Нарышкина, Надежда Ивановна

Надежда Ивановна Нарышкина
Надежда Кнорринг
Дата рождения:	19 ноября (1 декабря) 1825(1825-12-01)
Дата смерти:	2 (14) апреля 1895(1895-04-14) (69 лет)
Место смерти:	Париж
Отец:	Иван Фёдорович Кнорринг
Мать:	Ольга Фёдоровна Беклешова
Супруг:	А. Г. Нарышкин, А. Дюма (сын)
Дети:	4 дочери

Наде́жда Ива́новна Нары́шкина (урождённая баронесса Кнорринг; во Франции известна под именем Надин Дюма, Nadine Dumas; 19 ноября (1 декабря) 1825 — 14 апреля 1895) — светская «львица», возлюбленная А. В. Сухово-Кобылина и супруга Александра Дюма-сына. Фигурировала в громком деле об убийстве, связанном с именем Сухово-Кобылина.

Биография

Надежда Ивановна Кнорринг была единственной дочерью гвардии полковника в отставке барона Ивана Фёдоровича Кнорринга (1795—1855) и Ольги Фёдоровны Беклешовой. Будучи наследницей солидного состояния и, по мнению А. Моруа, «проведя годы юности в глуши», Надежда Ивановна была представлена свету и сразу же «привлекла внимание незаурядной внешностью, хорошим воспитанием и светской непринуждённостью».

Первый брак

Среди претендентов на руку девушки оказался и Александр Григорьевич Нарышкин (1818—1856/1864), внук сенатора И. А. Нарышкина и его супруги Е. А. Строгановой. В письме от 19 января 1846 года М. А. Лопухина сообщала:

Госпожа Валуа конечно же объявила тебе про женитьбу своего брата. Завтра свадьба, она будет роскошна. Невеста довольно хороша, не то чтобы красива, но изящна, резва, о, весьма резва и очень умна. Я думаю, что славному малому нелегко с нею придется, ведь будучи единственной дочерью, она довольно своевольна и избалована, она, говорят, не без норова. Весной они едут в чужие края и проживут там, думаю, пару лет. Вероятно, они заедут и в Стутгарт, чтобы навестить госпожу Валуа.

—

Брак, действительно, оказался несчастливым. Родив в 1847 году дочь, Надежда Ивановна вернулась к светским развлечениям. Е. М. Феоктистов писал: «В это время в московском monde’e засияла новая звезда — Надежда Ивановна Нарышкина, урождённая Кноринг, которая многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней прелесть, на мой же взгляд, она далеко не отличалась красотой: небольшого роста, рыжеватая, с неправильными чертами лица, она приковывала, главным образом, какою-то своеобразною грацией, остроумной болтовней, тою самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым „львицам“».

По словам Б. Чичерина, у Нарышкиной «лицо было некрасивое, и даже формы не отличались изяществом; она была вертлява и несколько претенциозна; но умна и жива, с блестящим светским разговором. По обычаю львиц, она принимала у себя дома, лежа на кушетке и выставляя изящно обутую ножку; на вечера всегда являлась последнею, в 12 часов ночи. Скоро, однако, её поприще кончилось трагедией».

Роман с Сухово-Кобылиным

В 1850 году Надин встретилась с блестящим красавцем Александром Васильевичем Сухово-Кобылиным (1817—1903), имевшим репутацию донжуана. По мнению Феоктистова, «такие люди, отличающиеся мужественной красотой, самоуверенные до дерзости, с блестящим остроумием, но вместе с тем совершенно бессердечные, производят обаятельное впечатление на женщин. Александр Кобылин мог похвастаться целым рядом любовных похождений, но они же его и погубили». С 1842 года на содержании у Сухово-Кобылина находилась француженка Луиза Симон-Деманш. Он снабдил девушку капиталом в 60 000 рублей серебром, открыл на её имя торговлю бакалеей и шампанским, а также ежедневно присылал ей 3 золотых полуимпериала. Для неё был арендован первый этаж дома графа Гудовича с самом центре Москвы на углу Тверской и Брюсова переулка, и выделена многочисленная прислуга из крепостных Сухово-Кобылина. Мадемуазель Деманш была знакома с его матерью и сёстрами и оказывала им услуги (Мария Ивановна считала Луизу «доброй и прекрасной женщиной»), но в свете свою связь с француженкой Александр Васильевич не афишировал. При этом он продолжал «увлекаться женщинами и, в свою очередь, увлекать женщин», вызывая бешеную ревность Луизы Ивановны. Любовники часто и бурно ссорились, но до полного разрыва не доходило.

