Окулов, Николай Павлович

Николай Павлович Окулов
Род деятельности:	морской офицер, участник событий 14 декабря 1825 года
Место смерти:	село Владычное, Пошехонский уезд, Ярославская губерния
Отец:	Павел Прокофьевич Окулов

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Николай Павлович Окулов (Акулов) (1797 или 1798 — 1 апреля 1871, село Владычное, Ярославская губерния) — морской офицер, участвовал в плаваниях на кораблях Российского флота, лейтенант, командир 4 роты Гвардейского экипажа. 14 декабря 1825 года находился со своими матросами на стороне восставших полков на Сенатской площади. По решению суда разжалован в рядовые. В 1827 году отправлен на Кавказ. Участвовал в русско-персидской и русско-турецкой войнах. За храбрость был произведён в подпоручики.

Биография

Происхождение и семья

Родился в семье потомственных ярославских дворян.

Дед, Окулов Прокофий Иванович находился на военной службе с 1729 года, в 1754 году — инженер-капитан, с 1765 года — бригадир, в отставке — действительный статский советник. Бабушка, Елена Ивановна — дочь контр-адмирала И. Г. Черевина.

Отец, Окулов Павел Прокофьевич — помещик, отставной прапорщик лейб-гвардии Преображенском полка. Мать — урождённая Румянцева.

Братья — Александр, в 1825 году полковник лейб-гвардии Финляндского полка и Иван, отставной коллежский асессор. Сёстры — Елена и Елизавета.

Образование и морская служба

16 февраля 1810 года зачислен кадетом в Морской кадетский корпус. С 22 октября 1812 года — гардемарин.

Неоднократно участвовал в плаваниях по Балтийскому морю:
в 1813 году — на учебном бриге Морского кадетского корпуса «Симеон и Анна» (командир лейтенант Головин);
в 1814 году — на фрегате «Малый» (командир лейтенант Стурн);
в 1815 году — на бриге «Молния» (командир капитан-лейтенант Замбулатов).

Выпущен из корпуса мичманом — 21 июля 1815 года и назначен в 27-й флотский экипаж в Свеаборг. 27 февраля 1820 года Н. П. Окулову был произведён в лейтенанты. Переведён в Кронштадт.

В 1821 году на корабле «Святой Андрей» командованием капитана 2-го ранга Певцова принял участие в морском переходе из Архангельска в Кронштадт.

В 1822 году переведён в 14-й флотский экипаж, которым командовал англичанин капитан-командор Монк.

Дважды ходил в плавания на фрегате «Лёгкий» (командир капитан-лейтенант Дурасов) — в 1823 году из Кронштадта до островов Эланд и Готланд (Швеция) и в 1824 году — до Исландии. По указанию императора переведён в 15-й флотский экипаж.

26 марта 1825 года зачислен в Гвардейский экипаж. Командовал придворной 2-х мачтовой гребной яхтой-галетом «Церера», которая использовалась царской семьёй для морских поездок между Санкт-Петербургом, Кронштадтом и Ораниенбаумом.

Участие в восстании 14 декабря 1825 года

Н. П. Окулов входил в круг общения молодых образованных офицеров Гвардейского экипажа, обсуждавших, в том числе, и волновавшие их общественные проблемы. С ощущением возникшей неопределённости в ситуации, связанной с событиями, происходившими после неожиданной смерти Александра I, он говорил своим товарищам: «Вот ваши сочинители свободных стихов твердят: „Я ль буду в роковое время позорить гражданина сан?“, — а как пришло роковое время, то они и замолкли». При обсуждении с членом Северного общества и фактическим руководителем тайного общества Гвардейского экипажа лейтенантом А. П. Арбузовым готовности разных военных частей поддержать решительные действия Окулов говорил о солдатах Егерского полка, «что ежели их будут заставлять переменить присягу, то они готовы на всё».

Время действовать для гвардейских моряков наступило утром 14 декабря, когда батальон, присягнувший до того Константину Павловичу, был выведен на построение командиром экипажа капитаном 1-го ранга Качалов, Пётр ФёдоровичП. Ф. Качаловым, но отказался принимать новую присягу Николаю I. Не помогли и уговоры специально приехавшего бригадного командира генерал-майора С. П. Шипова, пытавшегося воздействовать на матросов через ротных командиров. Н. П. Окулов встал на сторону тех офицеров, которые возражали генерал-майору тем, что «они не верят, будто бы его величество цесаревич отказался от престола», и требовали либо показать «своеручное цесаревича отречение», либо, для подтверждения зачитанного им акта, приезда дивизионного начальника, великого князя Михаила Павловича. Активно протестовавшие командиры рот, в том числе и Окулов, задержанные по приказу Шипова в канцелярии экипажа, были освобождены, когда возбуждённый происходящим батадьон со знаменем и криками «Ура!» направился на Сенатскую площадь. Среди последовавших за матросами офицеров был и Окулов, решивший не оставлять вверенную ему роту.

