Обыкновенный гоголь

Обыкновенный гоголь
Научная классификация
промежуточные ранги Домен:  Эукариоты Царство:  Животные Подцарство:  Эуметазои Без ранга:  Двусторонне-симметричные Без ранга:  Вторичноротые Тип:  Хордовые Подтип:  Позвоночные Инфратип:  Челюстноротые Надкласс:  Четвероногие Класс:  Птицы Подкласс:  Новонёбные Отряд:  Гусеобразные Подотряд:  Пластинчатоклювые Надсемейство:  Anatoidea Семейство:  Утиные Подсемейство:  Настоящие утки Триба:  Mergini Род:  Гоголи Вид:  Обыкновенный гоголь
Международное научное название
Bucephala clangula (Linnaeus, 1758)
Охранный статус
Вызывающие наименьшие опасения IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/100600494 100600494 ]
Систематика на Викивидах Изображения на Викискладе

Обыкнове́нный го́голь (лат. Bucephala clangula) — птица семейства утиных, нырковая утка средней величины с большой округлой головой, коротким клювом и контрастным чёрно-белым оперением. Распространена в зоне лесов северного полушария — как в Евразии, так и в Америке. Гнездится в дуплах деревьев по берегам лесных водоёмов, в сезон размножения держится в тенистых бухтах, в кладке 5—13 яиц с зеленоватым оттенком. В отличие от многих других уток в гнездовой период крупные стаи образует очень редко (исключение — скопления на период линьки), однако иногда встречается небольшими разрозненными группами. Зимует на морских побережьях и крупных пресноводных водоёмах — реках, озёрах и водохранилищах. Везде немногочисленная, но местами обычная птица. Питается преимущественно водными беспозвоночными.

Описание

Внешний вид

Коренастая утка с большой головой и довольно короткой шеей. Длина 42—50 см, размах крыльев 65—80 см, масса самцов 750—1245 г, масса самок 500—1182 г Темя немного выпуклое и заострённое, из-за чего форма головы приобретает очертания треугольника. Клюв короткий и высокий в основании, с узким ноготком. У самца в брачном наряде голова чёрная с зелёным металлическим отливом, под глазом в основании клюва круглое белое пятно. Радужина жёлтая, клюв чёрный. Грудь, брюхо и бока ярко-белые, на плечах диагональная чёрно-белая косица. Большая часть спины и хвост чёрные. Крылья чёрно-бурые, за исключением большого белого «зеркала» на второстепенных маховых; испод крыла тёмный. Ноги оранжевые с тёмными перепонками, включая перепонку на заднем пальце.

Самка выглядит менее контрастной, с преобладанием буровато-серых оттенков. Голова тёмно-коричневая с узким белым ошейником. Радужина бледно-жёлтая или белая, клюв тёмно-серый, обычно с оранжевой или жёлтой перевязью у вершины. Верхняя часть туловища дымчато-серая, нижняя белая. Верх крыла тёмно-аспидный, с аналогичным белым зеркалом, как у самца. Кроме того, поверх зеркала на кроющих имеются ещё две белых полосы. Ноги более блеклые по сравнению с самцов — скорее жёлтые, чем оранжевые. В летнем наряде самец становится больше похожим на самку, однако сохраняет свой рисунок крыла с одним, а не тремя, светлым пятном. Молодые птицы почти не отличаются от взрослой самки, но имеют буроватую радужную оболочку глаза.

Часто выделяют 2 подвида, отличающиеся друг от друга общими размерами и длиной клюва: евразийский B. c. clangula и более крупный американский B. c. americana. Другие авторы признают вид монотипичным, поскольку на части территории оба подвида смешиваются, а изменение длины клюва называют так называемым «клином» (в биологии постепенное изменение градиента какого-либо признака под воздействием физико-географических факторов).

Голос

Во время брачных демонстраций самец издаёт пронзительный скрежет «би-бииззз, сюрприиззз», обычно сопровождаемый низким сухим дребезжанием и похожий на писк зайца. Самка отвечает скрипучим «беррр-беррр», часто на лету — похожие звуки издают чернети. Кроме голоса, гоголя можно на слух определить по высоким звенящим свистам хлопающих крыльев самца в полёте. Свистящее хлопанье характерно для многих уток, но только у гоголя звук такой звонкий и чистый.

Распространение

Гнездовой ареал

Родиной гоголя считается Северная Америка, откуда птица перебралась сначала в Азию, а затем распространилась по всему северному полушарию. Гнездовой ареал охватывает зону хвойных лесов. На американском континенте гнездится от Аляски до Ньюфаундленда к югу примерно до канадо-американской границы. В Евразии распространена восточнее Швейцарии, государств бывшей Югославии и Скандинавии, достигая на востоке островов Сахалин и Итуруп. В Прибалтике, Польше, Германии, Чехии и Великобритании встречается спорадично (например, на Британских островах только в районе Каледонского леса).