Появление Надин изменило ситуацию. Писательница Евгения Тур, — сестра А. В. Сухово-Кобылина, — писала брату: «Я знаю, что, предавшись другой любви, которая, по-моему, не имеет будущности, ты разорвёшь сердца этих женщин, обе они будут несчастны. Не знаю, которая из них будет несчастней. … Лучше заглушить эту страсть в зародыше». Между тем Нарышкина засыпала Сухово-Кобылина письмами, используя своего мужа в качестве посыльного: «Надеюсь, ничто не заставило переменить Ваше намерение приехать в Сабурово и что мы будем иметь удовольствие видеть Вас». Вскоре слухи о их связи не только распространились в свете, но и достигли Луизы, которая была вынуждена следить за неверным любовником, давая сопернице лишний повод унизить себя.

Проходя мимо окна, хозяйка дома увидела при свете костров, которые горели по тогдашнему обыкновению для кучеров, на противоположном тротуаре кутавшуюся в богатую шубу женщину, пристально смотревшую в окна. Женщина узнала в ней Симон-Деманш, сплетни о безумной ревности которой ходили тогда по Москве. Ей пришла в голову женская злая мысль. Она подозвала Сухово-Кобылина, сказала, что ушла сюда, в нишу окна, потому что ей жарко, отворила огромную форточку и поцеловала ничего не подозревавшего ухаживателя на глазах у несчастной Симон-Деманш.

В ноябре 1850 года тело зверски убитой с перерезанным горлом и следами жестоких побоев Луизы было найдено на Ходынском поле. Главным подозреваемым стал А. В. Сухово-Кобылин. В своих показаниях он сообщил, что день «7-го ноября проведён мною в кругу моего семейства, а вечер — в доме губернского секретаря Александра Нарышкина, где встретил я до 15-ти знакомых мне лиц; после ужина во 2-м часу ночи оставили мы дом его и я, возвратясь к себе около двух часов, лёг спать». Вскоре под подозрение попала и Надежда Ивановна: по Москве ходили слухи, что Луиза застала Надин в доме своего любовника и напала на неё. Защищая Нарышкину, Александр Васильевич ударил мадемуазель Деманш тяжёлым подсвечником. По другой версии, именно Нарышкина наняла слуг, чтобы избавиться от соперницы. Л. Н. Толстой писал тётушке Татьяне Ергольской:

Некто Кобылин содержал юную госпожу Симон, которой дал в услужение двух мужчин и одну горничную. Этот Кобылин был раньше в связи с госпожой Нарышкиной, рождённой Кнорринг, женщиной из лучшего московского общества и очень на виду. Кобылин продолжал с ней переписываться, несмотря на связь с госпожой Симон. И вот в одно прекрасное утро госпожу Симон находят убитой, верные улики показывают, что убийца — её собственные люди. Это куда ни шло, но при аресте Кобылина полиция нашла письма Нарышкиной с упрёками, что он её бросил, и с угрозами по адресу госпожи Симон. Таким образом, и с другими возбуждающими подозрение причинами, предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиной.

—

В своих мемуарах Феоктистов отмечал, что «скандал был чрезвычайный», а «Нарышкина сделалась притчей во языцех». Московский генерал-губернатор А. А. Закревский дал разрешение на допрос Надежды Ивановны, после которого она спешно покинула Россию. В своём дневнике Сухово-Кобылин записал 1 января 1851 года: «Отъезд NN. Я живу наверху. Приезд дяди — идём наверх. Его равнодушие при известии. Дело-злодеяние, повальный обыск. Я один! NN уехала…». Расследование убийства длилось ещё несколько лет, но доказать причастность к нему Сухово-Кобылина и Надин не удалось.