После разгона восставших с площади батальон вернулся в казармы и уже вечером того же дня в присутствии командира Гвардейского корпуса генерала В. А. Воинова в полном составе присягнул новому императору.

Последствиями событий дня стали арест по высочайшему повелению уже в ночь на 15 декабря инициаторов беспорядков — Арбузова, Бодиско 1 го, Кюхельбекера, Вишневского и последовавший на следующий день арест дивизионным начальником — великим князем Михаилом Павловичем поддержавших их прочих офицеров экипажа, включая командира 4-й роты лейтенанта Н. П. Окулова.

Следствие и наказание

Арестованый Н. П. Окулов содержался сначала на главной гауптвахте в Зимнем дворце, а 3 января был переведен в Петропавловскую крепость. В ответах на вопросы следователей уверял, что «обществу не принадлежал, а на Петровскую площадь был увлечён толпой подчинённых из его роты в надежде удержать их от возмущения». В соответствии с распоряжением императора — «содержать под арестом» — оставлен в каземате № 4 Невской куртины.

16 февраля 1826 года в записке по результатам внутреннего расследования, порученного капитан-лейтенанту Гвардейского экипажа М. Н. Лермантову 1-му, младший брат которого — лейтенант Гвардейского экипажа — Д. Н. Лермантов тоже был участником событий, отмечено, что по показаниям нижних чинов «…Окулов посеял в них сомнение и увеличил оное ещё более, когда и сам столь много возражал командующему бригадой генерал-адъютанту Шипову и изъявлял ему и своё сомнение насчёт точности и справедливости акта… Он был в числе подававших свои сабли его превосходительству, когда надобно было арестовать одного Вишневского…»

По докладу следственной комиссии в список лиц, «кои по делу о тайных злоумышленных обществах передаются по высочайшему повелению Верховному уголовному суду», под № 45 был включён, как член Северного общества, лейтенант Н. П. Окулов. Материалы его дела суд рассматривал на заседании 5 июня 1826 года. По приговору был отнесён к XI разряду с указанием вины — «лично действовал в мятеже, без возбуждения нижних чинов» и приговорён без лишения дворянства к «лишению чинов и написанию в солдаты с выслугою» с распределением в дальние гарнизоны.

Гражданская казнь 15-ти морских офицеров состоялась 13 июля на флагманском корабле адмирала Р. В. Кроуна «Князь Владимир», командиром которого был назначен их бывший начальник П. Ф. Качалов. В соответствии с морским обрядом лишения чина и чести у командира роты Гвардейского экипажа лейтенанта Н. П. Окулова отобрали мундир и саблю и для ожидания отправки к месту нового назначения уже рядовым матросом вернули в Петропавловскую крепость.

26 июля 1826 год был отправлен по этапу в Томский гарнизонный батальон.

На Кавказе

В соответствии с указом от 22 августа 1826 г., который разрешил определять разжалованных декабристов «в полки Кавказского корпуса до отличной выслуги», был из Томска направлен на Кавказ. С 8 марта 1827 года — в 42-м егерском полку. Проявил себя в боях за Восточную Армению в ходе русско-персидской войны. Участвовал в русско-турецкой войне 1828—1829 годов. С 12 марта 1827 года — в звании унтер-офицера. 13 ноября 1829 года переведён в Кабардинский егерский полк.

Служивший в эти же годы на Кавказе П. А. Бестужев, который в 1824 году вместе с Окуловым ходил в плавание на фрегате «Лёгкий», писал о нём:

Старый товарищ мой на море, в шалостях, в горе и радости. Любезный человек! Добр, как нельзя более, честнейших правил, на всё готовый для друга… С ним не раскаивался бы провести всю жизнь, уверенный, что никакое обстоятельство в свете не могло б переменить его участие и расположение. Ум его образован настолько, чтобы не краснеть в хорошем обществе. Характер живой, но мнительный — во всём подозревает он неискренность, думает, что его обманывают в дружбе, в приёме, и может стать, редко ошибается.

В 1831 году был замечен в распространении «вольных мыслей».

11 декабря 1837 года произведён в прапорщики и переведён в 9-й Черноморский линейный батальон на вакантную должность подпоручика.

После службы

8 февраля 1838 года уволен из армии по болезни в звании подпоручика. Жил в своём имении в селе Владычное в Пошехонском уезде Ярославской губернии, где в 1845 году ему принадлежали 35 крепостных..

Умер «по старости» 1 апреля 1871 года. Был похоронен у местной церкви.

Примечания

Комментарии

Ссылки

• Декабристы. Биографический справочник / Под редакцией М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 132-133. — 448 с. — 50 000 экз.
• 14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев — СПб.: Академический проект, 1999. — 752 с. — ISBN 5-7331-0052-4
• [dekabrist.mybb.ru/viewtopic.php?id=4928 Кирсанов Н. Декабрист из Пошехонья]

Отрывок, характеризующий Окулов, Николай Павлович

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.