «Я буду хорошей!»[23][24]. Эта история стала легендой среди её потомков[24].

В 1831 году король назначил свою близкую подругу Шарлотту Перси, герцогиню Нортумберлендскую[en] в должность официальной гувернантки принцессы, однако та исполняла лишь церемониальные обязанности, оставив всё остальное за баронессой Лецен. Герцогиня Нортумберлендская была уволена в 1837 году по желанию матери Виктории, которая посчитала, что та сильно влияет на её дочь в образовании[22][25][26]. В течение этого времени Лецен не занимала никакой должности при дворе[2].

Лецен старалась сделать свою подопечную сильной и независимой, что никак не устраивало герцогиню и Конроя, которые хотели подчинить Викторию своей воле и сделать зависимой от их мнения[13]. Когда принцесса подросла, Конрой сделал попытки удалить баронессу со двора или, по крайней мере, ослабить её влияние. Однако из того ничего не вышло, а Виктория стала ещё более преданной ей, согласно дневникам будущей королевы[27]. В 1828 году другая гувернантка Виктории, баронесса Спат, была уволена по приказу Конроя. Ходили слухи, что причиной стало то, что она однажды стала свидетельницей интимной близости между герцогиней и Конроем. Советники короля Георга IV полагали, что Лецен уйдёт следующей, но та не проронила ни единого слова по поводу близких отношений между ними, сохранив своё положение рядом с принцессой[28][29]. В 1835 году герцогиня Кентская написала дочери письмо, в котором просила её иметь формальные и холодные отношения с Лецен[30][31]. В этом же году (Виктории исполнилось шестнадцать лет) герцогиня планировала уволить наставницу, после того как та в течение пяти недель преданно ухаживала за больной принцессой[26]. В период болезни мать и Конрой пытались добиться от Виктории подписания документа, который гарантировал бы Конрою положение при дворе, когда та станет королевой[32][33]. Во время пребывания в должности, Лецен имела поддержку со стороны Георга IV и Вильгельма IV, а также короля Бельгии Леопольда I, которые считали, что баронесса занимает важное место в здоровье, счастье и жизни Виктории; помогает ей сопротивляться интригам Конроя[2][31].

Образование, полученное Викторией от баронессы, было цельным, но не слишком подходило для будущего монарха. Доктор Джордж Дэвис и другие наставники будущей королевы призывали принцессу получить более полное и расширенное образование[13][34]. Дэвис стал ответственным за образование Виктории в науках, а Лецен учила её танцам и другим, нужным королеве вещам[34] . Благодаря получению «просвещённого образования»[35], Виктория научилась говорить и писать по-французски, по-немецки, на латыни и по-английски, любила историю[36]. Ей преподавали экономику, географию, математику, политику, искусство и музыку[24][37]. В обучении Лецен была строга, но всегда хвалила принцессу за успехи[38]. Баронесса никогда не использовала телесные наказания, если Виктория не слушалась и не выполняла заданий; по крайней мере, нет никаких свидетельств этому[35].

Жизнь при королеве

В 1837 году Виктория стала королевой. Баронесса Лецен принимала участие в коронации нового монарха и сохранила своё положение[26]. После переезда королевы и её двора в Букингемский дворец, Луиза стала неофициальным личным секретарем Виктории и смотрителем королевских резиденций[39][40], а её подпись требовалась во всех платежах, проходимых через дворец[2]. Она полностью заменила королеве мать; её покои находились рядом с монаршими[2], а комнаты герцогини Кентской были отведены в другой части дворца[41]. В течение первых лет царствования и до заключения брака Виктории с принцем Альбертом Саксен-Кобург-Готским в 1840 году, Луиза имела сильное влияние на королеву в вопросах политики и личной жизни, несмотря на то, что не была вовлечена в какие-либо государственные дела[42]. Даже после свадьбы с Альбертом, Луиза сохранила полное доверие суверена, что крайне не нравилось супругу королевы[43]. Появление в жизни Виктории принца Альберта привело к значительным изменениям в жизни правящей королевы. Лецен выступала решительно против заключения брака между Викторией и немецким принцем, полагая, что она должна стать «второй Елизаветой I, остаться девственницей и не зависеть от мужского мнения»[44]. Альберт был прекрасно образован, и только что завершил свой тур по Европе. До этого предшествовали годы, проведённые в Боннском университете. Двор английской королевы был встревожен пуританскими немецкими настроениями принца[45][46]. Лецен и Альберт вскоре возненавидели друг друга; баронесса препятствовала мужу королевы проявлять независимость и изменять что-либо при королевском дворе, а Альберт находил её «неприятной и не достойно дружбы с королевой», называл «ведьмой» и «сумасшедшей глупой интриганкой»[47][48][49][50].