Впоследствии Александр Васильевич неоднократно навещал в Париже Нарышкину и их дочь, родившуюся в 1851 году и названную в честь Луизы Симон-Деманш. Но, собираясь жениться в 1859 году на баронессе Мари де Буглон, девушке из старинной и почтенной французской семьи, Сухово-Кобылин записал в дневнике: «После обеда объяснение. Обещание не видеть ни дочь свою, ни NN».

В Париже

Во Франции Надин сблизилась с графиней Лидией Нессельроде и Марией Калергис. «Ослепительное трио славянских красавиц» образовало в Париже «нечто вроде неофициального посольства». По мнению А. Моруа, «в России царь, мужья, семья обязывали их соблюдать определённую осторожность. В Париже они вели себя, словно сорвались с цепи».

Двери салона Надежды Нарышкиной были открыты для государственных деятелей, писателей и артистов. Среди поклонников «сирены с зелёными глазами» оказался и герцог де Морни, брат императора Наполеона III. Василий Гроссман писал: «Этот виднейший государственный деятель Второй Империи был отчасти и драматургом. Первые чтения его водевилей происходили, по словам его биографа, в интимной обстановке, при закрытых дверях, у госпожи Нарышкиной, рождённой баронессы Кнорринг <…> знатной русской дамы, отличавшейся оригинальными привычками, вечно оживлённой, превращавшей ночь в день, проводившей время за книгой, курением или беседой, в полном согласии со своим весёлым характером и возбуждённым шаловливым умом».

Дюма. Второй брак

Сближение Надин с Александром Дюма произошло после того, как её подруга графиня Нессельроде попросила сообщить писателю о разрыве их связи. Едва расставшись с одной замужней русской аристократкой, Дюма увлёкся её наперсницей. Он писал Жорж Санд: «Больше всего я люблю в ней то, что она целиком и полностью женщина, от кончиков ногтей до глубины души… Это существо физически очень обольстительное — она пленяет меня изяществом линий и совершенством форм. Всё нравится мне в ней: её душистая кожа, тигриные когти, длинные рыжеватые волосы и глаза цвета морской волны…».

Несмотря на то, что Дюма был нежно привязан к Надежде и её старшей дочери Ольге, называя их «Великороссией» и «Малороссией», связь их была мучительна. Свою цель драматург видел в «перевоспитании этого прекрасного создания», испорченного «своей страной, своим воспитанием, своим окружением, своим кокетством и даже праздностью…». Немалые переживания у Дюма вызывала и невозможность узаконить отношения: Нарышкин отказывался дать жене развод. Раз в год Надежда Ивановна вынуждена была возвращаться в Россию, чтобы получить разрешение на проживание за границей «для лечения больных легких». Ольга Нарышкина была ещё одним препятствием. Принадлежа к знатному роду, она могла рассчитывать на блестящую партию, но неблагоразумное поведение матери лишало её этого шанса, вынуждая любовников «ждать её замужества, или хотя бы того времени, когда она сможет сознательно от него отказаться». Пока же мать и дочь поселились в Булонском лесу, в доме, который сообщался с владениями Дюма, что позволяло «жить у себя, и приличия будут соблюдены». Заботясь о дочери и внучке, мать Надин от имени своего мужа И. Кнорринга в 1853 году приобрела виллу «Санта-Мария», сейчас более известную как «вилла Нарышкиной», где поселился также А. Дюма. Спустя шесть лет Надин продала виллу в Люшоне и сняла замок Вильруа недалеко от Клери. Хотя в нём насчитывалось 44 комнаты, Надежда Ивановна жила в одной комнате с дочерью Ольгой, опасаясь её похищения отцом. Скрываясь в провинции, Надин родила внебрачную дочь от Дюма.