Восточнее в северных лесах встречается чаще, в том числе в сибирской тайге. В европейской части России гнездится к югу до Ярославской, Нижегородской, Рязанской областей, в Казахстане к югу до устья Илеак, восточнее на севере страны до 53° с. ш., ещё восточнее к югу вдоль долины Иртыша к озеру Зайсан, где граница ареала проходит в области долины Чёрного Иртыша, хребта Танну-Ола, долин рек Джида и Чикой. Далее граница гнездовий входит в северо-восточный Китай, и далее вновь попадает в пределы России в районе реки Большая Уссурка.

Миграции

На большей части ареала перелётная птица, оседлые популяции отмечены лишь на северо-западе Европы. В остальных случаях зимует к югу и западу от гнездового ареала в литоральной полосе моря, крупных озёрах, реках и водохранилищах. Популяции северных регионов перемещаются преимущественно на море. Большая часть птиц Северной Европы проводит зиму на Балтике, в Северном море у берегов Дании, Нидерландов и Великобритании, вдоль побережья Ирландии. Из более южных областей, а также из европейской части России птицы летят в восточную часть Адриатики, к берегам Греции и на Чёрное море, из Западной Сибири на Каспий. Кроме того, часть птиц занимает крупные внутренние водоёмы в Западной и Центральной Европе. На Дальнем Востоке места зимовок расположены на незамерзающих участках моря от Камчатки до Китая, Тайваня и Японских островов. В Северной Америке птицы зимуют вдоль западного и восточного побережий, в Мексиканском заливе и в долине реки Миссисипи на север до района Великих озёр.

Места обитания

Гнездовой биотоп — достаточно большие лесные озёра, тихие таёжные реки с древесной растительностью по берегам (Сама птица способна нырять до 10 м, однако обычно не встречается на водоёмах с глубиной более 4 м), где она обычно концентрируется в небольших бухтах с обширными пространствами открытой воды. Зимой держится на море, обычно в мелководных заливах, лагунах вблизи от каменистого берега и выходов сточных вод, в эстуариях крупных рек, на юге ареала на крупных внутренних водоёмах с незамерзающей водой.

Размножение

Половой зрелости достигает в двухлетнем возрасте. Пары образуются ещё в районах зимней миграции, однако поскольку часто самцы и самки зимуют в разных широтах, многие особи остаются в одиночестве до начала весеннего перелёта. К местам гнездовий гоголи прибывают парами или небольшими группами, очень рано, когда большинство водоёмов ещё покрыто льдом и только появляются первые проталины — на большей части ареала в марте. Пока водоёмы не вскрылись, гоголи держатся на лужах надлёдной воды либо на полыньях. По прибытию селезни токуют и ведут себя демонстративно; наиболее характерная поза на воде выглядит следующим образом: самец вытягивает вперёд шею, затем резко запрокидывает голову назад на спину и задирает клюв к небу, при этом резко отталкивается ногами, поднимая фонтан брызг.

Гнездится парами, начиная с апреля или мая. Гнездо устраивает в дуплах деревьев на высоте до 15 м над землёй, как правило, недалеко от воды. Использует естественные пустоты в стволах осины, ели, дуба, сосны и реже берёзы, охотно занимает старые гнёзда желны и искусственные дуплянки, подвешенные на деревьях и шестах. Отдаёт предпочтение отдельно стоящим деревьям с открытым пространством вокруг, нежели чем плотному древостою. В редких случаях селится на земле, где занимает норы зайцев, пустоты пней либо прячет гнездо между корнями деревьев либо штабелей брёвен. Если позволяют условия и отсутствует фактор беспокойства со стороны человека, то гнездится в населённых пунктах возле жилья либо вдоль дорог. Нередко одно и то же гнездо используется десятилетиями, в том числе в течение нескольких лет подряд одной и той же самкой. Территория вокруг гнезда не охраняется, однако каждая пара имеет свой обособленный участок акватории. Подстилка — древесная труха, в которой самка выдавливает неглубокий лоток, а также пух, который утка выщипывает из своей груди и добавляет в гнездо после кладки первых яиц. В кладке 5—13 буровато-зелёных либо зеленовато-голубых яиц, однако чаще всего их количество варьирует в пределах от 8-и до 11-и. Иногда в одно и то же гнездо откладывают две утки, и в этом случае кладка может увеличится до 20-и и более яиц. В такой ситуации гнездо часто остаётся вовсе без присмотра и оба потомства погибают. Яйца достаточно крупные: их размеры (52—67) х (39—46) мм. Насиживание начинается с откладкой последнего яйца и продолжается в течение 29—30 дней, сидит одна самка. В первое время она время от времени покидает гнездо и на продолжительное время отправляется на поиски корма, прикрыв яйца пухом, однако в последние 10 дней насиживает очень плотно. Селезень первые 7—9 дней находится возле гнезда, после чего навсегда покидает его и отлетает к местам сезонной линьки. Появившиеся на свет птенцы покрыты сверху черноватым, снизу белым пухом. В течение суток они обсыхают в гнезде, а затем дружно выпрыгивают на землю, расправив крылья наподобие парашюта, и следуют за матерью к воде. Двухнедельные утята уже хорошо ныряют, самостоятельно добывают себе корм и зачастую обходятся без присмотра, хотя способность к полёту проявляется только в возрасте 57—66 дней. Поднявшиеся на крыло птенцы (на северо-западе России это обычно происходит в первой декаде августа) постепенно откочёвывают на более крупные водоёмы, а в сентябре-октябре проходит массовая миграция к местам зимовок.