Когда у супругов родилась первая дочь, названная в честь матери Викторией и получившая титул королевской принцессы, королева отдала её своей любимой гувернантке, чтобы та заботилась о малышке. Луиза стала старшей няней маленькой принцессы и руководила другими слугами: миссис Саути, миссис Робертс и личным врачом королевы сэром Джеймсом Кларком[en][51]. Принц Альберт выступал против назначения Кларка, который, по его словам, «уже проявил свою некомпетентность по поводу беременности леди Флоры Гастингс год назад». Через некоторое время маленькая Виктория заболела, а доктор Кларк заявил, что это лишь незначительная простуда и неправильно назначил ей употреблять каломель[52]. На самом деле дочь королевы тяжело заболела. Альберт, который был сильно привязан к дочери, обвинил баронессу в подборе плохого персонала[53]. Между принцем и королевой произошла ссора, после которой он заявил, что «она сама должна разобраться с Лецен, и если ребёнок умрёт, это будет вина королевы»[52][54]. Вскоре после этого королева Виктория помирилась с мужем[54] и уволила баронессу, сославшись на её здоровье[55][56]. Для принца Альберта баронесса была слугой, которая хотела добиться высокого положения и влияния[56]; он хотел, чтобы королева в своих личных делах полагалась только на него[2].

Причины, по которым баронесса Лецен покинула дворец, приводятся разные. Со слов мемуариста Чарльза Гревилла[en], «она уезжала поправить своё здоровье (по её собственным словам) на пять или шесть месяцев, но предполагалось, что она уже не вернётся обратно»[57]. Издание The Times сообщало, что «она просто поехала навестить друзей в Германию»[58]. После её отъезда советник королевы барон Кристиан Фридрих Стокмар говорил, что «это не заняло особых усилий у принца удалить баронессу со двора. Она была настолько глупа, что не смогла оспорить его решение, и не соответствовала тем требованиям, которые были ей предъявлены… если бы она сделала всё правильно и примирилась с принцем, то, возможно, она жила бы при дворе до конца своих дней»[52].

Смерть и наследие

После увольнения Луиза вернулась в родной Ганновер, в город Бюккебург. Она жила со своей сестрой на щедрую пенсию, которую получала от королевы[47][53][55]. В её доме находились портреты британского монарха[53]. Через несколько месяцев умерла её сестра[2]. Баронесса продолжала оказывать финансовую поддержку своим многочисленным племянникам[59]. Лецен продолжила поддерживать связь с королевой: поначалу они писали друг другу письма каждый день, но позже, по просьбе бывшей гувернантки, королева писала ей раз в месяц[55]. Во время посещения Германии в частном порядке королева два раза приезжала к Луизе[56]. Баронесса Лецен умерла в Бюккебурге 9 сентября 1870 года на 85 году жизни и была похоронена на кладбище Хетенбургер[2][56]. По приказу Виктории на её могиле был построен мемориал[2]. После смерти гувернантки королева говорила, что испытывает благодарность за их близкие отношения. Она писала: «После того как я вступила на престол, она, должно быть пыталась, особенно после заключения брака… отгородить от любого злого намерения, от ошибочного представления о долге и любви»[55]. Во время службы при принцессе, а затем королеве, Лецен привлекала внимание за пределами королевского двора своей тесной дружбой с Викторией[2]. Она подвергалась критике за её влияние на королеву, особенно от тех, кто не любил немцев. Партия тори выпускала брошюры, в которых говорилось[60], что «чужим дают убежище в нашей стране» и «двор королевы наполнен пагубными советниками»[61]. Один недоброжелатель баронессы написал ей письмо, в котором заявлял, что «уверен, что иностранная гувернантка замешала в дьявольском деле, первой жертвой которого стала леди Флора», ссылаясь на смерть леди Флоры Гастингс[60]. The Times писал, что «Лецен сохраняла важную и тайную конфиденциальность о личности монарха»[58]. Историк Джуалиана Джил[en] пишет о ней как о «скромном и честном человеке»[4]. Историк Рейнольд говорит, что «Лецен имела огромное влияние на королеву в плане нравственного развития, проявлении силы воли, чтобы та смогла выжить во времена тяжёлого детства и непростого вступления на престол»[2]. Рейнольдс предполагает, что одной из причин спального кризиса[en] было нежелание королевы расставаться с баронессой[2].