Смерть первого мужа, случившаяся в Сьёзе 26 мая 1864 года, наконец-то позволила Надин и Дюма узаконить отношения. Скромное бракосочетание состоялось 31 декабря 1864 года в присутствии Александра Дюма-отца и Катрины Лабе, родителей жениха. Однако начавшаяся семейная жизнь не принесла покоя в их отношения. Надин была «то равнодушной, то неистовой». Она ревновала Дюма к всякой молодой женщине из окружавшей писателя толпы поклонниц. Желание продолжить династию Дюма-внуком вынуждало Надин проводить по несколько месяцев лёжа в постели, но желанный наследник громкого имени так и не родился. Кроме появившейся на свет в 1867 году дочери, остальные беременности мадам Дюма заканчивались выкидышами. Всё это делало жизнь с Надин невыносимой, супруги всё больше отдалялись друг от друга. У неё случались приступы чёрной тоски, отчаяния и ревности, граничившие с безумием.

О том, как выглядела госпожа Дюма в 50 лет, позволяет судить мраморный бюст Карпо из собрания музея Гетти. В 1891 году Надежда Ивановна покинула мужа и поселилась у своей дочери Колетт, но Дюма не смел потребовать развода у женщины, у которой врачи определили неизлечимую душевную болезнь.

Вот уже двадцать восемь лет, как я имел глупость исполнить свой долг: это едва не стоило мне жизни и, что ещё страшнее, разума, но меня спасло сознание, что я чему-то посвятил себя…

Надежда Ивановна скончалась 2 (14) апреля 1895 года в доме своей дочери на авеню Ньель и была похоронена в Нейли-сюр-Сен рядом со свекровью.

Потомки

В браке с А. Г. Нарышкиным имела единственную дочь Ольгу Александровну (1847—1927), которая в 1872 году вышла замуж за маркиза Шарля Константа Николя де Тьерри де Фалетана (1842—1911). А. Моруа писал: «… едва достигнув совершеннолетия, обвенчалась с неким охотником за приданым, расточительным и развращённым. От этого злосчастного брака родились две девочки, а отец семейства понемногу проматывал наследство Нарышкина».

От связи с А. В. Сухово-Кобылиным родилась дочь Луиза Вебер (1851—1930-е), носившая после признания в 1883 году отцом имя Луизы Александровны Сухово-Кобылиной. В детстве жила в семье Нарышкиной и Дюма на правах «воспитанницы». В 1889 году вышла замуж за младшего брата маркиза де Фалетана, капитана Исидора Жана Мари де Тьерри де Фалетана (1845—1896). Отец оставил ей имение Кобылинку и виллу Ma Maisonnette во Франции, а также завещал издание своих книг.

От А. Дюма имела двух дочерей. Старшая, Мари-Александрин-Анриетта или «Коллета» (1860—1907), родилась до заключения брака и была записана дочерью «рантьерки Натали Лебефюр» и неизвестного отца. Девочка была взята на «воспитание» Нарышкиной, а позднее — 31 декабря 1864 года — официально удочерена. В 1880 году вышла замуж за Мориса Липпманна (1847—1923). От этого брака имела двух сыновей: Александра и Сержа. В 1892 году брак распался, а в 1897 году Колетта вышла замуж вторично за румынского врача Ашиля Матца (1872—1937). Вторая дочь, Мари-Ольга-Жанна Дюма или «Жанина» (1867—1943), состояла в браке с офицером Эрнестом Лекуром д’Отеривом (1864—1957).

В кино

В 1991 году Леонид Пчёлкин снял фильм «Дело Сухово-Кобылина». В роли Надежды Нарышкиной — Юлия Меньшова. Юрий Беляев — Александр Васильевич Сухово-Кобылин, Елена Яковлева — Луиза Симон-Деманш.

Литература

• Моруа А. Три Дюма. Литературные портреты: Пер. с фр. / Прим. Л. Беспаловой, С. Шлапоберской, С. Зенкина. — М.: Правда, 1986. — 672 с. — 600 000 экз.
• Отрошенко В. О. Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга. — М.: Молодая Гвардия, 2014. — 299 с. — (Жизнь замечательных людей: Малая серия: сер. биогр.; вып. 56). — 4000 экз. — ISBN 978-5-235-03666-6.

Отрывок, характеризующий Нарышкина, Надежда Ивановна

– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил: