Мелания Младшая

Мелания Младшая
Melania
Рождение	383(0383) Рим
Смерть	439(0439) Иерусалим
Почитается	в Православной и Католической церквях
В лике	преподобной
День памяти	в Православной церкви — 31 декабря (по юлианскому календарю), в Католической церкви — 31 декабря

Мела́ния Мла́дшая (Римская) (Рим, 383 — Иерусалим, 31 декабря 439) — христианская святая, жившая в эпоху императора Флавия Гонория Августа. Внучка по отцу Мелании Старшей. Подруга Аврелия Августина и Иеронима Стридонского.

В православной церкви её память совершается 31 декабря (13 января), в католической церкви 31 декабря.

Житие

Дочь сенатора Валерия Публиколы (происходящего из древнеримского патрицианского рода Валериев), имевшего владения в Риме, на Сицилии, в Испании, Галлии, Аквитании, Бретани и в Северной Африке. Мать — Цеиония Альбина принадлежала к роду Цеиониев. К христианству Меланию привела бабушка, мать Валерия Публиколы — Мелания, которая после преждевременной смерти мужа дала обет целомудрия, раздала свои богатства бедным и вела аскетический образ жизни в Иерусалиме, где основала женский монастырь.

Отец, который видел в дочери наследницу и продолжательницу рода, против воли Мелании в 14 лет выдал её замуж за знатного юношу Апиниана. С самого начала совместной жизни святая умоляла супруга жить с ней в непорочности. Но под давлением родителей он настоял на рождении двух детей для продолжения рода. Девочка умерла через несколько лет после родов, а мальчик умер сразу после родов. Мелания заболевает, и, видя её страдания, Апиниан даёт обет целомудрия в случае её выздоровления. Мелания выздоравливает, и Апиниан исполняет обет, к великому сожалению Публиколы. Однако спустя несколько лет, на смертном одре, он просит у неё прощения за препятствия в целомудрии, просит молиться за него и оставляет ей в наследство все свои владения.

В 406—408 гг. Мелания и Апиниан решаются продать все свои владения в Италии, чтобы помочь нуждающимся и переехать в Северную Африку. Родственники плохо приняли это решение, в особенности брат Апиниана, который всячески пытался воспрепятствовать этому, подавая иски в трибуналы.

Мелания, чтобы обеспечить надлежащую продажу имущества, попросила помощи тёщи императора Гонория, Серены, которую из-за этого впоследствии казнил Сенат, назвав её предательницей Рима. Действительно, эта продажа имущества была настолько огромной, что дестабилизировала экономику Западной Римской империи в критический момент, когда существовала острая необходимость в денежных ресурсах для финансирования армии для борьбы с готами Алариха. На деньги, вырученные от продажи имущества, Мелания помогла многим бедным, больным, заключенным, многие рабы были освобождены. Много средств было направлено на помощь церквей и монастырей, в частности в Палестине, Сирии и Египте.

Во время вторжения Алариха, в 410, Мелания, Апиниан, Альбина и бабушка Мелания убегают в Северную Африку и поселяются в своем имении в Тагасте (Нумидия), где они знакомятся с Аврелием Августином, с которым у них завязалась крепкая дружба. Мелания основала в Тагасте 2 монастыря. Вся её жизнь была посвящена молитве, посту, помощи бедным и больным.

В 417 Мелания переезжает в Палестину вместе с мужем и матерью. В Иерусалиме, где она прожила двадцать два года, она продолжила заниматься благотворительностью и помощью бедным, продав свои имения в Испании. Основала большой монастырь близ горы Елеонской. Здесь она знакомится с Иеронимом Стридонским, становится его верной подругой и помощницей. Навещает отцов-пустынников, поражаясь простотой их аскетичной жизни.

В декабре 439 года, предчувствуя скорую смерть, Мелания едет в Вифлеем, чтобы принять участие в Рождественской службе. 31 декабря Мелания спокойно умирает, произнеся перед смертью слова: «Как угодно было Господу, так и сделалось» (Иов. 1:21).

Мощи

В Иерусалиме, недалеко от храма Гроба Господня, есть пещера преподобной Мелании, где она подвизалась во время жизни. Она находится под небольшим монастырём Великая Панагия, одним из древнейших монастырей Иерусалима. Какое-то время здесь находились и её мощи, которые впоследствии были увезены крестоносцами в Венецию.

Сегодня мощи святой Мелании пребывают в Италии в Риме, в церкви Санто-Стефано-Ротондо.

Отрывок, характеризующий Мелания Младшая

Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.