Питание

Питается водными беспозвоночными, которых добывает преимущественно на дне или на водных растениях, реже в толще воды. На воде большую часть времени ныряет, достигая глубины до 4 и более метров, и проводя под водой более половины минуты. Летом основу рациона составляют насекомые и их личинки — ручейники, мотыли, водяные жуки, стрекозы, клопы, мошка и др. Зимой больше употребляет в пищу моллюсков и ракообразных. Также питается дождевыми червями, земноводными и мелкой рыбой, осенью в небольших количествах семенами, корешками и вегетативными частями водных растений.

Литература

• C. Carboneras 1992. Family Anatidae (Ducks, Geese and Swans) in del Hoyo, J., Elliott, A., & Sargatal, J., eds. Vol. 1. // Путеводитель по птицам мира = Handbook of the birds of the world. — Barcelona: Lynx Edicions, 1992. — ISBN 84-96553-42-6. (англ.)
• S. Cramp, K. E L. Simmons. Volume 1. Ostrich to ducks. // Птицы Западной Палеарктики = The Birds of the Western Palearctic. — Oxford: Oxford University Press, 1977. — 722 с. — ISBN 9780198573586. (англ.)
• John Gooders, Trevor Boyer. Ducks of Britain and the Northern Hemisphere. — London: Collins & Brown, 1997. — С. 145-148. — ISBN 1855855704. (англ.)
• Paul A. Johnsgard. Ducks, Geese, and Swans of the World. — Lincoln and London: University of Nebraska Press, 1978. (англ.)
• Killian Mullarney, Lars Svensson, Dan Zetterström, Peter J. Grant. Птицы Европы = Birds of Europe. — United States: Princeton University Press, 2000. — С. 60. — 400 с. — ISBN 978-0-691-05054-6. (англ.)
• Derek A. Scott, Paul M. Rose. Атлас популяций утиных в Африке и западной Евразии = Atlas of Anatidae populations in Africa and Western Eurasia. — Wetlands International, 1996. — С. 193-197. — 336 с. — ISBN 1 900442 09 4. (англ.)
• Л. Б. Брагин. Ч. 2 // Режим естественной инкубации гоголя в Лапландском заповеднике // Материалы VI Всесоюзной орнитологической конференции. — М., 1974. — С. 32-34.
• Г. П. Дементьев, Н. А. Гладков. Птицы Советского Союза. — Советская наука, 1953. — Т. 4. — С. 582-595. — 635 с.
• В. И. Лысенко. Том 5 - Птицы. Вып. 3 - Гусеобразные // Фауна Украины. — Киев: Наукова думка, 1991.
• А. С. Мальчевский, Ю. Б. Пукинский. [zoomet.ru/mal/malchevski_38.html Птицы Ленинградской области и сопредельных территорий]. — Ленинград: Издательство Ленинградского университета, 1983.
• В. К. Рябицев. Птицы Урала, Приуралья и Западной Сибири: Справочник-определитель. — Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. — С. 81-83. — 608 с. — ISBN 5-7525-0825-8.
• Л. С. Степанян. Конспект орнитологической фауны России и сопредельных территорий. — Москва: Академкнига, 2003. — 808 с. — ISBN 5-94628-093-7.
• В. Е. Флинт, Р. Л. Бёме, Ю. В. Костин, А. А. Кузнецов. Птицы СССР. — Москва: Мысль, 1968. — 637 с.

Ссылки

• [www.sevin.ru/vertebrates/index.html?birds/111.html Позвоночные животные России: Обыкновенный гоголь]
• [ibc.lynxeds.com/species/common-goldeneye-bucephala-clangula Фото и видео с участием обыкновенного гоголя] (англ.)

Отрывок, характеризующий Обыкновенный гоголь

– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.