Образ верной гувернантки был воплощён несколько раз в кино и на телевидении: Рене Стобрава[en] сыграла роль Лецен в немецком фильме Юная королева 1936 года; Грета Шрёдер в фильмах Великая Виктория[en] и Шестьдесят славных лет[en]; Барбара Эверест[en] в фильме Премьер-министр[en]; Магда Шнайдер в телевизионном сериале Молодые годы королевы; Ольга Фабиан в эпизоде Зала славы Hakkmark; Пейшенс Кольер[en] в фильме Эдуард Седьмой[en]; Дайана Ригг в сериале Виктория и Альберт 2001 года и Жанетта Хайн[de] в фильме 2009 года Молодая Виктория[62].

Напишите отзыв о статье "Лецен, Луиза"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Hibbert, 2000, p. 21.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Reynolds, K.D. [www.oxforddnb.com/index/37/101037665/ Lehzen, (Johanna Clara) Louise, Baroness Lehzen in the Hanoverian nobility (1784–1870), royal governess] (англ.). — Профиль Луизы Лецен на Oxford Dictionary National Biography.
  3. ↑ 1 2 3 4 Gill, 2009, p. 51.
  4. ↑ 1 2 Gill, 2009, p. 81.
  5. ↑ 1 2 3 Williams, 2010, p. 161.
  6. ↑ 1 2 Gill, 2009, p. 34.
  7. ↑ Gill, 2009, pp. 29–33.
  8. ↑ Williams, 2010, p. 155.
  9. ↑ Gill, 2009, p. 36.
  10. ↑ Williamson, 1897, p. 15.
  11. ↑ 1 2 Pakula, 1997, p. 31.
  12. ↑ Williams, 2010, p. 192.
  13. ↑ 1 2 3 Gill, 2009, p. 52.
  14. ↑ Hibbert, 2000, p. 22.
  15. ↑ Schomp, 2010, p. 46.
  16. ↑ Gill, 2009, pp. 52, 81, 178.
  17. ↑ Gill, 2009, pp. 52, 81.
  18. ↑ Hough, 1996, p. 21.
  19. ↑ Gill, 2009, pp. 59–60.
  20. ↑ Williams, 2010, pp. 202–203.
  21. ↑ Williams, 2010, pp. 220–221.
  22. ↑ 1 2 Gill, 2009, p. 64.
  23. ↑ Hough, 1996, p. 22.
  24. ↑ 1 2 3 Gill, 2009, p. 63.
  25. ↑ Williams, 2010, p. 223.
  26. ↑ 1 2 3 Rappaport, 2003, p. 241.
  27. ↑ Hibbert, 2000, pp. 34, 45.
  28. ↑ Gill, 2009, p. 57.
  29. ↑ Williams, 2010, p. 211.
  30. ↑ Hibbert, 2000, p. 34.
  31. ↑ 1 2 Gill, 2009, p. 67.
  32. ↑ Hough, 1996, p. 26.
  33. ↑ Williams, 2010, p. 255.
  34. ↑ 1 2 Williamson, 1897, p. 17.
  35. ↑ 1 2 Gill, 2009, p. 53.
  36. ↑ Williams, 2010, pp. 206–207.
  37. ↑ Hough, 1996, pp. 20–21.
  38. ↑ Williams, 2010, p. 193.
  39. ↑ Gill, 2009, p. 178.
  40. ↑ Hough, 1996, p. 83.
  41. ↑ Gill, 2009, pp. 75–76.
  42. ↑ Rappaport, 2003, pp. 241–242.
  43. ↑ Williams, 2010, p. 358.
  44. ↑ Gill, 2009, p. 70, 188.
  45. ↑ Pakula, 1997, p. 33.
  46. ↑ Williams, 2010, p. 268.
  47. ↑ 1 2 Schomp, 2010, p. 49.
  48. ↑ Pakula, 1997, p. 32.
  49. ↑ Gill, 2009, pp. 178–179.
  50. ↑ Hough, 1996, p. 84.
  51. ↑ Gill, 2009, p. 180.
  52. ↑ 1 2 3 Hough, 1996, p. 85.
  53. ↑ 1 2 3 Stewart, 2011, p. 62.
  54. ↑ 1 2 Pakula, 1997, p. 40.
  55. ↑ 1 2 3 4 Rappaport, 2003, p. 242.
  56. ↑ 1 2 3 4 Gill, 2009, p. 185.
  57. ↑ Greville, 2005, p. 110.
  58. ↑ 1 2 Departure of the Baroness Lehzen, The Times (3 October 1842), стр. 5.
  59. ↑ Hough, 1996, p. 86.
  60. ↑ 1 2 Hough, 1996, p. 49.
  61. ↑ Hibbert, 2000, p. 84.
  62. ↑ [www.imdb.com/character/ch0022339/ Baroness Lehzen (Character)]. IMDb. Проверено 31 декабря 2011.

Литература

  • Gill, Gillian. We Two: Victoria and Albert: Rulers, Partners, Rivals : [англ.]. — New York : Ballatine Books, 2009. — P. 29—34, 36, 51—53, 57—60, 63—64, 67, 70, 81, 75—76, 178—180, 188. — 466 p. — ISBN 9780345520012.</span>
  • Greville, Charles. The Greville Memoirs. A Journal of the Reign of Queen Victoria from 1837 to 1852, Volume 2 : [англ.]. — London : Elibron Classics, 2005. — P. 110. — 447 p. — ISBN 9781402176081.</span>
  • Hibbert, Christopher. Queen Victoria: A Personal History : [англ.]. — London : HarperCollins, 2000. — P. 21—22, 34—35, 84. — 557 p. — ISBN 0006388434.</span>
  • Hough, Richard. Victoria and Albert : [англ.]. — New York : St. Martin's Press, 1996. — P. 20—22, 26, 83—86. — 224 p. — ISBN 0312148224.</span>
  • Pakula, Hannah. [books.google.com/books?id=vpfuc37LLEAC&printsec=frontcover&dq=isbn:0684842165&hl=ru&sa=X&ved=0CB0Q6AEwAGoVChMIzrrHou-hxwIVSJUsCh3D-gh6#v=onepage&q&f=false An Uncommon Woman: The Empress Frederick, Daughter of Queen Victoria, Wife of the Crown Prince of Prussia, Mother of Kaiser Wilhelm] : [англ.]. — New York : Simon and Schuster Inc, 1997. — P. 32—33, 40. — 704 p. — ISBN 0684842165.</span>
  • Rappaport, Helen. Queen Victoria: A Biographical Companion : [англ.]. — Santa Barbara : CA: ABC-CLIO, Inc, 2003. — P. 188—190, 241—242. — 465 p. — ISBN 0316630039.</span>
  • Schomp, Virginia. [books.google.com/books?id=r5Hrx2YDKvcC&printsec=frontcover&dq=isbn:1608700283&hl=ru&sa=X&ved=0CB0Q6AEwAGoVChMI0orcp_ChxwIVwRcsCh3nGQCS#v=onepage&q&f=false Victoria and Her Court] : [англ.]. — Tarrytown, NY : Marshall Cavendish Corporation, 2010. — P. 46, 49. — 80 p. — ISBN 1608700283.</span>
  • Stewart, Jules. Albert: A Life : [англ.]. — New York : I.B. Tauris & Co, 2011. — P. 62. — 304 p. — ISBN 1848859775.</span>
  • Williams, Kate. Becoming Queen Victoria: The Tragic Death of Princess Charlotte and the Unexpected Rise of Britain's Greatest Monarch : [англ.]. — London : Ballatine Books, 2010. — P. 155, 161, 192, 202—203, 206—207, 211, 220—221, 223, 255, 268, 358. — 448 p. — ISBN 0345461959.</span>
  • Williamson, David. Queen Victoria: A Souvenir of the Record Reign : [англ.]. — Toronto : William Bryce, 1897. — P. 15, 17. — 78 p. — ISBN 1146305850.</span>

Отрывок, характеризующий Лецен, Луиза

– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Лецен,_Луиза&oldid=81384615»